В отличие от сан-францисского, оклендский порт расположен довольно далеко от пролива Золотые Ворота, поэтому море тут спокойнее, глубина вполне достаточна для грузовых судов, и, что главное, сюда подходит трансконтинентальная железная дорога. При таком местоположении он мог бы стать самым процветающим портом в Северной Америке, и мэр Дэви пообещал, что когда-нибудь так и будет. Однако портом управляли так же, как и всем Оклендом, поэтому он оставался бедным родственником сан-францисского, грязным и заброшенным.

Однако сюда приходили корабли из Германии и других побежденных стран. Картер переправился на пароме из Сан-Франциско («5 центов», записал он в тетради) и взял такси («35 центов, включая чаевые») до самого дальнего пирса. Вонь стояла ужасная: завод по производству консервированных сардин вывалил неподалеку отходы.

«Гермиона» пришвартовалась у самого дальнего пирса рядом с одноэтажным строением, слишком большим, чтобы называться хибарой, и слишком покосившимся для склада. Здесь временно размещали экипажи иностранных судов, которым надо было дождаться местных партнеров. Внутри постоянно гулял сквозняк.

Картер с утра был на подъеме: он запускает новое шоу. Безденежье заставило его вновь почувствовать себя молодым и голодным. Всё помещение было заполнено ящиками и брезентом; в каком-то смысле Картер ощущал себя здесь, как дома.

Макс Фриц, расхаживавший из угла в угол, бросил на пол окурок и взял руки Картера в свои.

– Макс Фриц, – сказал он. – Здравствуйте. Здравствуйте. Хорошо.

У него были запавшие щеки, обвислые усы и седая щетина на подбородке. На лице застыла неизбывная скорбь, словно он, Макс Фриц, в одиночку проиграл войну.

Фриц заготовил речь о том, что приветствует знаменитого фокусника во имя международных отношений, но от волнения растерял свой английский. Картер произнес несколько слов по-немецки, уверяя, что всё будет хорошо. Потом добавил по-английски:

– Брат сказал, у вас есть что-то для моего шоу.

Фриц, опустив глаза, ответил, что в последнее время фирма выпускала наборы инструментов. Однако в Германии никто больше не хочет покупать его продукцию.

– Не хорошо, «BMV» не хорошо.

Картер не мог этого вынести.

– Правда, всё будет отлично. Я постараюсь помочь вам. Покажите ваш автомобиль.

Фриц замер.

– Вам нужен автомобиль?

– Да. А что?

– Gott. – Фриц застонал, растерянно сунул руку в карман, вытащил коробку мятных леденцов и положил два в рот. – «ПЕЦ»? – предложил он.

Картер взял холодок.

– Возьмите всю коробку, – сказал Фриц. – Их тут ящики.

Отбросив брезент, он начал извиняться, что не привез автомобиль. Он поймет, если Картер решит разорвать контракт.

Это был мотоцикл. Черный, обтекаемый, очень европейский – самый красивый механизм, который Картер видел в жизни. Не мотоцикл – мечта; за такой он готов был бы драться. Скорее бы сесть и поехать. Не хотелось прерывать расстроенного немца, который сказал, что ненавидит мотоциклы, но они всё же ближе к самолетам, чем наборы инструментов. Макс Фриц перечислял технические характеристики, словно части конской туши. Два горизонтально расположенных цилиндра с поперечными клапанами; два вида тормозных накладок (твердые для сухой погоды, мягкие – для сырой), трех-скоростная коробка передач. Будь здесь Ледок, он бы понял; Картер больше смотрел на привлекательный внешний вид – хромированный мотор на черной блестящей раме, тонкие белые полосы на баке и на крыльях. Американские мотоциклы снабжались двумя безобразными багажными ящиками; у этого, R-32, были две сумки для инструментов, обтекаемой формы, черные, все с теми же белыми полосами и эмблемой компании: кругом, разделенным на синие и белые четвертушки. Единственное цветовое пятно – умный штрих.

– Какую скорость он развивает?

Макс наморщил лоб.

– Сто десять, сто двадцать километров – в Германии. В Германии есть дороги, хорошие дороги для хорошей езды. Здесь одна миля, две мили, потом пф-ф.

– Я знаю кое-какие дороги, – заметил Картер.

– Бак на четырнадцать литров, – объявил Макс. – Вот краник. Поворачиваете с auf на zu,[43] и кап-кап-кап. Вот эта риска – резервная подача. Главный шланг, следите, чтобы зажим был хороший, иначе бензин вытекай наружу. Понятно?

– Можно прокатиться? Я ездил на мотоциклах.

– На американских? – Фриц фыркнул. Он показал, где зажигание, где газ и как отрегулировать наклон фары.

– Надо же, – пробормотал Картер, – фара тоже регулируется?

– Ja. Она работает от аккумулятора. Шесть вольт. Электрическая, не ацетиленовая. Руки не обожжет.

– Чем его заправлять?

– Чем угодно. Авиационный бензин.

Оставалось еще подписать бумаги: таможенные документы и контракт, уже одобренный Томом и Джеймсом. За семь тысяч пятьсот американских долларов Картер создает иллюзию с участием «Байерише моторен верке R-32». В обмен «BMV» использует портрет Великого Картера для рекламы на Парижском автосалоне 1923 года.

Макс опустился на колено и здоровенным карманным ножом приподнял одну из досок в полу. Оттуда он вытащил три завязанных и опечатанных сургучом полотняных мешка с надписью: «Сан-францисский монетный двор».

– Тяжелые, – сообщил он без всякой надобности.

Картер, постаравшись не крякнуть от натуги, поднял мешки и отнес в контейнеры мотоцикла. Потом вернулся назад и спросил, хотя бы для того, чтобы Джеймс мог им гордиться:

– Этот ваш «R-32»… сколько он будет стоить в розницу? Фриц причмокнул леденцом.

– Трудная марка. – Мрачный голос стал совсем похоронным. – Будет самый дорогой мотоцикл в мире.

Картер промолчал. Мотоциклы – это для спортсменов, для студентов, для тех, кому не по карману автомобиль. Он попытался поставить себя на место Фрица. Каким надо быть идеалистом, чтобы мечтать выползти из бедности за счет безумно дорогих мотоциклов!

Что, разумеется, внушало Картеру самую искреннюю симпатию.

Дважды мотор глох, прежде чем Картер научился одновременно плавно отпускать сцепление и прибавлять газ. Неподходящая одежда мешала сполна наслаждаться ездой, поэтому Картер вернулся в дом, перетащил золото в гараж (оставив часть монет при себе, без какой-либо определенной цели). Потом переоделся в парусиновый пиджак и брюки, которые удобно заправлялись в новехонькие высокие ботинки на шнуровке. Покуда Малыш грыз на кухне кость, Картер убедился, что в пиджаке, который он не надевал несколько лет, есть всё необходимое. У него был целый список вещиц, которые могут понадобиться вне дома.

Через несколько минут, уже в черных очках, он снова уселся на мотоцикл. До поместья Буры было всего две мили, но по прямой, неинтересной дороге. Поэтому Картер выбрал длинную – лишние десять миль вдоль побережья, через железнодорожные переезды, по холмам, с которых открываются виды на озеро Мерритт. Мотор у «BMV» оказался неожиданно тихий, на скорости его тарахтенье учащалось, однако не становилось громче.

Когда на Гранд-авеню Картер впервые выключил третью передачу и прибавил газ, мотоцикл рванулся вперед так, что голова у него запрокинулась назад, и в какие-то пятнадцать секунд набрал немыслимую скорость шестьдесят миль в час.

На следующем перекрестке Картер только пробормотал: «Господи». В голове оформилось видение: он мчится на той же безумной скорости, но на кожаном заднем сиденье сидит Феба Кайл. «Господи», – снова прошептал он.

Трестл-крик, речка, которая летом превращается в крохотный ручеек, бежит с Оклендских холмов в озеро Мерритт, и Четвертая авеню идет вдоль нее. Картер никогда не замечал, какая это замечательная улица – с плавными поворотами и все более чудесными видами на залив. Направляясь к Буре, он испытывал то волнение, которое якобы должен был чувствовать при встречах с королями и властителями. Хотелось немного растянуть поездку, но надо было поспеть раньше Фило – если тот вообще придет. Без трех минут двенадцать Картер был у ворот Арбор-виллы.