Но сначала мы заходим в комнату врача. Мария Петровна сказала мне сесть и показать ноги — она хочет посмотреть, как подействовали компрессы на мои шрамы. Она немного рассержена: почему я не пришел показаться через две недели, как она велела. Я задрал брюки и положил левую ногу на скамейку перед собой. Мария Петровна пощупала голень, надавила пальцами тут и там и велела мне лечь на кушетку. Что там такое? Она показала: вот, здесь опухло, цвет темный, красно-синий. Взяла скальпель и — раз! Ткнула прямо в это место. И оттуда сразу потекла красноватая жидкость.
«/ ty dumajesch, ty zdorow!» Я стал извиняться, что так себя вел, а она бранит меня: «Эх ты, немец!» Но я вижу, что сердится не всерьез. Промыла рану чем-то жгучим, проверила и пощупала вокруг; там, наверное, все хорошо. Снова сделала повязку с мазью, забинтовала мне ногу.
Теперь правую. Там тоже, оказывается, не все в порядке, но за скальпель она больше не хваталась, просто сделала повязку. И ехидно спросила: «А что у тебя с легкими? В порядке, как твои ноги?» Я разделся до пояса, Мария Петровна стала меня выслушивать: вдох, выдох… Ей, наверное, слышно, что у меня внутри. Потом стала осматривать спину, где еще остались следы от банок. Когда она трогает мою спину нежными руками, меня охватывает необычное чувство, я такое ощущал, когда меня нежно гладила Нина…
«Одевайся!» — сказала она резко и быстро вышла из комнаты.
Спустя какое-то время Мария Петровна вернулась. «Ну-ка посмотрим, кого нам вносить в список». В лазарете сейчас 22 человека. В сопровождении двух санитаров обошли все три палаты, доктор поговорила с несколькими больными. Вернулись в ее комнату, но кого отмечать — пока она не сказала ни слова. «Знаешь что, рыжий, — это Мария Петровна о моей шевелюре, — я думаю, все они дорогу перенесут, и лазарет мы освободим!» Госпожа доктор, о которой только и слышишь от наших пленных, что она бессердечная ледышка, выказывает заботу, которой никто бы от нее не ждал. Даже Макс с трудом поверил, когда я здесь лежал, что она была ко мне участлива. Что же должно означать все, что происходит сегодня?
Я спросил Марию Петровну: «Мне правда записать все фамилии?» — «Погоди. Эшелон пойдет еще через две недели, двое с воспалением легких смогут тогда, наверное, ехать… Что ж, пока записывай всех, а вычеркнуть можно хоть в последний день, — ответила она и пошла к двери. — Когда закончишь список, можешь идти. Не забудь запереть дверь, а увидимся на комиссии». И я остался в комнате один.
В шесть часов все опять собрались в зале, на осмотр вызывают по очереди. Я отдал список по лазарету Светлане Владимировне, она недолго поговорила с Марией Петровной, та сделала в списке свои пометки, и его передали капитану Ковальчуку. Все больные, кто лежит в больнице, поедут домой! В десять часов вечера Светлана Владимировна велит заканчивать. За сегодня комиссию прошли шестьсот с лишним пленных, завтра будет еще день.
И капитан Ковальчук отправляется с Вальтером и со мной в кабинет коменданта Зоукопа, чтобы мы занялись там сегодняшним списком. Он нам объяснил свои пометки на полях, и мы с Вальтером сели составлять список освобождаемых по каждой бригаде — выборка из более чем тысячи фамилий, прошедших комиссию. Комендант Макс Зоукоп велел принести наш ужин сюда. А когда мы около трех часов ночи покончили со всей этой грудой бумаг, сообщил нам новость: спать будете здесь! Русские распорядились, чтобы до окончания медосмотра мы находились здесь: чтобы ни с кем не могли поделиться сведениями, которые нам теперь известны. Чего они так боятся? Что те, кто не попал в списки на освобождение из плена, устроят заваруху?
Ну ладно, еще два дня пробудем «в гостях» у коменданта. Если считать и лазарет, то у нас в списках на освобождение уже 95 человек, из них ни одного, кого не записали потому, что он необходимый на заводе мастер или специалист. И меня особенно радует, что мы с Вальтером и товарищами из нашего отдела труда никакого отношения к решениям — «да» или «нет» не имели. Еще посмотрим, что скажет Светлана Владимировна, когда мы ей скажем, что еще и ста фамилий не набралось в списках, кому ехать домой. И верно — утром оказалось, что она думала — их уже почти триста. Что ж, это на пользу тем бригадам, которым еще предстоит комиссия. Будут щедрее, план им ведь надо выполнить!
Сегодня дело движется полным ходом, и наконец комиссия завершает в сильной спешке свою необъятную работу. Перерыва на обед сегодня не было, в 12 часов ждущих осмотра позвали во двор, туда привезли с кухни здоровенный котел с супом и огромную корзину с нарезанным хлебом. Ждущим осмотра пришлось, правда, сбегать за котелками, но не прошло и четверти часа, как комиссия уже продолжала осмотр. А перед этим капитан Ковальчук распорядился пересчитать фамилии записанных на освобождение сегодня; их оказалось около двухсот. Светлана Владимировна велела капитану подать ей знак на 250-м.
И вот это число достигнуто, еще нет восьми часов вечера.
«Вот это да! — откликается она. — Если там от нас хотят обязательно триста, наберем недостающих прямо по списку».
И капитан Ковальчук снова отправляется с Вальтером и со мной в кабинет коменданта. Там нам сначала дали поесть — сладкой пшенной каши, такой никогда здесь не было, сахара все еще не хватает. Наш заведующий кухней полагает, что слишком много его уходит на изготовление самогона. Когда получают продукты на складе, то с сахаром всегда трудности. А если кухня соглашается взять его на два-три кило меньше, то можно получить еще мешок пшена или муки!
Списки — это для нас с Вальтером сегодня уже дело совсем привычное, и еще до полуночи мы заканчиваем. И комендант Макс Зоукоп помогал нам сегодня, не хотел сидеть «наблюдателем». А моему другу Максу он уже сказал, что я и сегодня ночевать не приду. Утром нам предстоит еще встреча с обоими офицерами, которые вели протокол, чтобы закончить общий список. И еще решить: не расформировать ли одну из рабочих бригад, чтобы ее людьми «заткнуть дыры», образовавшиеся в других бригадах.
Ждем офицеров с восьми утра, пользуемся временем, чтобы разобраться с составом бригад. Часов в 10, когда закончили и это, пришел один капитан Ковальчук. Вальтер доложил ему наши предложения, я переводил. Он все спокойно выслушал и говорит: «Вас, немцев, вообще-то, хорошо бы оставить здесь навсегда!» И подписал листы с фамилиями. Пришел тем временем и комендант Макс. И капитан Ковальчук приказывает, чтобы уже завтра, а то и сегодня, всех, кого освобождают из плена, обмундировали во все новое. В воскресенье шестого марта они покинут лагерь и отправятся домой.
А когда Ковальчук сказал, что лучше всего, он бы оставил нас здесь навсегда, у меня поджилки затряслись. Но наверное, он просто имел в виду, что удивлен, как мы быстро и хорошо справились с работой. Нам ведь нередко говорят такое и заводские Natschalniki.
11 МАРТА 1949 ГОДА: Я — СОВЕРШЕННОЛЕТНИЙ!
Капитан Ковальчук сказал, что при выдаче нового обмундирования отъезжающим должны присутствовать три-четыре человека из нас, чтобы, мол, все было как надо. Меня, разумеется, сунули туда, а мне это совсем не нравится, я хочу на завод, потому что почти всю неделю не виделся с Ниной. А сегодня Макс принес мне с завода письмо от нее, с фотографией. Первое письмо от Нины, первая фотография! На меня смотрит милое лицо, Нинины глаза спрашивают: «Где ты, мой дорогой, где ты был так долго? Я хочу тебя видеть!»
А письмо! Пробегаю взглядом строчки, это поздравление с днем рождения. Конечно, моя дорогая, в день рождения мы свидимся обязательно! Наши товарищи к этому времени уедут, и я смогу опять быть на заводе! Нет, лучше я все-таки присяду и спокойно прочту письмо…
И вот, сидя на краю кровати, я вчитываюсь в ее строчки. Я их буквально впитываю, как будто Нина говорит со мной. Будто впитываю в себя вкус ее губ, как это было на первом свидании. Слава Богу, что я в комнате один…
Письмо Нины:
Мой любимый,
скоро твой день рождения, и я тебя поздравляю. Благословляю тот день, в который ты родился. И лучше дня в истории не было, и природа никогда ничего не сделала разумнее.
Хочу пожелать тебе:
любить меня; почаще встречаться со мной, чтобы я любила тебя, и т. д.
Я всерьез хочу, чтобы не касались тебя никакие беды. Я сделаю все, что зависит от меня, чтобы ты, мой хороший, был счастлив. И дарю тебе все, что у меня есть, — свое тело и свою душу. От тебя прошу одного — думай почаще о своем здоровье и больше люби себя.
