Она не видела черную машину со светонепроницаемыми стеклами, выжидающую за углом, как притаившийся в зарослях аллигатор. Едва девушка показалась в переулке, автомобиль резко выехал из укрытия, отрезая ей путь. В переулке раздался оглушительный визг тормозов, и из-за поворота выскочил серебристый «вольво». Со смесью ужаса и счастья Варвара узнала автомобиль отца. Полковник не успел затормозить перед неожиданным препятствием, машину повело. Как нацеленный снаряд, «вольво» сплющил капот «аллигатора», от удара черный автомобиль прокрутился юлой, калеча «вольво», и, развернувшись на последнем витке, ударил в багажник. Из-под искореженной крышки со звоном выпала острога. Варганов выпрыгнул из разбитой машины и подхватил острогу.

Дверь черной иномарки распахнулась, и в первую секунду Варвара увидела только темное марево, словно за рулем сидело густое дымное облако. Но расплывчатый силуэт быстро уплотнился, меняя очертания от огромной саламандры до обыкновенного человека, пока не оформился в высокого тощего штатского с зажатым в руке пистолетом Макарова.

– Отец! – крикнула Варвара.

В боевой обстановке, когда для спасения даны сотые доли секунды, рептилии соображали медленнее людей. Будучи абсолютно бесстрашными, они страдали именно из-за этой нехватки чувств и интуиции, позволяющей человеку сработать на опережение, поэтому преимущество Варганова, даже вооруженного острогой, было абсолютным. Полковник усилил удар резким разворотом корпуса и метнул свое древнее оружие. Трехзубая острога вошла в грудь Вибера с сухим хищным хрустом.

Вибер выронил пистолет и осел на асфальт, обеими ладонями держась за острогу, как будто пробовал, крепко ли она сидит. Он сумел вырвать ее и отбросить в сторону. Отрога звякнула у ног Варвары, и она машинально подняла окровавленное оружие. Умирающий Гвибер все еще тянулся к пистолету, пробуя захватить рукоять когтистой шестипалой ладонью, больше похожей на плавник. Носком ботинка полковник отшвырнул пистолет, подхватил с асфальта и осмотрел. Патрон уже был дослан в патронник, и Варганов держал его с предосторожностями, стволом вверх. Варвара бросилась к отцу.

– Варюха, цела! Ничё, дочка, мы, Варгановы, живучие… – Последнее слово полковник выговорил тихо, точно через силу.

Он уже видел то, чего не видела дочь. За ее спиной занимали позиции пятнистые камуфляжники с автоматами наперевес.

– Давай-ка, дочка, уходи потихоньку! Да беги же! Беги!!! – Он резко оттолкнул Варвару, но та не сразу сбросила оцепенение.

Ее рука все еще сжимала острогу, ноги едва шевелились, как в кошмарном сне… Она, пошатываясь, уходила от дымящихся машин и, только услышав близкий вой сирен, пошла быстрее, потом, словно очнувшись, побежала, срывая дыхание.

Варганов не спешил укрыться за массивной тушей «вольво», прикрывая собой уходящую Варвару. По асфальту чиркнула очередь. Стреляли по ногам, значит, брать будут живым, и у него еще есть призрачная фора в несколько горячих от пороха минут. Но он ошибся: выстрел незримого снайпера раскромсал правую ногу, пуля прошла навылет и раздробила голень. От болевого шока Варганов завалился на бок, попробовал подняться, но перебитая нога не слушалась его. Полковник перекатился за «вольво» и занял позицию.

Укрывшись за машиной от снайперских «уколов», он сумел прижать погоню к асфальту, надо было удержать их хотя бы минут пять, не давая подняться, чтобы девчонка ушла подальше, и он держал нападавших экономными точными выстрелами, вынуждая к обороне. «Семечки» – пустые гильзы сыпались одна за другой с легким прощальным звоном. Во время передышки он проверил магазин, там оставался всего один патрон, и еще один был дослан в ствол.

– Ты прости-прощай, порода родовитая… – внезапно пришло на память. Это давний северный плач, он и слышал-то его всего один раз, еще мальчишкой, а вот, поди, запало в душу и всплыло в самую последнюю, самую нужную в жизни минуту.

Он сделал последний выстрел. Затвор вновь вернулся в боевое положение, последний патрон скользнул в патронник, и горячий ствол готов был вытолкнуть последнюю пулю. Полковник попробовал подняться, но не смог. Тогда он сел, прижавшись спиной к заднему колесу «вольво», приставил к ледяному виску раскаленный дульный срез и закрыл глаза. Плавно, почти невесомо, как сам учил на стрельбах, он надавил на хвост спускового крючка. Это последнее усилие не было жестом отчаяния, страха или истеричным протестом. Это было жесткое требование инстинкта свободы, право на выбор судьбы. Самое страшное из всего, что могло быть с ним на земле, уже случилось…

– Ты прости-прощай, порода родовитая, – замер вдали горестный плач.

Пуля прошла навылет и ударила в бензобак «вольво». Грянул взрыв, солнечный день померк от копоти… Густой жирный дым уходил в знойное небо, унося последние мечты, надежды и просьбы полковника Варганова в неподсудные выси. Высоко в небе его клубы распадались на пряди и ложились переменчивой строкой на пустой странице московского неба.

Варвара не слышала шума боя. Задыхаясь от бега, она выскочила на людный проспект и только здесь, ощутив движение и дыхание множества людей, немного успокоилась. Укрывшись за журнальным киоском, она убрала острогу в рюкзак, а витую ручку прикрыла газетами. Купила на остановке бутылку чистой воды и пересчитала деньги: их было в обрез. Она проскользнула под турникетом метро, доехала до вокзала и взяла входной билет в подмосковную электричку.

На станции Залазино Варвара вышла и пересела в автобус, идущий до Чертухинска. Она остановила автобус на обочине лесной дороги, не доехав до города нескольких километров, и под удивленными и даже испуганными взглядами пассажиров отправилась в лес. Вскоре она вышла на заглохший проселок, тот самый, где прополз в последний путь ее белый «жигуленок».

За те несколько дней, что она не была на озере, поляна, где утонула машина, превратилась в пышный зеленый луг, и тропинка растаяла среди густой травы. В лесу быстро стемнело, внезапно смолк птичий гам, и малахитовые лапы елей превратились в черные старушечьи лохмотья. Позабыв о растерзанных трупах и о маньяке, шатающемся по лесам, она брела вдоль берега, робко выкликая Воскресшего. К расколотому камню она вышла уже в густой тьме, сняла рюкзак и положила в глубокую расщелину полотно и нитки, а острогу закопала у корней старой раздвоенной березы, под пышной шапкой мха, и побрела по едва заметной тропе в глубину ночного леса.

В темноте вдоль тропинки белели ночные цветы, похожие на крупные ландыши. В ноздри заползал злой, дурманящий аромат, под ногами похрустывали белые камешки, точно выточенные на токарном станке, она подняла один и тут же с ужасом отшвырнула: на тропе белели рассыпанные позвонки и выветренные кости. Она пошла быстрее, потом побежала, внезапно на ее пути вырос высокий забор, обвитый поверху колючей проволокой. Тропка обрывалась у забора. От луны стало чуть светлее, и Варвара разглядела под неровной, выщербленной плитой темный лаз, прорытый каким-то зверем, может быть крупной собакой. Зачем она поднырнула под забор, она и сама толком не понимала. Но эта влажная от росы тропа, и цветы, и кости в траве, и стена с колючей проволокой поверху – все в этом лесу было связано с Воскресшим тонкими нитями, напряженными нервами, и еще позванивало, как задетые сторожевые колокольчики.

Этот лес ничем не отличался от того, что остался по другую сторону забора, но уверенная натоптанная стежка уводила в глубину березовой рощи. Метров через сто тропа уперлась в приземистое строение с распахнутыми воротами из двух сварных листов и плавно спустилась под землю. Из глубины пробивался ровный, явно не электрический свет, но Варвара решительно вошла в тоннель и почти сразу заблудилась в хитросплетении ходов и поворотов подземелья.

Здесь не было обычных ламп, казалось, светились сами стены. Изредка ей попадались таблички, похожие на указатели аварийного выхода, но вместо силуэта бегущего человека на них был изображен ящер с крыльями и длинным волочащимся хвостом. Внезапно включилась сирена, и она побежала туда, куда указывали «рептильные ангелы».