– Нет, не всех.
– Значит, только тех, кто, на ваш взгляд, заведомо подозрителен. И кого вы уже заранее готовы обвинить. – Голос Мамеды зазвучал вызывающе, черты лица обострились. – Ну да, конечно. Такое у нас то и дело происходит.
– Разыскивается человек, мужчина, имеющий полный доступ к innerCirle и Watchtower. Мы беседуем со всеми, кто соответствует этому описанию.
Пуласки понимал причину озабоченности Мамеды.
– Ваша национальность тут ни при чем.
Однако попытка успокоить его не удалась. Мамеда со злостью выпалил:
– Я по национальности американец! Я так же, как и вы, гражданин США. То есть я предполагаю, что вы гражданин. Но может быть, и нет. В этой стране вообще очень немногие являются настоящими коренными жителями.
– Простите, если я вас обидел.
Мамеда пожал плечами:
– Я уже привык. Жизнь заставила. К сожалению. Это земля свободы, но и предубеждений тоже. Я…
Мамеда запнулся; его взгляд устремился куда-то мимо и выше Пуласки, как будто там кто-то стоял. Полицейский покосился назад через плечо, но никого не увидел. Мамеда продолжил:
– Эндрю велел отвечать на все ваши вопросы. Я готов. Пожалуйста, спрашивайте, что вас интересует. У меня сегодня много работы.
– Скажите, эти досье… хранилища, кажется? Так они у вас называются?
– Да, хранилища.
– Вы когда-нибудь делали копии этих досье?
– Зачем? Чтобы получить нагоняй от Эндрю?
Любопытно. Гнев Эндрю Стерлинга – главный сдерживающий фактор. Не полиция, не уголовная ответственность.
– Значит, вы не делали копий досье?
– Никогда. Если в программе вирус, или в редакторе сбой, или интерфейс барахлит, я могу увидеть часть статей или заголовки, но не больше. Этого достаточно, чтобы понять суть проблемы и дописать код или уничтожить вирус.
– А не мог ли кто-нибудь разведать ваши пароли и проникнуть в базу данных? Ну, и скачать досье?
Мамеда подумал.
– Нет, мои пароли никто не мог узнать. Я не храню их в письменном виде.
– Вы часто заходите в помещения ячеек данных и Центра приема информации? Или, может, в одни заходите, в другие нет?
– Да, конечно. Без этого я не смог бы выполнить свою задачу – обеспечить бесперебойный поток информации.
– Не могли бы вы сказать, где были в воскресенье между двенадцатью и четырьмя часами дня?
– А! – Понимающий кивок. – Так вот, значит, к чему все шло. Был ли я на месте преступления.
Пуласки с трудом выдерживал злой взгляд черных глаз собеседника.
Мамеда оперся обеими ладонями на стол, будто хотел встать в негодовании и броситься вон, хлопнув за собой дверью. Однако остался на месте и только сказал:
– Утром я позавтракал с друзьями… – После некоторого замешательства добавил: – Они мусульмане – вам, наверное, надо это знать.
– Я…
– А потом весь день я провел в одиночестве. В кино сходил…
– А в кино тоже в одиночестве?
– Я, как правило, хожу в кино один. Чтобы не отвлекаться. Это был фильм Джафара Панахи, иранского режиссера. Вы когда-нибудь смотрели… – Мамеда стиснул челюсти. – Ладно, проехали.
– У вас сохранился билет в кинотеатр?
– Нет… А после я ходил по магазинам. Домой вернулся часов в шесть, кажется. Позвонил на работу узнать, все ли в порядке. «Коробки» работали нормально. Потом я поужинал с приятелем.
– Днем вы оплачивали покупки своей кредитной карточкой?
Мамеда ощетинился.
– Я просто ходил по магазинам. Разглядывал витрины. Купил только кофе и сандвич. Заплатил наличными. – Он наклонился вперед и яростно прошептал: – Сомневаюсь, что вы задаете эти вопросы всем остальным. И знаю, что вы думаете о нас. Думаете, мы обращаемся с женщинами как с домашними животными. Вам не понять, что мне дико слышать в свой адрес ваши обвинения в изнасиловании. Это варварство! Вы меня оскорбляете!
Пуласки приложил большое усилие, чтобы не опустить глаз под жгучим взглядом Мамеды.
– Сэр, заверяю вас, мы действительно спрашиваем всех, кто имеет доступ к innerCircle, об их местонахождении вчера во время совершения убийства. Включая мистера Стерлинга. Мы просто выполняем нашу работу.
Мамеда чуть поостыл, но снова раскалился, когда Пуласки спросил его, где он был во время остальных преступлений.
– Понятия не имею! – выкрикнул ночной менеджер, встал и, угрюмо кивнув, вышел, отказавшись разговаривать дальше.
Пуласки попытался сделать выводы из случившегося. Что означало поведение Мамеды? Страх разоблачения? Возмущение в связи с необоснованными подозрениями? Притворство? У молодого полицейского не было ответов на эти вопросы, а только ощущение, что он опять оказался в дурацком положении.
«Включай мозги», – приказал сам себе Пуласки.
Второй допрашиваемый, Шрейдер, представлял собой полную противоположность Мамеде. Это был типичный компьютерный фанат – длинный, нескладный, в мятом костюме, болтающемся на нем как на вешалке; руки испачканы принтерными чернилами. Через толстые, захватанные линзы очков смотрели выпученные глаза. В общем, полное несоответствие стилю «ССД». Если в поведении Мамеды сквозила виноватость, то у Шрейдера наблюдалась, по поверхностному определению Пуласки, легкая придурковатость. Он первым делом извинился за опоздание (хотя ничуть не опоздал) и принялся объяснять, что был занят – вытравливал «жучков» в компьютерной «проге». Потом пустился в технические подробности, позабыв, что разговаривает не с коллегой, а с копом, и Пуласки пришлось возвращать его в действительность.
Пальцы у Шрейдера постоянно бегали, будто по воображаемой клавиатуре. Он с удивлением (или притворным удивлением) выслушал рассказ Пуласки об убийствах. Выразив сожаление, Шрейдер ответил на поставленные перед ним вопросы: да, он часто бывает в ячейках данных; да, он мог скачивать досье, но ни разу не делал этого. Как и Мамеда, Шрейдер был совершенно уверен, что его пароли не могли стать известны посторонним.
У него имелось алиби на воскресенье, поскольку около часу дня он пришел на работу проследить за последствиями крупного сбоя в системе, исправленного в пятницу. Компьютерщик снова попытался растолковать Пуласки суть проблемы, но тот довольно резко его остановил. Шрейдер подошел к компьютеру, установленному в углу переговорной комнаты, нажал несколько клавиш и развернул монитор экраном к Пуласки. На нем был табель отработанного времени. Полицейский убедился, что действительно в воскресенье стояла отметка о приходе Шрейдера в час дня, а ушел он уже после пяти.
Поскольку менеджер дневной смены находился здесь в часы, когда убили Майру Уэйнберг, Пуласки не стал утруждать себя выяснением его алиби на даты других преступлений.
– Думаю, с вами на этом закончим. Спасибо.
Когда тот покинул переговорную комнату, Пуласки бессильно откинулся на спинку стула, уставясь невидящим взглядом в узкое окно. От напряжения у него повлажнели ладони, желудок сжался в тугой узел. Он достал сотовый из футляра на поясе. Не соврал секретарь Джереми, похожий на гостиничного посыльного: связи тут нет.
– Ну, привет!
Пуласки подпрыгнул на месте от неожиданности. Тяжело дыша, он обернулся и увидел в дверях Марка Уиткома с желтыми блокнотами под мышкой и двумя чашками кофе в каждой руке. Рядом с ним стоял мужчина постарше – темные волосы припорошены преждевременной сединой. По его черному костюму и белой сорочке Пуласки догадался, что это сотрудник «ССД».
А им чего нужно? Молодой полицейский попытался изобразить на лице светскую улыбку и кивком пригласил их войти.
– Рон, я хотел представить вам своего босса. Знакомьтесь: Сэм Броктон.
Пожимая руку Пуласки, Броктон внимательно взглянул на него и произнес с кривой улыбочкой:
– Значит, это по вашей милости за мной шпионили горничные в вашингтонском отеле «Уотергейт»?
– Боюсь, что да.
– Что ж, по крайней мере я теперь не числюсь в подозреваемых. Если вам понадобится содействие исполнительно-правового отдела, обращайтесь к Марку. Он уже ввел меня в курс происходящего.
