Столетия мира и благоденствия отразились улыбкой мудрости на челе Арконы. О красоте ее ходили легенды. В проемы окон были вставлены частицы янтаря – «солнечного камня», и даже в пасмурную погоду в храмах и теремах Вечного города светило солнце.

Среди чудес Арконы путешественники называли стеклянную башню-маяк, где сиял неугасимый огонь. Его свет поддерживал камень Яви, ныне сгинувший в морской пучине. Остров огибали теплые течения, и зимы здесь были мягкими и белыми от пушистого снега, и уже ранней весной остров покрывался пышной зеленью.

Все, что нужно для простой и счастливой жизни: хлеб, молоко и мед, ткани и тонкие украшения из солнечного камня, – в достатке добывали жители острова, поэтому в Арконе не было даже обычных денег. Огромная монета червонного золота была отлита из сбережений всех горожан и бесценной княжьей казны. Она принадлежала всем жителям острова, но была столь тяжела, что никто из богатырей Арконы не мог даже сдвинуть ее с места.

Залогом силы и процветания Оплота был древний завет: да ни пьет ни один из ступивших на него хмельного: ни меда стоялого, ни греческого ягодного вина, ни аравийской сикеры, ни пива – «пойла для рабов».

Особый указ был написан для купцов, привозящих на остров товары, и далеко обходили его межевые знаки торговцы, развозящие мехи, и любой кметь или витязь, падкий на брагу, уходил служить к другому князю. Но службой у Драгомила дорожили и принимали добровольный обет, а если кто не сдержал зарок и тайно упился, княжий приговор был суров – изменника уводили подальше от глаз людских и снимали голову с плеч, как гнилой плод.

Даже известные своим аппетитом варинги останавливали друг друга:

– Берегись, Гуднар, не то Валькирия унесет тебя в Хель.

И учили старцы Арконы, что винная ягода выросла из крови, пролитой змеем.

От северного истока проистекали вера и знания иных народов. Всевидящее солнечное око Световида парсы-огнепоклонники звали Виджат, а египтяне – Око Ра. На алтаре посреди храма Световида стоял сноп золотистых колосьев. Его почитали как дар богов, умножающий силу и крепость духа.

Другой святыней был белый конь Святовида. На заре времен конь вырвался из Коло – времен бессмертных богов – и прибежал к человеку, а потому рано или поздно ему суждено возвратится обратно в мир богов.

Третьей святыней был дух мужества и воинской чести, его воплощением была дружина Световида: тридцать три славных витязя, ближняя свита князя в походах. Это было сильное воинство, мощное духом и хорошо вооруженное, и один воин стоил сотни. Эти храбрецы ходили в битву в белых одеждах, без щитов и доспехов, и даже смерть встречали с улыбкой на устах.

То было время Молодого Мира, когда воители, князья и ярлы еще не ведали о лжи чернил. Они историю писали остриями своих мечей и ставили надежные печати – укрепы и угрюмые засеки по краю завоеванных земель.

Князь Драгомил был последним из рода северных Меровеев, Князей, Рожденных Морем.[1] Многие из них носили славянские имена, таков был и Драгомил – князь венедов, властелин Арконы. Князья этого рода владели обширными янтарными приисками на побережье Варяжского моря и серебряными рудниками в глубине материка, поэтому их города славились разнообразными ремеслами и богатели без лукавства и грабежа.

Уже не молод был Светлый Князь Драгомил и многие годы вдов. Первая жена его умерла, не оставив ему детей. Долго ждал князь, пока утихнет печаль, уже и седина легла на виски, но не убавилось могучей стати. Строг был Драгомил, а временами даже жесток, за всем следил самолично и на службу воинов принимал сам.

Каждый год в начале зимы набирал он пополнение войску, и на его подворье было тесно от славных витязей. В тот год в Аркону пришел один-единственный воин, но князь не изменил воинскому правилу.

– Что умеешь? – спросил он у витязя, и тот немедля выказал свое мастерство в стрельбе из лука и во владении коротким мечом, который у греков и варягов звался русским.

Но грозно нахмурил густые брови князь: не сумел Светень удивить его ни броском булавы и ни стремительным полетом копья-сулицы.

– Что можешь ты, чего не могут другие? – спросил князь Драгомил.

– Могу добыть лебедь белую, не битую, не кровавленную, – тихо ответил витязь.

И дрогнуло сердце старого князя, как весною при зычном лебяжьем крике.

– Добро же, добудь! – молвил он и кивнул седой головой.

Люди того времени говорили куда меньше нашего, даром слов не тратили, оттого доныне полна их речь силы неизреченной и загадок для нашего разума. В тот же день отплыл витязь на далекий берег, скованный морозом. Минула седмица, месяц прошел быстро, как дыхание запаленного коня. Из-под серых туч упали и закружились перья лебяжьи, и вместе с первым снегом вернулся витязь и под плащом из рысьего меха привез в Аркону юную девицу. Веяло от нее чистотой и непорочностью первого снега и ароматом вешних цветов.

Она была одета точно так, как подобает девице высокого рода: в голубой плащ с застежкою у горла, расшитый вдоль каймы золотом и украшенный самоцветными каменьями, на руках ее были варежки из белого меха, сшитые мехом внутрь, а на ногах такие же сапожки. В распущенных волосах блестел кованый гребень, а в руке она держала маленькую трехгранную острогу.

При виде старого князя дрогнули ее ресницы, и в эту минуту увидел Драгомил, как ее сердце радугой лучится сквозь плоть.

– Должно быть, ты дитя земли и звездного неба? – спросил удивленный князь. – Как тебя зовут?

– Мой род земной, а зовут меня Руяна, – отвечала девушка.

Виду не подал князь, что очарован, позвал он гридней и велел отвести ее в гостевые палаты и в тот же вечер созвал пир в ее честь.

Немало яств перемололи воины Драгомила своими крепкими челюстями и немало пропели здравиц над котлом серебряным с родниковой водой. В те времена живая вода звалась «пево», а после пивом стали звать воду мертвую.

– Обещалась ли ты кому-нибудь? – спросил князь, когда стихли дружинные песни и они остались одни.

Покачала головой девица. В покоях князя жило звонкое эхо, и князю казалось, что его давно остывшее сердце стучит слишком громко.

– Любишь ли ты какого витязя? Если любишь, отпущу тебя восвояси и дам даров богатых, – пообещал князь.

И вновь качнула косами Руяна, глядя в суровые глаза князя и слушая иной, беззвучный голос:

«Древо жизни моей уходит корнями в голубую землю небес, его ствол – путь, предначертанный роком, его ветви – пройденные дороги. Его пурпурные листья и горькие плоды – земные уроки. На этом дереве нет поющих птиц и теплого гнезда, но у его корней свернулся побежденный змей, там же навечно укреплен щит – символ воинской чести.

Едва увидев тебя, я загорелся радостью и прежде неизведанным счастьем. Прежде я любил море, его глубины и морские ветры, любил ступать на берег, чтобы обнять мать и сестер, любил играть на гуслях, но теперь все эти земные радости исчезли. Если ответишь мне любовью, не будет под этим небом вернее друга и нежнее мужа…»

– Не посылай меня обратно, – тихо попросила Руяна и протянула ему кованую острогу, как залог будущей помолвки.

Возликовал князь – и словно три десятка лет сбросил, заходил по палатам ловким барсом, закружил хищным молодым волком. Великую требу воздал он богам за Руяну, за ее красу и чистоту, за несравненное счастье близкой свадьбы. Но раз и другой и третий не приняли боги его даров. Едва клали в огненную краду хлеб бессмертия, стремительно гас костер. И все видели, что недобрый это знак, но причины даже в мыслях назвать не осмеливались.

На свадьбе попросила Руяна позвать того, кто привез ее в крепость. Она поднесла Светеню кубок живой воды с алой жемчужиной на дне. Отпив из кубка, витязь коснулся губами плеча княгини, с этой минуты ее сват становился ее побратимом, как о том говорил давний обычай.