– Майра!

Она притормаживает. Ну как роскошно обтягивают ее эти шорты! «Так, держи себя в руках. Все должно выглядеть естественно».

В окнах, выходящих на улицу, нет ни одной любопытной рожи. Ни одной машины на проезжей части.

– Майра Уэйнберг?

Скрипнули тормоза велосипеда.

– А, здрасьте. – Это приветствие и попытка изобразить узнавание означают только одно – люди готовы на все, лишь бы не очутиться в неловком положении.

Я не спеша направляюсь к ней, влившись в образ преуспевающего бизнесмена, на ходу обещаю перезвонить невидимому приятелю и складываю телефон.

– Простите, – говорит она с неуверенной улыбкой, – я не совсем припоминаю…

– Я – Майк. Менеджер по работе с клиентами из «Огилви». Постойте, мы познакомились… ну, конечно, на пробной фотосессии «Нэшнл фудс» у Дэвида. Мы работали во второй студии. А я зашел к вам, и мы познакомились. Там еще был… этот… как его? Ричи! Ну, вы нас, ребята, тогда переплюнули! Вам оформитель попался получше нашего.

Теперь Майра-9834 улыбается от души.

– Да-да, конечно! – Она помнит Дэвида, «Нэшнл фудс», и Ричи, и студию, и как ее фирма обошла конкурентов. Естественно, ей не удается припомнить меня, поскольку ни я и никто другой по имени Майк там не присутствовал. Но Майра-9834 над этим не задумывается, потому что по неслучайному совпадению Майком звали ее покойного отца.

– Рад нашей встрече, – совершенно искренне говорю я, всем своим видом выражая восторженное удивление по поводу такого счастливого стечения обстоятельств. – Вы живете поблизости?

– В Гринвич-Виллидж. А вы?

Кивок в сторону жилища Гришински.

– А я вот тут.

– Ух ты, лофт! Здорово.

Спрашиваю, как дела на работе, она вежливо интересуется моей. Потом озабоченно хмурюсь.

– Мне надо идти… Выскочил на минутку за лимонами. – В подтверждение поднимаю в воздух бутафорский пакет. – У меня гости… – Я замолкаю, осененный блестящей идеей. – Послушайте, мы тут собрались на воскресный бранч[6]. Не хотите присоединиться? Если, конечно, у вас нет других планов.

– Нет, спасибо, я в таком виде…

– В самом деле, прошу вас! Мы с подругой тоже все утро упражнялись на воздухе в клубе «Ходьба ради здоровья». – Пожалуй, удачная находка. Причем полная импровизация. – Верите, с нас семь потов сошло! Вы по сравнению с нами свежая как огурчик. У нас попросту, без церемоний. Там еще старший менеджер из «Томпсона» и два парня из «Берстона». Ребята крутые, но не надутые. – Я с извиняющимся видом пожал плечами. – Кроме того, присутствует один известный актер, но кто – не скажу. Пусть будет сюрприз.

– Н-ну, что ж…

– Вот и отлично! Вам явно не помешает бокальчик «Космо»! Разве мы не выяснили на фотосессии, что это наш с вами любимый напиток?

«Могильник».

Пусть даже это уже не тот самый «Могильник», что построили в первых годах девятнадцатого века. То здание давно снесли, но по старой памяти данное когда-то прозвище обретает исходный смысл, когда речь заходит о «центре содержания под стражей» или попросту о городской тюрьме, расположенной прямо на Манхэттене. Именно здесь сидел сейчас Артур Райм и прислушивался к отчаянному биению собственного сердца, не прекращающемуся с момента ареста.

Но как бы ни называли это место – «Могильник», ЦСС или, сравнительно недолго, «центр имени Бернарда Керика», в честь бывшего шефа полиции и исправительных учреждений Нью-Йорка, чья карьера рухнула так внезапно, – для Артура оно было воплощением ада.

Просто самой настоящей преисподней.

На Артуре, как и на остальных зеках, была оранжевая тюремная роба, но на этом сходство между ними заканчивалось. И действительно, мужчина ростом сто восемьдесят сантиметров, весом восемьдесят шесть килограммов, с аккуратно постриженными каштановыми волосами внешне не имел ничего общего с прочими грешными душами, ожидающими здесь судебного разбирательства. К тому же он не амбал и не «синий» (то есть без татуировок), не бритоголовый и не отмороженный, не черный и не латинос. Его, скорее, можно принять за бизнесмена, обвиненного в каком-нибудь «беловоротничковом» преступлении. Таких в «Могильнике» обычно не встретишь, поскольку до суда их оставляют на свободе под залог. Какими бы безнравственными ни были совершенные ими деяния, они не тянули на два миллиона долларов залога, установленного для Артура Райма.

Итак, с тринадцатого мая, когда «Могильник» стал для Артура местом постоянного обитания, для него начался самый тяжелый и беспросветный период в его жизни.

Действительность обрела все признаки кошмарного сна.

Артур, допуская то, что он мог бы встречать женщину, в убийстве которой его обвиняли, тем не менее заведомо был не в состоянии восстановить в памяти ее внешность. Да, он бывал в той картинной галерее в Сохо, куда, очевидно, захаживала и она, однако не помнил, чтобы хоть раз разговаривал с ней. И наконец, да, ему очень нравятся работы Харви Прескотта, и было бесконечно жаль расставаться с одной из них после потери работы. Но чтобы украсть картину и убить из-за нее человека? У этих долболобов, наверное, крыша поехала! Неужели я похож на убийцу?

Для Артура происходящее представлялось непостижимой головоломкой вроде доказательства теоремы Ферма, суть которой, сколько ни пытался, он так и не сумел уразуметь. Ну как могли оказаться следы крови той женщины в его машине? Ясно как день, кто-то пытается его подставить! Собственно, если поразмыслить, сами копы могли это сделать.

После десяти суток мучительных раздумий в «Могильнике» аргументация защиты в знаменитом деле О-Джея, сумевшей убедить присяжных в неправомерности использования результатов анализа ДНК в качестве абсолютного доказательства, уже не казалась ему такой же надуманной, как в фильме «Сумеречная зона».

Но почему, почему?! Кто и зачем подстроил это? Артур вспомнил свои злые, глупые, слабо обоснованные заявления, которыми донимал университетское руководство после того, как его обошли в повышении должности. Звучали в них и угрозы. А ведь среди ученых мужей сыщется немало неуравновешенных личностей. Возможно, кому-то из них захотелось отомстить за грязь, вылитую на них Артуром. Ну и еще та студенточка из его группы, что заигрывала с ним. Она будто с цепи сорвалась, когда услышала от Артура, что он не собирается заводить с ней роман.

«Роковое влечение»…

Полиция решила, что эта особа ни при чем, проверив ее алиби, – правда, неизвестно, насколько добросовестно.

Артур оглядел просторное общее помещение, где находилось несколько десятков зеков, – он уже привык про себя называть так заключенных. Поначалу его восприняли здесь как некое совершенно несовместимое с местными реалиями явление. Узнав, что новичок загремел за мокруху, сокамерники его зауважали, но ненадолго, поскольку для них существовали только два мотива, оправдывающих убийство женщины, – если та попалась на измене либо скрысятничала твои наркотики.

Когда стало ясно, что залетевший на мокром белый просто облажался, ему с радостью постарались испортить жизнь.

Артуру не давали проходу, задирали, оскорбляли, отбирали рационное молоко – то есть пакостили на уровне средней школы. Но до принуждения к мужеложству дело не доходило. Видимо, потому, что все его сокамерники еще недавно разгуливали на воле и пока проявляли определенное терпение и умение сдерживать свои чувства, не давая им вырваться из их арестантских комби. Однако нашлись «доброжелатели», участливо предупредившие Артура, чтобы он морально готовился распрощаться с невинностью, особенно если ему «обломится четвертак» или пожизненный срок и его переведут в более суровое местечко вроде тюрьмы в Аттике.

Он уже успел схлопотать четыре подскульника, дважды падал навзничь, налетев на подножки. Как-то явно взбесившийся Акилла Санчес повалил Артура на пол и, обливаясь потом и брызгая на него слюной, кричал в лицо что-то нечленораздельное на смеси английского с испанским, пока его не оттащили все-таки решившие вмешаться хаки (то есть охранники).