17 апреля — день рождения государя: «В совещании /…/ по внутренним делам участвовали министры внутренних дел, юстиции и госуд[арственных] имуществ. Дело шло опять о принятии решительных мер против проявлений революционных замыслов, все более и более принимающих дерзкий характер. Рассказывались разные факты, читались тайные воззвания; между прочим встревожили государя рассказом о каком-то офицере резервного батальона, формируемого в Петербурге (Энгельгардте), который в эту ночь, на попойке с товарищами, высказал будто бы намерение стать на сторону бунтовщиков при предполагаемом на нынешний день восстании. Баталионный адъютант, ночью же, прискакал к шефу жандармов с этим донесением, а между тем Энгельгардт в испуге бежал и скрылся[649]. Затем свернули опять речь на студентов вообще и в особенности на Медико-хирургическую академию, Московское техническое училище, Женские медицинские курсы и проч. Мне пришлось, против всякого желания, выступить в роли защитника этих учреждений. Государь, в мрачном и тревожном настроении, заметил: «вот как приходится мне проводить день моего рождения». Предлагались разные крутые меры: усиление и систематизирование административной высылки (Мезенцов), закрытие некоторых учебных заведений (гр[аф] Пален), усиление и вооружение полиции (Тимашев); дошло даже до того, что произнесено было слово: объявить Петербург на военном положении!! К счастью все ограничилось разговором, который под конец свернулся на личный вопрос о Трепове и на нынешнее состояние петербургской полиции. Тимашев не пощадил Трепова, за что получил резкий упрек от государя и вышел из собрания с длинным лицом. Тем не менее решено приискать преемника Трепову, так как и помощник его ген[ерал]-м[айор] Козлов объявил сегодня государю, что не может оставаться в этой должности при Трепове».[650]

Вот тут-то, наконец, Александр II, который совсем не был дураком, но зациклился на доверии к Трепову, понял, откуда и куда дует ветер: личность и деятельность Трепова встречали теперь абсолютно непримиримую оппозицию практически всего высшего государственного слоя, хотя немногие рисковали высказать это так прямо, как министр внутренних дел А.Е. Тимашев и помощник Трепова генерал А.А. Козлов. Остальные же в данном случае продолжали просто сотрясать воздух, явно не собираясь ничего предпринимать в защиту и оправдание Трепову!

Царю стало ясно, что он столкнулся с колоссальной силой вполне определенной направленности, не считаться с которой просто невозможно — и следовало менять собственную линию поведения.

В результате Козлов в поощрение его честности и решительности был немедленно повышен на должность московского обер-полицмейстера (позднее был и московским генерал-губернатором),[651] а Трепов уволен в отставку. Это и явилось завершением карьеры Трепова, до которого его наконец удалось дотащить столь сложным и извилистым путем.

Заметим, что и А.Ф. Кони, и другие чины, замешанные в скандальном судебном решении, мало что потеряли при этом для своей дальнейшей карьеры. Чисто формальные придирки к ним вполне компенсировались не только популярностью, но и личным влиянием, которое обеспечилось затем поддержкой и сочувствием всех их коллег. Ничего удивительного: действующие лица, выдвинутые обстоятельствами на первый план, совершали необходимые поступки не только по велению сердца, и не столько от себя лично, а как представители всего профессионального корпуса — той могущественной силы, которую Трепов оскорбил и которой рискнул бросить вызов (возмутив при этом не только работников юстиции) — на чем и погорел! Других подобных прецедентов противодействия судебной власти царю не случилось за всю и прошедшую, и грядущую историю.

Но пострадавшей, как всегда в таких критических случаях, оказалась еще одна сторона — вся Россия: джинн террора оказался выпущен из бутылки!

Воинственные настроения в революционной среде и без того нагнетались со дня на день. Выстрел же Засулич стал как бы общим сигналом на открытие пальбы — револьверы повылезали, наконец, из карманов!

Уже 30 января 1878 года, менее чем через неделю после покушения на Трепова, при аресте в Одессе кружка революционеров во главе с И.М. Ковальским последние оказали вооруженное сопротивление — отныне это стало общеупотребительной формой диалога с властями.

А. Тун пытается дать рациональное объяснение одесскому инциденту: «Ковальский /…/ с товарищами оказали вооруженное сопротивление проникшим к ним ночью жандармам, не впустив их до тех пор, пока не были сожжены компрометирующие бумаги и не выброшен за окно шрифт».[652]

Инцидент был заведомо раздут и преукрашен. Фроленко рассказывал о нем так (разумеется, с чужих слов): «Ковальский, выстрелив и напугав вошедших с обыском, воспользовался переполохом — это ведь была первая у нас подобная встреча — выскочил и бросился наутек, но когда он выбегал уже на улицу, тут жандарм подставил ему ногу, совершенно инстинктивно, не думая. Ковальский упал и был арестован. /…/ И что досадней всего — жандарм-то был из сочувствующих. Их целую команду распропагандировал Щербина, сидевший у них в заключении, вместо тюрьмы, при казармах. Это был наилучший из жандармов, и его поставили у выхода из дверей, на улице. /…/ Жандрм /…/ понял, что он наделал, и в тот же день, ночью, прибежал к Златопольскому, хотел бросить даже службу, бежать за границу, но его уговорили остаться, и потом он носил письма заключенных, но Ковальский погиб».[653]

Еще большее упрощение ситуации дают показания самого Ковальского в суде: «Ковальский говорил, что выстрел из револьвера, в котором его обвиняли, произошел нечаянно во время его падения на лестнице»[654] — так или иначе, но убегавший в темноте Ковальский произвел выстрел, который для обеих сторон выглядел как внешнее нападение — и спровоцировал их на последующую перестрелку, в которой, однако, никто не пострадал.

Сам Фроленко и его товарищи, оказавшиеся в столице не у дел после покушения Засулич на Трепова, выехали в Киев, где под руководством Осинского планировались уже последующие террористические нападения.

1 февраля в Ростове-на-Дону был убит рабочий А.Г. Никонов — предшествовавшей осенью он выдавал студентов-пропагандистов и рабочих, вовлеченных в пропагандистские кружки. «Казнь» предателя могла бы произойти и раньше, но осуществилась именно теперь.

«Его убил рабочий, пригласивший его в публичный дом, и когда они шли туда, он и застрелил его из револьвера в глухом месте. О казни его в ту же ночь были расклеены прокламации по Ростову /…/ «В эту ночь /…/ по распоряжению революционного кружка рабочих города Ростова убит своим товарищем рабочий решетник Никонов за то, что предал своих товарищей. Такая участь ждет каждого Иуду». Убийство Никонова было организовано Сентяниным, который остался вне подозрения во время арестов /…/ в Ростове».[655]

23 февраля в Киеве произошло неудачное покушение на товарища прокурора М.М. Котляревского — это стало уже началом деятельности группы Осинского. В покушении, кроме него самого, участвовали его помощники — Иван Ивичевич и Алексей Медведев (Фомин).

«Покушение на жизнь Котляревского не удалось. Но /…/ тут чуть было не вышло истории похуже. Очевидно, у киевлян было очень мало сил на хорошее выслеживание своих жертв. И вот, едет ночью какой-то киевский барин в карете, вдруг кто-то вскакивает на подножку и протягивает к нему револьвер… в ту же секунду произносит: «Извините, мы ошиблись!»

И видение исчезает!