Комендант Зоукоп быстро договорился с дежурным офицером: сопровождать пойдут двое из «лагерной полиции». Подошел и Эрвин с помощниками и инструментами и — вперед, к вагонам! Комендант нас еще раз напутствовал, сказал, что к чему. Ясное дело, в ответ — общий восторг: наконец-то домой! Уже на путях договорились: если будут доски в приличном состоянии, складывать их отдельно, пригодятся для новых нар. А помощники Эрвина — все с нашими рукавицами, видно, орудовать с таким «санузлом» — небезопасное дело. Когда добровольцы разошлись по вагонам, Макс еще спросил «охранников», не хотят ли и они потрудиться на общее благо. В ответ — такие любезности, каких раньше от этой публики слышать не приходилось…

А я вернулся в лагерь. Попробую узнать у коменданта, можно ли надеяться получить доски; ведь ехать придется, наверное, долго. А он первым делом стал спрашивать о вагонах — как они? В ужасном состоянии? Рассказал ему, как обстоит дело. Что сейчас их чистят по первому разу, моют полы. А вот из чего строить нары, где взять доски? Старые никуда не годятся. И я сказал, что надо поехать на завод, в литейный цех. Там при модельном отделении есть столярная мастерская, может быть, они помогут. Зоукоп согласился.

Не успел я выйти из его кабинета, как мне навстречу, можно сказать, нос к носу — Маша. Мы оба испугались. Она первая пришла в себя и прошептала, что идет в лазарет и чтобы я сейчас же шел туда — она будет ждать. И тут же исчезла.

С тех пор как я знаю, что поезд домой пойдет так скоро, и после нашего последнего свидания, когда Маша так плакала, отношусь ко всему этому уже спокойно. Вот и пошел за ней. Маша уже ждала меня в своем кабинете. В глазах ее теперь, кажется, не только печаль и страх — еще и немного радости. «Витька, мой дорогой, что ж ты заставляешь меня так долго ждать?» — и Маша бросается мне на шею, целует так страстно, как только она умеет. Р-раз! — ключ в двери повернут, а мое благочестивое намерение Машиным соблазнам больше не поддаваться забыто. Невозможно устоять перед ее нежностью, ее страстью и любовным искусством. И никакой моей вины тут нет, совесть у меня чиста, я даже Максу не расскажу об этом свидании…

Маша готовит чай, наверное, хочет со мной еще о чем-то поговорить. Отперла дверь, достала из шкафа коробку конфет. Разливает чай, такой пахучий, что запах на всю комнату. «Ты же знаешь, — говорит, — что больница пустует, только трое больных осталось, да их тоже скоро пора выписывать. Все вы домой собрались! — Машин голос почему-то ломается, словно у нее ком в горле. — А сюда пришлют других пленных, осужденных, которым еще несколько лет сидеть. И прежний «постоянный состав» останется, и я тоже буду здесь работать…»

Боже мой, вот что, оказывается, Маша надумала. Чтобы я не рвался домой, а остался здесь, «ну, ненадолго». И занялся вместе с ней реорганизацией больницы. И за это время читал медицинские книги, и потом мы с ней — это она мне уже объясняла, когда вернулась от матери, — займемся медицинской практикой в деревне. «Не говори сейчас «нет», до сентября еще есть время решать!» — и опять обнимает меня и повторяет, что хочет счастья со мной. И Машины слезы капают мне на руки…

«Приходи ко мне, когда только захочешь!» — это я слышу уже в дверях. И что же мне делать, если она не может выбросить эти мысли из головы? Я что, того же хочу? Нет, я хочу домой, даже с Ниной остаться и то не хочу. Как мне объяснить Маше, что значит «домой» после пяти лет за колючей проволокой? С такими мыслями я и выхожу за ворота лагеря, часовой на этот раз даже не смотрит на мой пропуск, должно быть, знает меня в лицо.

Там у вагонов Макс уже бранится: кто-то стащил старые доски. Сегодня суббота, завтра нам опять давать представление, а в понедельник я пойду в ночную смену в модельное отделение в надежде добыть свежие доски. Ну, и очень надеюсь, что удастся пробраться к Нине домой. Такой уж надежной мне эта попытка прошмыгнуть через ворота не кажется, но я надеюсь, что Нина все устроила и что ничего непредвиденного быть не должно. Не отказываться же мне…

Стоит замечательная летняя погода. Так тепло, что наши концерты можно давать на свежем воздухе. Рано мне сегодня не вставать, но когда соседи поднимаются в пять, а то и в полпятого, тихо не бывает, а потом уже и не заснешь. Так что в семь часов я уже опять у вагонов, с Максом вместе пытаемся прикинуть, сколько же нам потребуется досок. И сразу становится понятно, что это не один и не два кузова или прицепа. На самый худой конец можно строить нары в один этаж, а нижним будет пол, спать на полу… Добыть соломенные матрацы будет, наверное, проще, а что на полу — так ведь домой поедем, можно и потерпеть!

Если будут доски, то сбить нары можно и за два дня. А пока что Эрвин с помощниками мастерят клозеты; если в вагоне не будет настоящего отхожего места, это в дальней дороге похуже, чем без нар.

На завод поехал с ночной сменой. Сразу — к Карлу Гейнцу, бригадиру литейного цеха. У них на складе, можно сказать, ничего для нас не нашлось; с десяток досок — это совсем не то количество. Решаем, что завтра днем осмотрим еще раз все вокруг, а уж если ничего не найдем — придется обращаться к русским начальникам. С этим я и ушел. Куда? К железнодорожному въезду, разумеется. Туда минут двадцать ходьбы от литейного цеха, ночь сегодня не очень темная.

Еще издали вижу у ворот две женские фигуры. Одна — с карабином за спиной, а вторая — это, конечно, Нина! Она меня обнимает, стягивает с меня куртку с накрашенными на спине буквами, а ее подруга прячет куртку под скамью в своей будке. Нина принесла с собой русскую спецовку, я ее надел. Подруга Татьяна напомнила еще раз, что к шести утра на пост придет другой дежурный. И вот мы за воротами, идем скорым шагом. Остановились под каким-то деревом — обняться и поцеловаться, и скорее дальше. Не прошло и пятнадцати минут, как мы были уже возле Нининого дома. Деревянный домишко, чуть-чуть освещенный луной, будто в сказке. Нина буквально втащила меня в дверь.

Показала свое жилье. В кухне большая побеленная печь, стол покрыт тканой скатертью, посудный шкафчик — тоже. На особой полочке развешаны цветные ложки, они, объяснила Нина, только для украшения. Плетеное кресло с подушкой. И дверь в спальню, посреди которой — широкая деревянная кровать с резными спинками. Платяной шкаф с двумя дверками, похоже — ручной работы. Зеркало, и на стене — большой восточный ковер.

«Вот, Витюша, milenkij, мое царство. Будь как дома и поцелуй меня! А уборная во дворе, пока темно, ее отсюда не видно…» Мы все же вышли во двор, чтобы я мог ориентироваться. «А за водой, — продолжает Нина, — здесь недалеко, за углом. Я беру сразу два ведра, так и нести легче…» И мы вернулись в кухню. Нина ничего заранее не приготовила, она ведь не знала точно, когда я смогу прийти. Но сегодня все это никакого значения не имеет. Главное, что все по-другому, что сегодня мы — дома, и это просто замечательно! А теперь — в спальню… Мы вдвоем, вместе, уже целый час, уже второй, пока мое вечно бодрствующее «пленное сознание» не напоминает: шесть утра не за горами, а «вылазка» моя с завода должна остаться незамеченной.

С тяжелым сердцем мы пустились в обратный путь и около половины пятого подошли к посту. В груди стучит — не заметил ли нас кто? Оказывается, Нина договорилась с Татьяной об условном знаке, который та должна подать, если никого чужого на посту нет. Все в порядке, мы прошли! Прощальный поцелуй, «большое спасибо!» Татьяне, и я ухожу в заводскую темь. Только теперь начинаю понемногу приходить в себя от пережитого приключения. И начинаю понимать, чем оно могло кончиться — и это чуть не за несколько дней до отъезда домой… Эшелоном совсем в другую сторону, вот чем! На восток вместо запада. Ох, как я рад, что все благополучно кончилось, ни за что на свете не стану больше так рисковать! Я ужасно рад, что видел Нину такой счастливой, но и в ее глазах мелькала тревога; она уже знает, что скоро потеряет меня. Мы об этой печальной неизбежности ни словом сегодня не обмолвились, не хотели портить такую ночь…