Александр II заслуживает величайшего уважения: он единственный из династии Романовых, кто настолько глубоко понимал Россию и ее беды, чтобы, осуществляя руководство, сознательно удерживать в собственных руках всю полноту власти, не делясь ею ни с кем (в отличие от своего сына и внука, которые стремились к тому же, но по совершенно иным мотивам — из тупости и упрямства).
При этом Царь-Освободитель четко ощущал те негативные эмоции, которые он вызывал даже у ближайших помощников, и немало страдал от этого.
Между тем, в кругах министерской оппозиции уже начали выкристаллизовываться идеи примирения абсолютистской власти с народным представительством — т. е. примерно того, что методом проб и ошибок пытались осуществить в 1905–1907 годах. Пока это были идеи не создания самостоятельного представительного органа, а введения выборных представителей в Государственный совет. Эти идеи могли иметь очень большое будущее и перспективы, если бы не цареубийство 1 марта 1881 года.
Пока что их авторам (а первым из них оказался П.А. Валуев в том же 1862 году) предстояло дорабатывать свои еще сырые идеи и продумывать для них политическое поле деятельности.
Царю же было весьма естественно от этих идей сторониться — он не находил в них пока что рационального смысла. Укреплять его в таком отношении к созыву депутатов должен был и сугубо негативный опыт привлечения подобных же депутатов к деятельности Редакционных комиссий в 1859 и 1860 годах; тогда, как мы знаем, почти все усилия этих депутатов обращались на противодействие реформаторской линии правительства.
Вот как изложил позицию царя Валуев в своем дневнике 29 июня 1862 года: «Государь долго говорил о современном положении дел и о моих предположениях насчет преобразования Государственного совета. Он повторил однажды уже сказанное, что противится установлению конституции «не потому, что он дорожит своим авторитетом, а потому, что убежден, что это принесло бы несчастье России и привело бы ее к распаду».»[484]
Так же продолжалось и в дальнейшем: «Адрес московского дворянства, представленный правительству 11-го января 1865 года, был /…/ ходатайством дворянства о созыве народных представителей. /…/
Подписанию этого адреса в московском дворянском собрании предшествовали «запальчивые» речи, в которых ораторы резко порицали существующий бюрократический строй и с азартом обрушивались на окружающих императора «опричников». Адрес был принят огромным большинством голосов — 270 против 36. От Александра не укрылось и содержание прений. Он припомнил об этом почти год спустя, принимая в с. Ильинском под Москвой, — где он тогда отдыхал, — звенигородского предводителя дворянства Д.Д. Голохвастова. В замечательном разговоре, который Голохвастов имел с государем, Александр уверял Голохвастова, что он охотно бы дал «какую угодно конституцию, если бы не боялся, что Россия на другой день после этого распадется на куски».»[485]
Между тем Валуев, которого дворянская молва относила к тем же «опричникам», постепенно проникался сложностью положения, в котором оказался император, раздражавший лично Валуева своей непоследовательностью и нерешительностью.
Запись в дневнике Валуева от 29 октября 1865: «Что и кто теперь Россия? Все сословия разъединены. Внутри их разлад и колебания. Все законы в переделке. Все основы в движении. Оппозиция и недоверие проявляются везде, где есть способность их высказывать. Трехсотголовое земство поднимает свои головы, лепечет критики, скоро будет вести речь недружелюбную. Половина государства в исключительном положении. Карательные меры преобладают. Для скрепления окружности с центром употребляется сила, а эта сила возбуждает центробежные стремления.
Один государь теперь представляет и знаменует собой цельность и единство империи. Он один может укрепить пошатнувшееся, остановить колеблющееся, сплотить раздвоившееся. Он призван умиротворить умы, утешить страсти, воссоединить воли, указав им общую цель и открыв пути к этой цели. Он призван быть нравственным собирателем земли русской, как Иоанн III был ее собирателем материальным. Угодно ли ему будет уразуметь и исполнить это призвание?
Царское солнце ярко озарило и обогрело наши долы 19 февраля 1861 г. С тех пор оно неподвижно, как будто вновь остановленное Иисусом Навином. Пора ему осветить и согреть наши вершины и окраины».[486]
Сторонам, однако, предстояло еще долго искать понимания друг у друга.
В это время, в первую половину шестидесятых годов, их разделяла оценка успешности мероприятий, проводимых в порядке осуществления Положений 19 февраля.
Александр II еще был полон оптимизма, Валуев же оценивал дело более скептически. 25 июня 1865 года он записал: «Есть вопросы, по которым всякое усилие, а я их употребил множество, безнадежно. Например, по крестьянскому делу государь думает, что Положения 19 февраля удались вполне и что их успех, опровергнув возражения против них делавшиеся, в то же время доказал неосновательность и всяких других возражений по каким бы то ни было другим вопросам, его величеству предъявляемых. Между тем дело Положений 19 февраля далеко не кончено, и если бы их применял не я, то и настоящее положение этого дела было бы совершенно другое».[487]
Самому Валуеву еще предстояло значительно глубже продумывать вопрос о том, в чем же основные неуспехи проводимой реформы. Дошло это до него с некоторым запозданием: в 1868 году Валуев слетел с поста министра внутренних дел, став объектом бурного возмущения публики, на этот раз достаточно обоснованного: в 1867 году случился очередной неурожай, и деревню поразил натуральный голод. Валуев же долгое время игнорировал очевидное и не предпринимал должных административных мер для помощи пострадавшим. Наказание было, таким образом, вполне оправданным.
Впрочем, может быть оно только выглядело таковым в глазах общественности, не посвященной в закулисные дела: ведь Валуев как раз за месяц до отставки, в феврале 1868, подал записку, в которой впервые в правительственных кругах поднимался вопрос перед царем о необходимости уничтожения крестьянской общины![488] Именно с этого времени, более чем за треть века до практической постановки вопроса о проведении Столыпинской реформы, Валуев стал убежденным противником сохранения крестьянской общины, продолжавшей вести крестьянские наделы к постепенному измельчанию и к окончательной деградации российского сельского хозяйства.
Тогда понять это было совсем не так просто. Ведь еще недавно, в 1861 году, Н.В. Шелгунов, выражая общепринятое ходячее мнение, успокаивал молодое поколение: «У нас земли столько, что достанет ее нам на десятки тысяч лет»![489]
У царя же столь решительный демарш против основы основ Положений 19 февраля никак не мог тогда вызвать положительных эмоций. Но изгнание Валуева из правительства было не окончательным: в 1872 году он стал министром государственных имуществ — в его руки, следовательно, перешло и управление государственными крестьянами.
К этому времени Валуев уже достаточно разобрался, в чем же трудности русских крестьян, столь неприятно отразившиеся на его собственной карьере.
Борьба с деградацией сельского хозяйства и стала той экономической программой, которой Валуев и его единомышленники решили наделить депутатское представительство, к которому они по-прежнему старались склонить царя.
С точки зрения искусства политических интриг это был достаточно сильный ход: выборные представители собираются для того, чтобы действительно обсудить сложное экономическое положение, в котором оказалась держава; затем, зная особенности местного положения дел, вырабатывают разумные меры, на которые не настолько способны чиновники правительственного аппарата, обозревающие Россию с петербургских высот, и придают тем самым выборному представительству рациональный смысл, оправданный необходимыми экономическими преобразованиями.
