С тех пор как Амелия Сакс стала время от времени оставаться у Райма на ночь или выходные, в его викторианском таунхаусе произошли кое-какие перемены. Пока он жил один, после того несчастного случая и до появления Сакс, в доме в той или иной степени сохранялись чистота и порядок – все зависело от того, увольнял ли Райм в очередной раз помощника и домработницу или нет. Но его жилище никогда не выглядело, что называется, по-домашнему уютным. Стены комнаты были украшены почетными регалиями – свидетельствами тех славных деньков, когда хозяин возглавлял оперативно-криминалистический отдел нью-йоркского управления полиции и получал за свои достижения и успехи всевозможные сертификаты, дипломы, поздравительные грамоты и медали. Не было на этих стенах ни фотоснимков родителей, детей Тедди и Энн, ни членов семейства дяди Генри.

Сакс не могла скрыть своего неодобрения.

– Это очень важно, Райм, – увещевала она. – Это твоя жизнь, твой род. Ты стираешь из памяти историю своей семьи.

Райм никогда не бывал на квартире Амелии – в доме отсутствовали проезды для инвалидных колясок, – но знал: у нее каждая комната просто напичкана памятками, иллюстрирующими различные этапы ее истории. Сакс, конечно, показывала ему свои фотографии: симпатичная неулыбчивая девочка с веснушками, теперь уже давным-давно исчезнувшими; ученица средней школы с физическими приборами в руках; студентка, приехавшая домой на каникулы, с отцом, улыбающимся во весь рот полицейским, и матерью (сурового вида женщиной) по бокам; рекламная фотомодель с элегантной холодностью в глазах (Райм уже знал, что этот профессиональный взгляд на деле выражает протест против унизительного отношения к манекенщицам как к ходячим вешалкам для пальто).

И еще сотни других фоток, в большинстве своем снятых отцом Амелии на «мыльницу» – автоматический «Кодак».

Увидев голые стены в доме Райма, Сакс направилась туда, куда не заглядывали даже Том и прислуга, – в подвал, где штабелями стояли коробки с вещами из прошлой жизни, из мира, существовавшего «до того»; семейные реликвии, о которых не вспоминали, как о первой жене в присутствии второй. Все кончилось тем, что сертификаты, дипломы и многие семейные фотографии переместились из подвала на каминную полку и стены комнат.

Среди этих артефактов находился и снимок, изучаемый сейчас Раймом. На нем был изображен худощавый юноша в спортивном костюме на финише университетских соревнований по бегу. У него взлохмаченные волосы и выступающий нос, как у Тома Круза. Он наклонился вперед, упираясь руками в колени, восстанавливая дыхание после забега, скорее всего на одну милю. Это был он сам. Райм никогда не любил короткие дистанции и был прирожденным стайером, влюбленным в романтику и элегантность бега и рассматривавшим его как процесс. Иногда он не останавливался и продолжал бежать даже после пересечения финишной черты.

Родные наверняка болели за него на трибунах. Семьи обоих братьев Райм жили в пригородах Чикаго, на некотором удалении друг от друга. Дом отца Линкольна стоял на равнине к западу от города, в районе новостройки, довольно беспорядочно расползавшейся по территориям разорявшихся фермерских хозяйств, вытесняемых бестолковыми застройщиками и наводящими страх торнадо. Дядя Генри со своей семьей обитал в Эванстоне, на берегу озера, а потому в стороне от этих неприятных явлений.

Генри вел курс физики в Чикагском университете и два раза в неделю начинал и заканчивал день долгим путешествием на двух пригородных поездах, проходящих через многочисленные социальные анклавы города. Его жена Пола преподавала в Северо-Западном университете. Троих своих детей – Роберта, Марию и Артура – они назвали в честь ученых. Из них самыми известными были Оппенгеймер и Кюри. Артуру досталось имя инженера Комптона, руководившего в 1942 году знаменитой Металлургической лабораторией Чикагского университета, чье название служило прикрытием для секретного проекта по осуществлению первой в мире управляемой цепной реакции ядерного расщепления. Всем детям дали хорошее образование: Роберт поступил в медицинский колледж Северо-Западного университета, Мария – в Калифорнийский университет в Беркли, Артур отправился учиться в МТИ – Массачусетсский технологический институт.

Роберт погиб несколько лет назад в аварии на каком-то промышленном предприятии в Европе. Мария занималась в Китае проблемами экологии. Тетя Пола обитала в доме для престарелых, окруженная живыми и яркими образами шестидесятилетней давности, но почти неспособная воспринимать действительность.

Линкольн Райм продолжал разглядывать свою фотографию, вспоминая подробности того забега… Ведя занятия со студентами, профессор Генри Райм выражал одобрение едва заметным поднятием бровей. Однако, наблюдая с открытой трибуны за спортивными соревнованиями, он в азарте вскакивал с места, свистел и оглушительно кричал Линкольну: «Давай, давай, давай, надбавь еще немножко!» – подзадоривая племянника и призывая его непременно прибежать первым (что тот и делал очень часто).

Райм не помнил, чем занимался после соревнований, но наверняка отправлялся куда-нибудь в компании Артура. Мальчики проводили вместе, по возможности, все свободное время, восполняя тем самым нехватку общения со сверстниками в семье, – Артур был значительно младше Роберта и Марии, а Линкольн вообще единственный ребенок.

Вот так двоюродные братья и «породнились». Они проводили вместе почти все выходные и каждое лето, отправляясь на поиски приключений – в последнее время зачастую на дорогом спортивном «корвете» Артура (дядя Генри в качестве профессора зарабатывал в несколько раз больше отца Линкольна; Тедди тоже был ученым, но не гнался за славой, охраняя свой душевный покой). Вне дома мальчики развлекались так же, как и все их сверстники: встречались с девочками, участвовали в спортивных играх, ходили в кино, спорили, утоляли голод гамбургерами и пиццей, тайком угощались пивом и философствовали о смысле жизни. И снова встречались с девочками.

И теперь, сидя в своем навороченном инвалидном кресле новейшей модели, Райм мучительно силился вспомнить, куда же они с Артуром отправились после тех соревнований?

Артур, бывший ему за родного брата, но не нашедший времени хоть раз навестить его, когда он лежал недвижимый, как колода, с надломленным хребтом.

Скажи, зачем, Артур? Ну зачем ты это сделал?..

Но все эти воспоминания и мысли Линкольна мгновенно рассеялись, когда в прихожей его таунхауса раздался звонок. Том поспешил к двери, и через миг в лабораторию вошел лысеющий худощавый мужчина в смокинге. Мел Купер подтолкнул пальцем тяжелые очки на тонком носу и кивнул Райму:

– Добрый день!

– При параде? – вопросительно произнес Райм, глянув на смокинг.

– Я прямо с конкурса бальных танцев. И вообще, если бы мы вышли в финал, я бы не приехал, сам понимаешь. – Мел Купер снял пиджак, галстук-бабочку и закатал рукава украшенной рюшем сорочки. – Ладно, рассказывай об этом своем уникальном деле.

Райм посвятил его в подробности кражи картины и убийства ее владелицы, а также поделился своими сомнениями относительно виновности Артура.

– Мне очень жаль, что это случилось с твоим двоюродным братом, Линкольн, Похоже, ты ни разу не упоминал при мне о его существовании.

– Что ты думаешь о modus operandi[8] преступника?

– Если твоя гипотеза верна, то все проделано блестяще. – Купер внимательно разглядывал доску с перечнем улик.

– Есть соображения? – спросил Райм.

– Ну, сразу бросается в глаза, что добрая половина вещдоков обнаружена в машине или в гараже твоего брата. А туда подбросить гораздо проще, чем в дом.

– Я точно такого же мнения.

В дверь снова позвонили. Мгновением позже Райм услышал шаги своего помощника – тот возвратился из прихожей в одиночестве. Сначала криминалист решил, что, наверное, доставили какую-нибудь посылку, но тут же вспомнил: сегодня воскресенье! Вероятно, гость в легкой прогулочной одежде и спортивной обуви бесшумно ступает по ковровому покрытию коридора.