Но даже и у молодежи ХХ века случались моменты упадка и уныния. Например, с октября 1920 по октябрь 1922 численность комсомольцев упала с 482 до 260 тысяч человек, а коммунисты, среди которых тогда тоже преобладала молодежь, сократились с 730 тысяч в марте 1921 до 446 тысяч в январе 1924[670] — легко ли Павкам Корчагиным было глядеть на жирующих нэпманов?!

В целом же у правительств России (даже предреволюционной) и СССР складывались нормальные отношения с собственной молодежью — и происходило так не само по себе, а в результате неустанной заботы со стороны правительств.

Каждый, кто видел настоящую амбразуру, понимает, что заткнуть ее грудью невозможно. Тем не менее множество молодых людей отправлялось в пекло, искренне в душе считая себя заранее Александрами Матросовыми; многие погибали в первом же бою, так и не узнав, что такое война. Что ж, честь и хвала за такое великолепной пропаганде Ленина, Троцкого и Сталина, да и Гитлер с Геббельсом неплохо поработали над собственной молодежью!

Все это мы пишем, конечно, только для сравнения с российской интеллигентной молодежью 1870-х годов.

Ее беды и проблемы явно оказались обузой и для царя, и для его правительства. Ничуть не хуже коммунистов последние могли бы посылать российскую молодежь и на военные фронты, и на «комсомольские стройки» — всего этого в России хватало и во второй половине XIX столетия. Не хватало лишь только понимания властями собственного предназначения и предназначения молодого поколения.

Александр II до самой смерти так и не понял, чего же хотят от него эти люди, устраивающие на него охоту. А мог бы, поднатужившись, и понять! Ведь понимал же он хорошо-отлично любого из своих министров!..

Не найдя признания там, где его естественнее всего было бы получить, молодежь стала его искать там, где это не могло принести никакой пользы ни ей самой, ни не очень счастливому российскому народу.

К тому же и реакция этих молодых людей на действия властей была более, чем естественной.

Как реагирует собака или кошка на того, кто наступает ей на хвост? А как она реагирует на того, кто продолжает на хвост давить и давить?

Чего же еще могли ожидать сначала Трепов, а потом Александр II, Мезенцов и прочие в ответ на свои ясные и всем понятные действия?

К тому же их жертвами были отнюдь не собаки и кошки, а люди — притом вполне специфические. Почти половина из них была дворянами, а многие из остальных воспитывались тоже в дворянских имениях. С детства, следовательно, они были приучены быть господами всего, что пребывает перед их глазами. С другой стороны, многие из них пережили на своей шкуре или по рассказам ближайших друзей, что такое многолетнее одиночное заключение. И были они теперь не безусыми юнцами (о девицах не говорим), а вошли в матерый возраст старших сержантов и старшин, старших лейтенантов и капитанов — а этим, как известно, палец в рот не клади!

И вот им-то теперь угрожали какой-то административной ссылкой, причем не имея практической возможности осуществить эту угрозу — а на свете мало что бывает более бесполезного и бессмысленного, чем бессильные угрозы.

Как ни расценивай эту ситуацию, но моральное превосходство в ней было не на стороне царского правительства. Недаром именно в это время один из революционеров, действовавший до того в качестве спортсмена-любителя, богатейший помещик Дмитрий Лизогуб, провозгласил об отдаче всего своего состояния на общее дело.[671]

Оправданием Александру II (если он вообще заслуживает оправдания за всю эту ситуацию) может быть лишь то, что в это время он мыслил совсем другими планидами: Босфор и Дарданеллы, Берлин и Лондон, Болгария и Босния.

Но не петербургские революционеры делали погоду в России в мае-июне 1878 года, когда в Берлине собрался общеевропейский конгресс. Политическую инициативу в это время перехватили киевские революционеры.

«Первым систематическим сторонником терроризма можно считать Валериана Осинского. /…/ Это был человек /…/ способный /…/ энергичный и особенно пылкий: характер скорее польский, чем русский (хотя Осинские — русские). Он не был уже мальчиком, пробовал действовать в земстве и т. п. И вот он убедился, что «ничего нельзя делать», т. е. в пользу того, к чему его только и тянула душа, — в пользу полного переворота России. Он тогда перешел на чисто революционный, террористический путь.

Он его основал, создал «Исполнительный Комитет русской социально-революционной партии». Основан «Комитет» был в Киеве, если только можно говорить о резиденции некоего призрака. /…/

Просто несколько человек согласились, чтобы была «фирма», и от ее имени действовали. Но в сущности, насколько мне известно, никто из них даже не слушал этого воздушного «Комитета» и действовал, кто как хотел, по свободному соглашению. Объединял всех сам Осинский, не как член Комитета, просто как личность. Ему верили, его слушались до известной степени. «Комитет» же был только для рекламы, «на страх врагам», чтобы эти враги думали, будто бы есть «организация» сильная и правильная.

«Комитет», т. е. Осинский, конечно, завел и печать. Выпускал прокламации и т. п., главное же занялся террором, т. е. мелкими политическими убийствами. Их было совершено Комитетом очень немного. Убит жандармский капитан Гейкинг, совершено покушение на жизнь тов[арища] прокурора Котляревского, да еще, помнится, под фирму Комитета было зачислено убийство в Ростове-на-Дону изменника рабочего Никонова. Кажется, больше и не было у них крови».[672]

Но главное было не в крови, пролитой соратниками Осинского (хотя, конечно, кровь людская — не водица!), а в комплексном заговоре, основным элементом которого было освобождение из тюрьмы «героев» Чигиринского дела.

Михаил Фроленко, вернувшийся из столицы в конце января или в начале февраля — когда отпал вопрос о покушении на Трепова — при фальшивых документах на имя Фоменко занял мелкую служебную должность в Киевской Лукьяновской тюрьме и принялся делать там карьеру.

Это была чрезвычайно опасная и сложная операция, на какую за всю историю российского революционного движения был способен, возможно, один только Фроленко.

В 1903–1905 годы некоторые эсеры-террористы при подготовке нападений успешно вели образ жизни извозчиков, мелких торговцев и домашней прислуги — это тоже было непросто интеллигентным молодым людям, но не так опасно, как в ситуации Фроленко. В тюрьме, заполненной и политическими, и уголовными, и бытовыми преступниками, было множество мелких стукачей, желавших хоть ненамного улучшить свою жалкую участь — они исправно докладывали начальству обо всем подозрительном. Кроме того, Фроленко мог быть узнан и нечаянно выдан любым из заключенных революционеров — ведь сам он крутился в радикальной революционной среде уже с 1871 года, и такое действительно едва не произошло.

Только его хладнокровие, ум, исключительное мужество и уникальный менталитет позволили ему успешно играть столь сложную роль: ведь он, став полноценным интеллигентом-недоучкой (извиняемся за столь пародоксальное сочетание качеств!), был выходцем из самых народных низов. Изображая добросовестного хохла-службиста, Фроленко сделал бурную карьеру и получил, наконец, в свое распоряжение ключи от камер.

Дейч вспоминал: «в ночь с 26-го на 27-е мая 1878 года под видом коридорных часовых он вывел нас [— Бохановского, Дейча, Стефановича] из тюрьмы».[673]

Сам Фроленко сформулировал очень скромно: «став ключником, вывожу всех трех очень удачно, без всякого шума».[674]