— Скажи обо мне, — попросил вслух. Никак не мог усвоить, что серебряные знаки-жуки все равно не слышат, лишь ловят тепло кожи — и мысли.

Два знака сверкнули над полом, пересылая невесомые образы на кожу мальчишки. Всегда смеялся, как от щекотки, когда на груди или на руке загорался такой вот знак. Выпало:айамару — огонь, и шука — зверь.

— Было бы новое, — разочарованно протянул мальчишка. Почудился голос старшего — а чего ты хотел? Кайе поднялся было, но тут сверкнул еще один знак, разлился под кожей — тали, жертва.

— Ну! — вскочил мальчишка, с отвращением стукнув себя по груди, словно желая смахнуть следы знака, уже невидимые. — Еще чего!

Последний знак напомнил, что на исходе луна, последний день — значит, пора к Башне, иначе можно и не успеть. В дверном проеме старший брат появился, поманил за собой.

Башня пела по вечерам. Если прильнуть ухом к старым ее бокам, можно было услышать низкий гортанный голос. А если коснуться пальцами — ощутить дыхание. Древняя, построенная на крови, она хранила Асталу и пела для нее, жила для нее.

В эту луну человека для Башни выбирал один из Кауки. Привез кого-то с окраин. Как обычно, привез на закате, и скинули дар с высоты ее. Кровь у подножия Башни сама впитывалась в камни, оставалось только тело убрать.

Мальчишка сидел на мягкой траве, смотрел на Хранительницу с преклонением, несвойственным ему совершенно. На служителей, спешивших к телу, внимания не обратил никакого. Тысячу раз поднимался на самый верх по нешироким ступеням, тысячу раз ловил ветер на вершине ее. Чудо Асталы, любовь Асталы… она прекрасна.

Вспомнил про дикарей — поморщился. Видел как-то, как одного из них убили в честь хору, так они называют южан. Грубо и некрасиво убили, а главное — бессмысленно. Потянул Къятту за руку, спросил требовательно:

— Почему они приносят нам жертвы? Норреки?

— Это дикари. Животные.

— Ну, пусть плоды… камни и перья, но зачем лишать жизни своих? Если бы нам была нужна смерть, мы бы сами убили.

— Нашел, о ком думать! Они верят, что каждый из нас способен уничтожить всю их деревню… что не так далеко от истины, и считают, что, проливая кровь своих, умилостивят нас. А вот это совсем далеко.

— Звери не делают так, — мальчик поднял серьезные, потемневшие глаза на брата, — А они — могут. Просто так.

— Не просто так. Они оберегают свой народ. По глупому, по-дикарски.

Мальчик молчал, прислушиваясь к пению Хранительницы. Потом спросил:

— Скажи, ты любишь меня, Къятта?

— Конечно. С чего это ты?

— Ты с таким презрением говоришь обо всех… даже о Сильных. А я — что я для тебя значу?

— Да ты что, Кайе?! — тот сел на траву рядом с ним. — С кем ты себя равняешь?? Ты не заболел?

— Ты любишь меня — или ценишь мою Силу?

— Вы неразрывны.

— Я знаю, и все же… Если бы вдруг я лишился ее…

— Тогда я просто оберегал бы тебя.

Мальчишка обвил руками его шею, спрятал лицо на груди.

— Не оставляй меня никогда. У меня больше никого нет.

Старший брат осторожно расцепил его руки, чуть отстранил, поднял за подбородок лицо мальчика:

— Есть дед, сестра и мать. Этого мало?

— Мне — мало. Дедушка такой строгий всегда, Киаль знать ничего не хочет кроме своих танцев, птиц и цветов. Она просто глупая. Если бы я родился птичкой, она бы меня обожала. Но я… не птичка совсем. А мать гордится тем, что она принадлежит к Роду Тайау, и все…

Къятта не мог сдержать улыбки, слыша такие заключения от мальчика, не достигшего еще начала созревания.

— Если бы ты думал почаще, — пробормотал он. И добавил, стараясь донести до младшего весь смысл слов: — Ты можешь считать близких глупыми или слабыми, но помни — свой Род защищают всегда.

Астала

Шиталь нравились беседы с Ахаттой Тайау. Она с удовольствием входила гостьей в его дом, и порой принимала у себя, хотя глава Совета не слишком любил посещать чужие дома. Да, с ним приятно было беседовать — он не обрывал и самую безумную чью-то речь без нужды, мягко обращался даже с уборщиком мусора. Редкость среди южан… Смерть единственного сына никак не отразилась на нем, и годы не коснулись этого высокого мужчины.

Шиталь понимала — хоть она и сильна, ей никогда не возглавить Совет, ее Род давно уже был слабым. И все же — она вторая после Ахатты, хоть по сути и превосходит его. Даже его внук уступает женщине.

Шиталь было чем гордиться — своими способностями она вытянула Род Анамара из числа тех, на которые махнули рукой.

Приятные мысли сменились не слишком приятными, и Шиталь нахмурилась. Внук… у Ахатты их два. Кем вырастет Кайе Тайау? Ахатта отнюдь не глуп, он не слишком-то балует мальчика. Это означало бы потерять мощное оружие… возможно, позволить мальчику погибнуть. И ведь не свяжешь Кайе ничем. Даже уканэ… в Астале есть пара способных на такое, но Ахатта не позволит. И правильно — никто не может сказать, что произойдет, если попытка окажется неудачной. При том вряд ли дед любит его… впрочем, почему бы и нет? Забавный малыш.

Когда он вырастет, Шиталь будет еще довольно молода… но точно потеряет право быть первой.

Подняла к лицу бронзовое звонкое зеркало, всмотрелась в отражение. Къятта с недавних пор посматривает в ее сторону — у них разница десять весен, но Шиталь выглядит совсем девушкой. Кровь кана-оборотней течет по жилам, не давая стареть. Почему бы и нет? Со многими другими не задумалась бы, использовав связь во благо себе и своему Роду, но Къятта внушал некоторые опасения. К тому же использовать внука Ахатты…

Она покачала головой. Лучше и не пытаться. Вздохнула, потерла виски. Къятта — резкие черты, взгляд высокомерный, презрительный изгиб рта…

Но просто так — почему нет? Эта связь ни к чему не обязывает.

А ребенка не будет точно — он не нужен обоим. Не то что некоторым, которые хотели бы так привязать к себе молодую женщину, Шиталь Анамара.

Да, ребенок, подумала Шиталь. Другой. Маленькая черная зверушка Тайау… Он тянется к старшей — стоит потрепать его по волосам, расцветает. Вот кого точно стоит приручить, тем более что занятие это приятное.

Роса еще лежала повсюду, но дымчатое небо, серо-сиреневое, уже казалось жарким. Шиталь шла по дорожке к ступеням террасы, улыбаясь собственным мыслям. Крошечные разноцветные камешки похрустывали, и птичьи голоса сливались со стрекотанием огромных цикад, и вода не то шуршала, не то журчала, падая на красный гранит фонтана.

Мальчик ждал ее, устроившись на каменной петле — женщина чуть не прошла мимо, задумавшись.

— Эй!

— Аши, — обернулась Шиталь, и мальчишка спрыгнул, подбежал к ней, протягивая руки. Бесконечным обожанием светилась вся фигурка его, и больше всего он походил на звереныша, виляющего хвостом так, будто их три. Да он и был наполовину зверенышем.

— Ты красивая, — он оглядел ее всю, от босых ног до высокой сильной шеи, на которой сейчас не было ни одного украшения. Розоватое полотно юбки то распахивалось, то снова сходилось, образуя складчатый кокон.

— Тебя не хватятся? — на всякий случай спросила Шиталь.

— Еще чего! — слегка возмущено он вскинул руку, словно заранее готовясь доказывать свое право на самостоятельность. — Все здесь — мой дом!

— Тогда побежали, — засмеялась она, и прыгнула вперед неестественным для человека движением, и через пару ударов сердца уже мчалась вперед в обличье громадной волчицы, белой, словно из облака сделанной.

Следом за ней понесся черный энихи, подросток, лишенный короткой гривы взрослого зверя. Он норовил догнать волчицу, коснуться ее боком или мордой, или перескочить через ее хребет — но белая уворачивалась, сбивая с толку зверя-подростка.

Двое неслись по заросшим зеленью спящим улочкам. Если кто и видел зверей, не успел позвать домочадцев, как двое уже скрывались. Через бедные кварталы не побежали звери — там просыпались рано, а кто-то не спал и всю ночь.