– Извини. – Джеймс ткнул в нее пальцем. – Что это такое?

Скотт помахал корзиной в воздухе – ему потребовались обе руки.

– Называется «уздечка строптивых».

Джеймс сощурился, как будто вслушивается в далекую музыку.

– Картер, – вмешался Том. – Ты не показал нам Тутанхамона.

– Джеймс? – спросил Картер.

– У отца не было на стене гравюры с ее изображением?

– Была. А ты что-нибудь про нее помнишь?

Джеймс повернулся к Фебе.

– Чарли вечно вытаскивает какие-то вещи, которых я не помню. – Потом, брату: – Нет. Что ты с ней будешь делать?

– Ее на меня наденут, прежде чем Вилли отрубит мне голову. – Картер похлопал Вилли по щеке.

– Отлично, – сказал Джеймс. – Послушай, пока шоу было замечательное…

– Отрубит тебе голову? – Феба повернулась к Картеру. – Отрубит тебе голову, – повторила она, растягивая слова, словно речь идет об экзотическом и пугающем кушанье.

– Пустяки, – отвечал Картер.

Карло взмахнул рукой, показывая, как Картеру отрубят голову, и для вящей выразительности добавил: «Вжик!»

– Вообще-то, – сказал Джеймс, перелистывая оставшиеся страницы сценария, – меня немного смущает финал.

– А что? Карло, Скотт, Вилли, бегите, надо торопиться. Когда они ушли, Джеймс продолжал:

– Я переживаю из-за последней сцены. Публика любит решительность.

– Моя голова отлетает, и я возвращаюсь на сцену.

– Прости, – вмешалась Феба. – Не объяснишь ли, почему рубить голову не опасно?

– Это куда менее рискованно, чем ловить пулю зубами. – Картер хотел было сказать, что сегодня его не убьют, что агента Секретной службы выставили со служебного входа, и вообще это оказался всего-навсего Гриффин, но Феба выглядела такой обиженной, что он избрал другой путь. – Джеймс, я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Тематически, – произнес тот и, поймав недоуменный взгляд брата, объяснил: – Да, да, я вижу тут тематическое единство. Я очень увлекся сегодня твоим представлением, оно замечательное. Просто мне кажется, так, как ты это поставил, развязке не хватает магической силы. Твоя смерть потрясет зрителей, а потом… ты ведь не продумал свое возвращение? Оно слабовато.

Картер взял Фебу под руку.

– Брат не в настроении, не будем его трогать. Пойдем, я объясню тебе иллюзию.

– Спасибо.

Однако Джеймс остановил их.

– Нет. Развязка напоминает мне худшие твои фантазии. Как «Шантаж». Внешне это иллюзия, но она не доставляет удовольствия.

– А, спор с Богом, – вмешалась Феба. – Я тоже их веду.

Внезапно она ойкнула и схватила Картера за руку.

– Что такое? – Он уже начал терять терпение.

– Скажи: ты правда нарочно уничтожил телевидение?

Джеймс хлопнул себя по губам.

– Ну что за умница! Может, и впрямь нарочно.

У Картера отвисла челюсть.

– Вы шутите.

– Ага, ага, – подхватил Джеймс. – Если кинематограф вредит иллюзионному искусству, может быть, ты испугался, что телевидение будет еще опаснее.

– Я не стал бы так себя вести, – прошипел Картер. – Это абсурд.

– Да, – отвечала Феба. Она повернулась к Джеймсу: – Не думаю, что ваш брат действовал сознательно.

Джеймс быстро закивал.

– Да, я сказал, чтобы он сегодня устроил себе тризну, только не знал, насколько я близок к истине.

На это Феба ответила:

– У вашего брата есть тенденция к саморазрушению, и он может быть очень грустным, вы заметили, каким грустным он может быть?

Картер не мог больше слушать, как его обсуждают.

– Почему все знакомые говорят в точности как моя мать? Любой мой мотив абсолютно прозрачен, и у меня нет ни малейшей надежды. Можно мне теперь просто покончить с собой?

Джеймс подошел к брату и ткнул его в грудь.

– Только не надо странных трюков с самоубийством. Зритель не любит странного.

– Это не трюк, а иллюзия. – Картер взял Фебу под руку. – Феба, я покажу тебе иллюзию. Я объясню тебе всё, что произойдет, и покажу, как работает страховочный механизм. Ты поймешь, что я в полной безопасности.

Феба замялась.

– Ладно, – сказала она наконец.

Они пошли прочь от Джеймса, а над ними, на переходном мостике, бесшумно двинулась невидимая фигура, поскольку страховочным механизмом интересовалась не только Феба…

Тем временем на сцене Эсперанца и Альберт заканчивали свой номер. Альберт сгоряча израсходовал всю пиротехническую бумагу в первые тридцать секунд. Соответственно дальше пришлось обходиться без нее, что, впрочем, не убавило зрелищности. Они перебрасывались шестью ножами и горящим факелом. Эсперанца, поймав факел, всякий раз поджигала свечу, Альберт – безуспешно пытался прикурить сигару. Он подносил пламя к самому лицу, так что наиболее слабонервные зрительницы вскрикивали, а когда наконец прикурил, послышались крики «Браво!»

Они исполнили быстрое танго в свете свечей и поклонились. Выпрямившись, Альберт объявил:

– Дамы и господа, представляем вам финал, который завершит шоу Великого Картера.

Эсперанца добавила:

– Чтобы не лишить будущих зрителей удовольствия, дирекция убедительно просит вас не разглашать подробности следующего акта.

Свет погас, занавес разошелся. Сцена была пуста. Картер неторопливо вышел слева, держа руки в карманах. Он улыбнулся, причем искренне, чувствуя, что, несмотря на все финансовые затруднения, находится в правильном месте и делает, уж бог весть почему, правильную вещь.

– Дамы и господа, – сказал он мягко, – всё было замечательно, а теперь пора распрощаться.

Зал молчал, понимая, что представление еще не заканчивается, что Картер просто не может их так обмануть. Внезапно он понял, что между ним и зрителями существует негласный пакт: он будет обходиться с ними справедливее, чем обошлась бы жизнь.

– Мы все повеселились. Я показал себя величайшим магом нашего времени и готов отправить вас по домам, если не объявится еще более великий маг.

Вспыхнули софиты – гораздо ярче, чем в прошлом сезоне, Картер даже зажмурился. Над сценой заклубился сернистый дым, и появился Дьявол.

Так начался финал Великого и Удивительного Шоу Загадок, совершенно новый, невероятно зрелищный; финал, для которого привезли пятнадцать машин реквизита и тонны громоздкого оборудования. За кулисами и под сценой ждали бутафоры с газетами, утками и яйцами, Клео убирала длинные волосы под белокурый парик, чтобы сесть в кресло для исчезновений; такой же парик надевала ее дублерша Эсперанца. Рабочие скользили вверх и вниз на «фэрбенксах», Скотт и Вилли переодевались факирами, пушки выкатывали на сцену и заряжали цветами. От колосников до трюма под сценой был забит каждый дюйм невидимого зрителям пространства: здесь – клетки с голубями, там – экраны, проекторы и слайды для теней, которые Картер будет показывать рукой, клетки с козами, свиньями и баранами, которых выпустят, когда тени должны будут ожить. И Феба Кайл, вслушивающаяся в каждый звук.

Звенели тарелки, скрипач выводил паганиниевские шестьдесят четвертые ноты, Картеру вручили удочку, чтобы он смог материализовать рыбу над зрительным залом, одновременно на колосники подняли инструменты, чтобы Дьявол сыграл «Ночь на Лысой горе».

– Пошли! – скомандовал помреж. Скотт и Вилли выскочили на сцену, где их под аплодисменты и возгласы зрителей просверлили насквозь, потом зарядили в пушки. Дальше они должны были переодеться к следующему номеру, но в маленькой гримерной помещался только один человек. Скотт освободился раньше и первым пошел переодеваться. «Похож я на приспешника Дьявола?» – спросил он, выходя во всем черном.

Вилли кивнул, вошел в гримерную и задернул за собой портьеру. Перед ним висели костюмы, по большей части черные, так плотно, что вытянуть нужный было нелегко. Вилли потянулся за балахоном палача – тот не поддавался. Вилли проверил, не зацепилась ли ткань, и потянул снова, никак не ожидая, что балахон ударит его дубинкой по голове.