Пришел в литейный, но Карла Гейнца там не застал. Наши сказали, что они его всю ночь не видели. Может, и он был на свидании? Рад за него, рад за каждого из пленных, кому здесь улыбнулась любовь. А смена скоро кончается, и я отправился попытать счастья в силикатный цех к Петру Ивановичу.

Его на месте нет; секретарь Елена сказала, что придет только после обеда — он был на работе ночью. Напоила меня чаем, а я ей рассказал о нашей заботе: доски нужны! Она советует обязательно поговорить с Петром: «Ты же ему помог с людьми, и он тебе поможет!» Поблагодарил ее за чай и пошел на станцию, к поезду. Спецовку я снять забыл, когда на посту у Татьяны надевал свою куртку пленного, теперь на мне они обе.

Вернулся в лагерь к завтраку, съел пшенный суп и хлебную пайку и завалился спать. Успел только рассказать Максу, что с досками пока никакой определенности и что во вторую смену надо снова ехать к Петру Ивановичу. «Проклятье!» — бранится Макс; он уверен, что чем скорее мы сможем сколотить нары, тем скорее поедем…

Когда проснулся, вторая смена уже собиралась на работу. Надо торопиться, чтобы застать Петра в цеху. Повезло: на завод шла грузовая машина, которая привозит хлеб; они меня подхватили. Там еще минут двадцать протопал пешком до силикатного, зато Петра Ивановича застал, он только что появился. Тепло со мной поздоровался, а когда я заговорил о досках, наморщил лоб. «Ты, Витька, хоть представляешь себе, что у нас значит — получить свежий лесоматериал?» — «Еще бы! — отвечаю. — Не знал бы, так не пришел бы просить вас о помощи». Ну, Петр Иванович стал звонить разным людям по телефону. И вдруг лицо его просветлело: на проводе у него Natschalnik литейного цеха Владимир Васильевич, и он обещает помочь! «Пошли к нему!»

Объяснили, в чем суть дела. Я предложил Владимиру: «Не выписывайте в формовочном отделении нашим пленным оплату за июль. Это вам во как поднимет общую выработку! И выполнение норм, и оплату русским рабочим чуть не вдвое». А нам уже все равно — нам через несколько недель домой, и сколько там денег перечислят потом лагерю, сами понимаете… Тогда уже пусть об этом другие думают, а нам теперь нужны доски. Послезавтра воскресенье 31 июля, так что я могу «закрыть наряд» по литейному цеху хоть сейчас… Владимир Васильевич очень даже доволен таким оборотом дела. Как там в славной русской пословице: «Лика гики mojet»!

Спрашиваю его, когда можно будет получить доски. «Приходи завтра в первую смену, — отвечает. — Вместе поедем за лесом». А сейчас скажут, что «надо это обмыть»… Угадал, конечно. Водка на столе, секретарь несет стаканы, минеральную воду, хлеб и Salo. Пришел и бригадир пленных Карл Гейнц. Рассказал ему о договоренности; конечно, он рад, что его бригада будет причастна к подготовке отъезда. Хоть на день, да скорее…

Выпили за дружбу русских с немцами, выпили за рабочий класс, выпили за любовь. Владимир Васильевич подмигивает Карлу Гейнцу, видно, он что-то про него знает. Ну и что? Главное другое — мы получим доски, а все остальное сейчас уже не имеет значения. Бутылка быстро опустела, начальник стал было посылать секретаря Светлану за второй. Но мы его отговорили. Русские начальники все чаще стали забывать, что мы — военнопленные и что, если нас застанут пьяными, могут быть неприятности. Смена скоро все равно заканчивается, и мы спокойно уходим на станцию. Летние вечера здесь обычно теплые, сегодня даже душно. Или это от выпитого?

Наутро Карл Гейнц едет на завод вместе со мной, обязательно хочет принять участие в поездке за досками. Дождались Владимира Васильевича. Он вызвал по телефону грузовую машину. С нами — еще четверо из бригады военнопленных. Ехали почти час, приехали на склад лесоматериалов. Без особых формальностей подрулили к гигантскому штабелю и стали со всей аккуратностью грузить доски в кузов грузовика. Забили его так, что и щели не осталось. Четырех помощников Владимир взял с собой обратно на завод, а мы с Карлом Гейнцем отправились с добычей в сторону лагеря — на запасные пути, где стоят наши вагоны.

Давно не видел, чтобы Макс так радовался, как сейчас, когда увидел, сколько привезли досок. Скорее разгружать их, укладывать в один из вагонов. Однако доски — это хорошо, но для устройства нар нужны еще и стойки. Уговариваю водителя ехать еще раз на лесопилку, на склад. Он согласился. Там нашли хорошего мастера, который нас понял и разрешил нагрузить машину еще раз — стойками. Он знает, что Владимир Васильевич договорился с начальником склада; значит, все в порядке.

Такого я даже не ожидал. Но раз так, скорее грузиться, водитель нам тоже помог, и — поехали, пока никто не хватился. Спросил водителя, чем мы можем его отблагодарить; мы ведь всего только пленные… Говорит: «Я у ваших пленных видел хорошие рукавицы, мне бы такие…» Вот это я могу! И по дороге к запасным путям мы остановились у лагеря. Побежал на вещевой склад, договорился там, чтобы собрали сверток — пар 30 или 40 рукавиц. Когда водитель грузовика их увидел, он прямо остолбенел: «Это все мне?» И тут же — он готов ехать на склад хоть в третий раз. Что ж, лучше больше, чем меньше, поехали! Прежний мастер был на месте; водитель с ним о чем-то поговорил, отнес ему хорошую пачку рукавиц. И мы загрузили кузов еще раз! По дороге водитель попросил меня, чтобы несколько досок оставили в кузове — ему в хозяйстве такие тоже нужны. Разумеется, да! Без него, водителя, ничего бы у нас не вышло.

Он прощается с нами со словами благодарности. Ведь досок в продаже для частных лиц нет вообще. И если ты не «большое начальство», взять их негде. А так — все довольны. Вот только на ночь к вагонам с досками надо ставить охрану. Мало ли кому может приглянуться такое богатство!

В лагере мы сразу нашли несколько человек, готовых подежурить у вагонов ночью. И только после этого направились к коменданту Максу Зоукопу — докладывать о сделанном. Ночью, конечно, к нашим приставят русского часового, так это уже их забота. А по делу — только лучше, надежней охрана нашего богатства. Весть о досках быстро разнеслась по лагерю, от охотников работать «на вагонах» нет отбоя.

А мы — Карл Гейнц, Макс и я на сегодня с делами кончили. Пошли ужинать на кухню. К нам подсел Гейнц, заведующий, — хочет знать новости из первых рук. Постепенно разговор переходит на другое — через несколько дней начальнику лагеря Владимиру Степановичу исполняется шестьдесят лет. И подарок от пленных должен быть для него большим сюрпризом. И мы решаем сходить в мастерскую посмотреть — как там дела с машиной. Несколько дней назад, когда я туда заходил к Эрвину, она была почти готова, не хватало каких-то пустяков.

Вчетвером мы пошли в мастерскую. Там у заведующего рабочий день, можно сказать, никогда не кончается — Эрвин всегда что-то мастерит. Так и сегодня. Но автомобиль готов! От посторонних глаз он упрятан за перегородкой.

«Какой же ты, Эрвин, молодец! Ну как вы это смогли?» — спрашивает повар Гейнц в полном восторге; он видит машину впервые. От ее предшественницы не осталось и следа; перед нами настоящая легковушка, даже сиденья — с мягкой обивкой. «Только бы дождя не было, — сокрушается Эрвин. — У нас ведь еще десять дней, придется, видно, сделать для нее приличный навес». — «Послушай, Эрвин, — комендант Зоукоп качает головой. — Дело ли это — машина нашему старику только на хорошую погоду? Посылай-ка ты завтра своих людей на свалку искать ей крышу, а если надо добавить помощников «на вагоны», то я тебе пришлю. Теперь у нас все добровольцы!»

На обратном пути из мастерской повстречались мы с нашим главным музыкантом Манфредом. Комендант и его спросил — что готовишь ко дню рождения нашего старика? «Это мы уже продумали, — отвечает Манфред. — Будет представление специально в его честь. Сцены из наших оперетт, попурри и прочее. А когда ты, Макс, будешь читать ему поздравление, наш оркестр тебе такой туш сыграет!»

Все верно, мы готовимся полным ходом. Вот только как быть с публикой? Ведь вторую смену, дневную, с работы в цехах не снимешь. Ничего не поделаешь, юбилей надо устраивать во второй половине дня, когда первая смена уже вернулась с завода, а ночная — выспалась.