– Представляю! – с чувством отозвалась Варвара.

– И лишь после того как были разграблены и сожжены винные склады, революция получила новый приток сил.

– Что же получается: водка – локомотив истории?

– Вот именно, локомотив, со свистом летящий в тупик. По этому поводу выпьем-ка, Варенька, чайку.

Варвара согрела чаю с сушеной малиной, и через час сытый и успокоенный Ильич мирно посапывал на кушетке. Его пальто, пиджак и брюки сохли на спинке венского стула, а мокрые ботинки без фабричного клейма Варвара заботливо пристроила на батарее парового отопления. В ногах у спящего Ленина умостился домашний любимец Варвары – черный кот в аристократической манишке и белых буржуазных гетрах на задних лапах.

Прежде чем погасить лампу, девушка с минуту рассматривала спящего «дедушку»; его маленькие, ухоженные руки лежали поверх клетчатого пледа, на лице – ни следа грима или грубой пластической подделки. Солнечные морщины у глаз расправились, а рыжеватые усики подрагивали в улыбке, словно вождь видел сон о конечной победе своих заветных идей.

– Что же мне делать с тобой, дедушка Ленин? – пробормотала Варвара. – Отвезти на свалку истории? Но ты такой милый, у меня никогда не было такого сказочного дедушки, такого доброго, мудрого и абсолютно живого предка.

Надо сказать, что Варвара Сергеевна Варганова, оставаясь наружно безупречно современной девушкой, где-то внутри, в недоступных глубинах своего существа, хранила как тайную реликвию некий мятежный огонек. По матери Варвара происходила из старинного дворянского рода, настоящего инкубатора революционно настроенных личностей. Стоит ли удивляться, что на протяжении последних полутора столетий их горемычные косточки последовательно перемалывал государственный Молох: грозил петлей, лишал всех прав состояния и разжаловал в солдаты, посылал по этапу и приговаривал к каторге, к революционному расстрелу, к лесоповалу и бессрочной ссылке без права переписки. И это огненное наследие оживало в ней всякий раз, когда нужно было сделать трудный выбор между молчанием и криком, между верностью и предательством.

Тем удивительнее, что отец Варвары оказался среди государевых людей в чине полковника МВД. Напрямую не относясь к ФСБ или ГРУ, его спецподразделение курировало «приарбатский округ», Красную площадь и прилегающие окрестности. В эту ночь отец был на дежурстве, и Варвара по пути заглянула к нему в «контору». Они посидели минут пять на лавочке в маленьком дворе-колодце. Отец передал ей свежий талон техосмотра, ключи от дачи и немного поучил правилам вождения.

Так получилось, что с двух лет этот суровый молчаливый человек был ей и за мать и за отца. Нежно любя единственную дочь, он так и не женился, полностью посвящая себя двум святыням женского рода – дочери и Службе. По некому древнему свычаю, он с младенчества звал дочь «хозяйкой», но держал в строгости. Даже машину подарил ей старую: свой видавший виды «жигуленок», – чтобы научилась слушать сердце мотора и в любую минуту сама сумела бы подковать захромавшего «конька-горбунка». На вопросы о матери полковник всегда отвечал односложно, а став постарше, Варвара и вовсе перестала интересоваться бледным призраком московской красавицы образца начала девяностых.

Невероятное происшествие и опасная непредсказуемость завтрашнего дня толкали Варвару к действиям. Что делать? Позвонить отцу и сдать исторического бродягу, нет, теперь уже гостя, доверчиво задремавшего на ее кушетке? Разумеется, об этом не могло быть и речи.

Внезапно решившись, она набрала по мобильнику некий безотказный номер, который есть в телефонной книжке у каждой хорошенькой девушки. Звони по нему хоть ночь-полночь – любая помощь, в том числе техническая, прибудет своевременно и за один благодарный взгляд разрулит любую беду. Для Варвары таким добрым гением был бывший одноклассник Эфир Шишкин. Однако в последнее время Эфир все чаще сам нуждался в помощи и, как корабль с неудачным названием, норовил черпануть бортом придонной мути. Столь роковое имя дал своему детищу отец Эфира – учитель химии одной из московских школ. Во время долгого семейного скандала, предшествовавшего именаречению, он настаивал на имени Плутоний, Радий или, в крайнем случае, Уран.

– На что способен, Радий, ты? Ты есть источник теплоты! Угля не нужно, очень чистый шахтер идет теперь в радисты! – декламировал основатель химической династии перед измученной, но не сдающейся женой.

– Нам расскажет мама, если мы попросим, о ядре Урана двести тридцать восемь… – зачитывал он в конце семейного спора, уже безо всякой надежды.

Наконец остановились на менее энергичном, но более доходчивом и популярном имени – Этилен, но, хорошенько поразмыслив, первенца назвали Эфиром. Единственный сын остался венцом химических притязаний и вечным поводом для насмешек в школе, из которых сентиментальные стишки «Ночной зефир струил эфир» были, пожалуй, самыми безобидными, ибо внешность Эфир имел отнюдь не эфирную. Роста он был невысокого, но широк в плечах и кулаки имел тяжелые. Буйная каштановая шевелюра падала на глаза, отчего Эфир смотрел на мир немного угрюмо, по-медвежьи, но это было обманчивое впечатление. Его смуглое скуластое лицо, смешливые губы и приплюснутый нос выдавали природное добродушие, и, невзирая на общую неправильность черт, Эфир был обаятелен и даже артистичен. Он азартно играл в жизнь, не боясь заиграться, и всякому делу, чувству или человеку отдавался целиком, до донышка. К этому времени это коварное донышко уже сгубило его отца: креативный химик безвременно «выпал в осадок». Пристрастие к разбавленному этилу свело на нет все мечты и стремления этого незаурядного человека, однако он успел передать сыну любовь к поэзии и декламации, а также вкус к вакхическим возлияниям.

Эфир был не лишен и других дарований. Он закончил художественное училище и даже приватизировал у жилищной конторы небольшой подвальчик для собственной мастерской, но из-за жалоб дворника и местной общественности подвальчик вскоре опечатал участковый. Последние полгода Эфир пробавлялся случайными заработками, работал «бутербродом» у метро и раздавал рекламные плакаты в костюме «зеленого дракона». Случайные заработки немедленно превращались в винные пары, и застать Шишкина трезвым было верхом удачи. Кажется, в ту ночь Варваре повезло.

– Эфка, привет, извини, что поздно…

– Скорее рано, – пробурчал Эфир. – Что стряслось-то?

– Эф, у меня ЧП!

– Пробки перегорели?

– Гораздо хуже! У меня на кушетке спит… Ленин…

– Леннон? – спросонок недослышал Эфир, а может быть, просто решил поглумиться. – Это что, кликуха такая?

– Да нет же, Ленин! Понимаешь, настоящий Ленин!

– Ты проверяла, он живой?

– Абсолютно.

– Так… Срочный вызов! – констатировал Эфир.

– Не надо, – сжалилась Варвара, прикинув что троллейбусы уже не ходят, а ночное такси для безработного Шишкина слишком дорогое удовольствие. – Дело терпит, – успокоила она своего тяжеловесного ангела-хранителя.

– Давай по порядку: где ты нашла этот раритет?

– На набережной, рядом с Кремлем.

– Давно?

– Около полуночи.

– Ого! Романтическое путешествие?

– Балда, я к батяне заезжала!

– Слушай, Варюха, а ты звонила в московское отделение компартии? Пусть забирают свое ходячее знамя, – ехидничал Эфир. – Хотя чего проще? Позвони отцу, уж он-то наверняка все знает…

– Замолчи! – внезапно рассердилась Варвара.

– Ну ладно, попробую расколоть этого твоего самозванца, жди! – пообещал Эфка. – Только поосторожнее там, эти костюмированные маньяки самые опасные!

В ту же ночь в кабинете полковника Варганова.

Вту ночь все было как обычно. Спальные окраины столицы дремали под мерный перестук летнего дождя, а ее сторожевые центры жили своей напряженной, немного нервной жизнью, они обменивались световыми импульсами, звуковыми и радиосигналами, сводками и телефонограммами. В неприметном внутреннем дворике позади знаменитой Лубянки светились бессонные окна и щелкали клавиши компьютеров, как некогда кнопки старинных «Ундервудов», а по карнизу, как усталый пианист, постукивал летний дождь. Однако в ту ночь к этой воистину стукаческой симфонии присоединился живой звук. Он доносился из кабинета на первом этаже, где громко, как кастаньеты, потрескивали золотые челюсти «кавказского старика».