Все, что можно и нужно было сделать с таким парламентом — это поскорее его разогнать, что Екатерина и постаралась сделать, но как можно менее демонстративно.
Понятно, что примерно такой же дворянский парламент мог собрать и Александр II — именно этого и добивались практически все дворянские собрания в первое десятилетие его царствования. Что бы ни решил такой парламент, результат мог быть только один — все та же гражданская война, к которой неизбежно привели бы его основные резолюции, заведомо никак не соответствующие интересам крестьянства.
Обратимся теперь к другим примерам.
Дурацкая легенда о том, что русское крестьянство всегда поддерживает монархию, возобладала в дискуссиях, организованных С.Ю. Витте на правительственных совещаниях в конце 1905 года. Это мнение привело к конструированию такой избирательной системы, в соответствии с которой большинство депутатов I и II Государственных Дум, избранных соответственно в начале и в конце 1906 года, пришлось на крестьянских представителей.[480]
Историки того периода больше обращают внимания на то, что значительную часть остальных депутатов составили оппозиционные и революционные экстремисты, заведомо не собиравшиеся конструктивно сотрудничать с царским правительством. Почему так получилось и к чему это могло бы привести — это было, на самом деле, совершенно неважно. Никто из оголтелых интеллигентов-депутатов, в самых хамских формах критиковавших правительство (т. е. назначенных царем министров), не оскорблял этим крестьян-депутатов — те и так всегда были уверены в том, что слуги у царя весьма посредственные, но никто и не рискнул поставить вопрос в Думе о правомочности самой царской власти: ведь Дума в таком составе очень вероятно проголосовала бы за вотум доверия царю, унизив тем самым революционеров и загнав их в очень сложную политическую ситуацию. Зато получился бы грандиозный скандал, если бы Дума при постановке любого серьезного вопроса проголосовала прямо против мнения царя, а не только против правительства!
Поэтому-то, повторяем, царской власти ничто напрямую почти и не угрожало — никто на подобное возбуждение конфликта решиться тогда не мог. Попытки превратить I-ю или II-ю Думы в Учредительное собрание по существу и не предпринимались: собрание фрондирующих депутатов разогнанной I Думы в Выборге в 1906 году так и осталось глупым и бестактным эпизодом.
Зато дускуссии и на заседаниях, и в кулуарах Думы очень четко показали, что большинство депутатов заведомо проголосует за экспроприацию помещичьих земель в пользу крестьян, если об этом будет возбужден вопрос. Но ни царь, ни правительство, ни все здравомыслящие люди в России, которых тогда было крайне немного, не смогли бы согласиться с таким решением, грозящим если не немедленной гражданской войной, то столь солидными экономическими пертурбациями, пережить которые правящему режиму в 1906–1907 годах заведомо не удалось бы: перемена владения собственностью в таких масштабах потрясла бы всю банковскую систему, опиравшуюся на учет огромного числа и размера заложенных земельных владений, что привело бы сначала к банковскому, а затем и к общеэкономическому кризису невероятной силы — почти такому, как был организован большевиками в конце 1917 — начале 1918 года.
Поэтому и эти Думы пришлось разогнать, причем спровоцировав скандалы, существо которых было не в сюжетах, избранных для провокации, а в том, чтобы затушевать тот объективный факт, что и правительство, и царь заведомо не согласны с мнением абсолютного большинства населения по аграрному вопросу: «есть вопрос, в котором мы с вами все равно согласиться не сможем. Это — аграрный вопрос. На нем конфликт неизбежен. А тогда к чему же тянуть?»[481] — так заявил сам П.А. Столыпин в деловом совещании с наиболее разумными руководителями думской оппозиции, пытавшимися отыскать компромисс с правительством и предотвратить разгон II Думы.
Дума была разогнана, а избирательный закон изменен; вся оппозиция — от октябристов и кадетов до анархистов и максималистов — заклеймила происшедшие перемены, объявив их «государственным переворотом» 3 июня 1907 года, совершенным правительством.
Новый избирательный закон обеспечил такой состав Думы, что большинство уже не принадлежало крестьянам. Эта Дума сумела в 1910 году утвердить законы о Столыпинской реформе, осуществляемой правительством самостоятельно с 1906 года.
При этом вся оппозиция, справедливо подчеркивая, что искусственно организованный думский состав нисколько не соответствует раскладу общественных сил в стране, отказывала III и IV Государственным думам в их легитимности в качестве народного представительства. Это нисколько не помешало большинству IV Государственной думы с 1915 года снова начать политические атаки на правительство.
Как видим, народное представительство на основе большинства российского народа просто не могло быть создано, не сопровождаясь при этом падением государственной власти и распадом государства.
Создать же искусственно подобранный парламент, поддерживающий правительство, было очень нелегко: с I и II Государственными Думами прямо прокололись, да и IV Дума ничего хорошего России не принесла.
Это все не мистика, не особые качества русской народной души, а четкое отражение совершенно невозможной социальной ситуации, сложившейся в России уже в XVIII веке, и притом такой, выход из которой, соответствующий будущим интересам державы и ее народа, самим этим народом не осознавался, не признавался и упорно отвергался.
Формула: народ всегда прав — не сработала в этой архиважнейшей ситуации, а следовательно — не верна и в принципе. С риском обвинения в ненависти к народу на этом утверждении необходимо настаивать, и возвести рассмотренную ситуацию в важнейший урок российской истории, не снискавший до сих пор ни правильной оценки, ни надлежащих выводов.
Очень немногие русские люди понимали это уже тогда — в шестидесятые годы XIX века.
Многие дворяне не были способны даже понять, что их собственные чаяния не имеют никаких шансов получить поддержку большинства крестьян. Эти дворяне воображали, что смогут управлять парламентом, избранным всеобщим народным голосованием — им казалось: кого же выберет народ, как не их, таких умненьких?
Об этом прямо говорилось в феврале 1862 в Адресе тверского дворянского собрания, продолжавшего действовать под воздействием идей столь популярного Унковского: «Осуществление /…/ реформ невозможно путем правительственных мер, которыми до сих пор двигалась наша общественная жизнь. Предполагая даже полную готовность правительства провести реформы, дворянство глубоко проникнуто тем убеждением, что правительство не в состоянии их совершить. Свободные учреждения, к которым ведут эти реформы, могут выйти только из самого народа, а иначе будут одною только мертвою буквою и поставят общество в еще более натянутое положение. Посему дворянство не обращается к правительству с просьбою о совершении этих реформ, но, признавая его несостоятельность в этом деле, ограничивается указанием того пути, на который оно должно вступить для спасения себя и общества. Этот путь есть собрание выборных от всего народа без различия сословия».[482]
Одним из немногих скептиков был уже неоднократно цитируемый нами Юрий Федорович Самарин— один из главнейших деятелей реформы 19 февраля. В том же 1862 году он писал: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т. е. господство меньшинства, действующего без доверенности большинства, — есть ложь и обман».[483]
