Что бы ни утверждала афиша, он не был «чудо-ребенком». В простом невыразительном лице отсутствовал намек на раннюю гениальность. На коричневатой выпускной фотографии пропала ледяная голубизна глаз – видны лишь черные как смоль волосы и еще неоформившиеся черты. Современники затруднялись описать его внешность, на групповых снимках он обычно терялся.

Ему нравилась такая безликость. «Поскольку я выгляжу заурядно, публика поначалу не будет ждать от меня многого, – писал он Джеймсу. – Будь я красавцем, мне было бы труднее завладеть залом, поскольку от меня ждали бы чего-то невероятного».

Летом 1906 года Чарльз Картер, восемнадцати лет, отправился в девятинедельное турне с труппой «Рэдпат Чатокуа», созданной методистским священником в рамках просветительного движения. Хотя она больше не имела религиозного уклона, репутация сохранилась, и на спектаклях царила атмосфера благопристойности. Картер получал двадцать долларов в неделю, что было не плохо и не хорошо. Он демонстрировал номера с монетами, картами, платками и бумажными цветами настолько успешно, что представитель «Кит-Орфея» предложил ему на пять долларов больше.

Теперь, когда его физические возможности хоть немного оценили, Картер принялся работать над силой воли и умением подчинять себе других. На праздничном ужине в честь своего возвращения он осторожно сообщил родителям новость, стараясь подать ее не как блестящую перспективу на будущее, а как финансовый успех. Да, поступление в Йель придется отложить – всего на год, – зато какая возможность «закалить характер»! Он читал, что Пьерпонт Морган ценил это превыше всего. Отец начал возражать, но довольно вяло, поскольку тоже читал про Пьерпонта Моргана.

– Только на год! – заметил он строго.

– Конечно, – кивнул Картер, улыбаясь самой рассудительной улыбкой. – Только на год.

Год спустя, на семейном ужине по случаю приезда старшего сына, разговор повторился примерно в тех же выражениях; при словах Чарльза о том, что поступление в университет откладывает на год, отец кинул на него неодобрительный взгляд.

На таких же обедах в 1908-м и 1909 году Картер с возрастающей настойчивостью говорил о своих намерениях. Некоторые исполнители, рассказывал он, получают по пять тысяч в неделю. Никто из них не окончил университет. Даже если он сумеет заработать десятую часть – пятьсот долларов в неделю – а это просто вопрос опыта, то его карьеру можно будет назвать успешной.

В сентябре 1910 года, накануне очередного турне (Картеру было двадцать два), эти доводы уже звучали неубедительно. Отец пригласил его в кабинет выпить по бокалу семийона из их виноградника в Напе.

– Ну как твои пятьсот долларов в неделю, Чарльз?

– Непременно будут, – отвечал Картер. Сейчас он получал тридцать пять – на четыре больше, чем в прошлом году.

На этом разговор, как обычно, заглох. Отец, помолчав, достал из кармана письмо от одного из бывших преподавателей Чарльза и несколько долгих минут читал вслух, как много молодых людей из выпуска 1906 года уже работают старшими клерками или младшими счетоводами. Чтение перешло в нотацию, затем в спор, после чего повисла пауза. Хотя Чарльз Картер скорее умер бы, чем признал это вслух, в душе он начал соглашаться с отцом. Искусство фокусника может быть прибыльным для некоторых исключительных личностей, но Чарльз Картер Четвертый не обладает нужными дарованиями.

После безрадостного семейного обеда Картер вышел прогуляться по городу. Ему почти двадцать три. Он добился того, что тридцать недель кряду выступает в «Кит-Орфей» – вполне прилично по меркам шоу-бизнеса. И все. Четыре года в качестве манипулятора монетами и картами – восемнадцатиминутное выступление «крупным планом»[17] между оркестром «Ласло и его американские гусары», имитирующим выступления знаменитых дирижеров, и «Балаганом в старшей школе» – старой юмореской с избитыми шутками, украденными из других скетчей.

Картер томительно мечтал о большем, однако не знал, как этого добиться. У него были идеи для зрелищного иллюзиона, но контракт оговаривал, что он должен ограничиться манипуляционными трюками. В разговорах с другими фокусниками или в ответ на расспросы родителей приходилось сознаться, что он по-прежнему выступает на авансцене, при опущенном занавесе – ничего грандиозного.

Мистериозо предстояло это изменить.

Картер бесцельно бродил час или два, когда его внезапно привлекли звуки карнавала. Несмотря на поздний час, ворота стояли открытыми. Юношу потянуло на привычный запах керосиновых ламп. Он старался примечать всё, чтобы потом, может быть, использовать в своих выступлениях. Постоял, посмотрел на наперсточника. В нескольких палатках бросали мяч на приз – плюшевую игрушку. Каллиопа играла «Индейку в соломе» и «Вальсируй со мной, Вилли». Картер занял очередь в палатку хиромантки мадам Зинки. Та похвалила линии сердца и головы, поцокала языком, глядя на «браслеты» в основании ладони, сказала, что его ждет дальняя дорога, что он работает руками и напрасно не пошел по отцовским стопам.

Картер вытащил долларовую купюру; когда хиромантка к ней потянулась, бумажка исчезла. Мадам Зинка со вздохом приложила руку ко лбу.

– Всякий богатенький мальчик знает хоть один фокус. Следующий!

– Нет, погодите. Вы ощупали мою ладонь и поняли, что я работаю руками, потом увидели мой костюм и сообразили, что мне он не по средствам. Вы угадали про дальнюю дорогу, но как? – Картер протянул долларовую бумажку, потом вторую, однако женщина смотрела с прежним равнодушием. Наконец он добавил: – Я работаю в «Кит-Орфее». Фокусник. Так что я еду в Европу не за папенькин счет.

– Каждый хочет отправиться в дальнюю дорогу, сынок. Вот и всё. Следующий.

– И всё?

– Слышал, что я сейчас сказала?

Следующий посетитель уже садился за столик мадам Зинки. Однако Картер, выйдя из палатки, не прошел и десяти шагов, как его остановил голос предсказательницы, перекрывший музыку каллиопы.

– Эй! – Мадам Зинка приподняла полог и высунулась из палатки. – Ты в этом году женишься. Ее зовут Сара.

– Простите?

Увы, полог уже опустился, и Картер понял, что ничего больше не выяснит. Он пошел по траве к воротам, думая, что бы всё это значило.

В последние пять лет, изучая разные виды представлений, он обращался примерно к десяти цыганкам, которые гадают по руке, на картах Таро и по хрустальному шару. Ему предрекали дальнюю дорогу и много денег, советовали избегать бурного моря и предлагали за вполне умеренную сумму общение с миром духов. Он выяснил также, в чем тут хитрость: гадалка держит человека за руку и смотрит ему в лицо, угадывая малейшие реакции.

Одно не поддавалось объяснению. Помимо общих слов и явно неверных догадок, Картеру неоднократно говорили, что в двадцать три года он женится на девушке по имени Сара.

Вернувшись домой, он долго не мог уснуть. Ему всегда плохо спалось перед отъездом, но эта ночь выдалась особенно тяжелой. Джеймс поступил в Йель и дома не жил, так что поговорить было не с кем. Чарльзу хотелось спросить кого-нибудь, почему он так отличается от своих знакомых – и при этом в каком-то существенном смысле такой же, как все? Почему одни знамениты, а других сразу забывают? И, что важнее, действительно ли ему предстоит жениться? Он записал в дневнике: «Возможные объяснения: законы случайности; заговор предсказателей; в мире есть что-то, чего я не понимаю». На пороге двадцатитрехлетия (он родился в ноябре) Картер готов был верить во все три возможности сразу.

Он раскрыл ладонь. Линия головы, линия сердца, Венерин бугор и четыре пальца, которые хироманты называют Меркурий, Аполлон, Сатурн и Юпитер. Провел пальцем по коже, воображая за всей этой мистикой не менее романтичную анатомию: глубокая ладонная фасция, которой можно придерживать монеты, musculus adductor obliquus pollicis, позволяющий прижимать большой палец к указательному – слабый у большинства людей, но набирающий силу с каждым днем, если сдвигать им карты.