Только очутившись в другом вагоне, я пришел в себя. Теперь все хорошо, скорее бы уехать отсюда, на первой же станции пойду найду Макса, он же не знает, что я тоже еду! А может, рискнуть, и прямо сейчас? Паровоз ведь еще не прицепили, и старшины поблизости не видно. Ладно, пошел!
И в четвертом или пятом вагоне — пожалуйста, вот и Макс. Никогда еще не видел его таким — он буквально остолбенел, потерял дар речи, увидев меня. Втащил в вагон, чуть не задушил в объятиях. И другие наши знакомые там тоже были и страшно удивлялись. Я стал рассказывать Максу, как Мария Петровна сделала из меня — «в последнюю минуту» — кухонного писаря. И тут уже силы меня оставили, я расплакался.
«Иди ложись, — сказал Макс. — Выплакаться тебе надо». После пережитого только что страха я сразу провалился в глубокий сон. Не слышал, когда поезд тронулся, а когда проснулся, мы уже давно ехали. И Макс сидел рядом. «Можешь представить себе мое положение, — тихо говорит он, качая головой. — Что же мне говорить твоим родителям, если я вернулся, а тебя с нами нет?» А я рассказал ему, как все на самом деле было. И про прощание с Ниной. «Ты, видно, совсем спятил! — сердится Макс. — Радовался бы, что сидишь в вагоне, что поедешь домой! Так нет, поперся в город, да еще Нину притащил! Я еще когда говорил: как втрескаешься, так совсем поглупеешь. Разве не так?» И нежно гладит меня своей сильной рукой по голове, словно родной отец. Как же я рад, что еду домой вместе с Максом.
Мы пересекаем Польшу. Перед отправлением из Бреста двери вагонов заперли снаружи. «Для вашей же безопасности, — сказали Максу русские солдаты. — Приедете в Германию, сразу откроют!»
СЛАВА ТЕБЕ, ГОСПОДИ!
И вот мы прибыли во Франкфурт-на-Одере. Репродукторы громко вещают: нас приветствует Германская Демократическая Республика, социалистическое государство рабочих и крестьян! Да, это мы еще не дома…
Репродукторы тут же напоминают: надлежит неукоснительно следовать указаниям народной полиции. И они уже стоят у каждого вагона, в большинстве своем это женщины. Вагон за вагоном, по сто человек нас отправляют на дезинфекцию — вошебойку. Но сначала — к столу, за которым сидят полицейские. Каждого регистрируют: фамилия, имя, дата рождения, место жительства; последнее, кажется, тут самое важное. Тех, кто называет адрес в ГДР или в Силезии, сразу же отводят в сторону. На дезинфекции их с нами уже нет. Потом — в столовую, там каждый получает суп, хлеб и стакан чая. И после этого — обратно на станцию, нас ждет поезд, теперь уже из пассажирских вагонов.
Прибыли на станцию Герлесхаузен. Мы с Максом никак не возьмем в толк — почему вокруг нас столько полиции? Мы же дома, в Германии! Значит, не совсем так. Это все еще зона русской оккупации! Покидаем вагоны и с изумлением видим, что перед нами — самая настоящая граница — колючая проволока, сторожевые вышки. Не сунут ли нас опять в лагерь?
Грубый голос подает команду: строиться в колонну, по пять человек в ряду. Вооруженные автоматами пограничники открывают большие ворота. Старший, в форме с заметными знаками различия, командует: не в ногу шагом марш! И мы проходим на нейтральную полосу, на ничейную землю. «Что это?» — с изумлением спрашиваю Макса. «Это граница между двумя государствами», — мрачно отвечает Макс. И мы топаем по дороге, как по коридору, с обеих сторон которого — густая колючая проволока. Нас никто не конвоирует, ворота за нами закрылись. А впереди уже видны другие ворота, они распахнуты.
Там нас встречают медицинские сестры и сотрудники Красного Креста, нас приветствуют и обнимают. Это уже не государство рабочих и крестьян; теперь мы наконец дома! Раздаются звуки церковного колокола — вот это встреча! И кто-то восклицает: «Возблагодарим же Бога от душ наших, от всего сердца, вознесем хвалу Ему!» И две тысячи голосов затягивают молитвенную песнь, знакомую нам с малых лет…
Боже мой, после стольких лет плена и подневольного труда — быть снова свободным! Даже слов таких для нас не было, к ним еще надо привыкать. Какое это счастье!
Никто нас больше никуда не ведет — нас приглашают. Теперь — в столовую. Там милые женщины, среди них много сестер из Красного Креста, раздают бутерброды, наливают кофе, чай, какао, кто хочет — пожалуйста, молоко.
Без всякой канцелярии разместили нас в одинаковых бараках, их соорудили американцы специально для лагеря беженцев. Чисто застеленные койки, можно отдыхать. Кто хочет, может послать телеграмму, бесплатно, разумеется. Вечером перед ужином каждому выдали деньги — те же 40 марок, что получал каждый житель Федеративной Республики в 49-м году, когда проводилась денежная реформа.
Ощущение свободы, никогда еще не испытанное. Каких только планов на будущее мы не строим! Тем временем нам раздают памятки — расписание поездов, ведь каждому еще ехать домой, к себе домой… Много поездов в Рур, до Дюссельдорфа. А завтра утром будет еще медосмотр, и выдадут документы об освобождении из плена.
Только поздним вечером следующего дня мы садимся в поезд. А днем я пытался позвонить отцу — сказать, когда поезд приходит в Эссен. Дозвонился до шахты, где он работает, но не застал. Не важно все это, разве я смог бы сейчас говорить по-настоящему…
На каждой станции, где останавливается поезд, толпа людей — встречают своих близких. Раздают нам бутерброды, напитки. Духовые оркестры трубят приветственные марши. В Бохуме вышли из вагона, чтобы проводить товарищей, и чуть не отстали от поезда — такая встреча была, да еще с выпивкой. Едва успели вскочить в чужой вагон. Поезд идет, а я слышу, как Макс кричит: «Биркемайер!» Он уже думал, что я не успел сесть…
В Эссене поезд стоял дольше. Встречала меня только мама и с ней соседка. Отец не дождался: поезд опаздывал на три часа, а ему надо было возвращаться на шахту. А брат Фриц неотлучно в пекарне…
Познакомил я маму с Максом. Обнялись мы на прощанье с моим дорогим Максом, и я расплакался.
Я дома!
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Моего друга Ганди отправили из плена с эшелоном больных в Советскую зону оккупации: он не мог назвать адреса в Федеративной Республике. Уговаривали его там остаться, обещали работу и сразу квартиру. Объясняли, что на Западе он этого не получит и что при социализме ему будет лучше, чем у капиталистов.
И все же Вальтер решил продолжать поиски, и с помощью немецкого Красного Креста нашел, наконец, свою семью в городе Людвигсбурге. И в апреле 1949 года его отпустили в пересыльный лагерь Красного Креста. Там он два месяца лечился и после этого уехал домой к семье.
В 1972 году я впервые после плена побывал в городе Донецке, бывшем Сталино. Выступал с докладом в Министерстве угольной промышленности о производстве оборудования для угольных шахт в Германии. Потом делал этот доклад еще несколько раз, это продолжалось целую неделю. Ездили на шахты, в том числе в Макеевку, где я был в плену.
Русским языком я владел тогда хорошо. Благодаря этому (и, конечно, выпитой водке) возникли добрые, почти дружеские отношения с несколькими сотрудниками угольного министерства. Мой плен и шахта «Красная звезда» стали постоянной темой наших разговоров, и мне обещали, что, если приеду в Донбасс еще раз, товарищи постараются свозить меня на эту шахту. Может быть, мы и слесаря Александра, с которым я там работал, найдем…
До ухода на пенсию я приезжал в Донецке еще раз сорок, в 1987 году заключал там договор между городами Бохумом и Донецком. Но только в 1990 году мы увиделись наконец-то с Сашей — встречу устроили в министерстве. Я его не узнал, и решил было, что устроители просто взяли кого-то «подходящего» из своего министерства. В те времена это ведь было вполне возможно.
А Саша, видно, сразу заметил мое разочарование. Да и на вопрос, узнаю ли его, я ответил «нет». И он напомнил мне, как я добровольно пошел с ним в ночную смену, и еще разные мелочи, которых никто знать не мог. Тогда я понял, что это действительно он.
