Книгу старуха достала из выреза платья. Она оказалась маленькой размером с тетрадку в простой кирпичного цвета обложке.
Лизавета Пална стала раздирать книжечку по листочку и, расталкивая задремавших от ее речей товарок, совать им их под нос. Товарки терли глаза, поправляли очки, вытирали слюни, подновляли макияж, подтягивали чулки, убирали на место, вывалившиеся из декольте, сиськи и начинали вчитываться в текст… Пока они щерились, щурились, откашливались и отплевывались, Лизавета Пална достала из ридикюля плетку-семихвостку и стала охаживать старперок по жирным плечам и бокам, повторяя:
– Читать с выражением! С чувством, с толком, с расстановкой…
Бабки согласно кивали и почесывались.
– Зачнем че ли, девоньки? – сказала одна из них со страусиным пером в жидких седых волосах, – У меня, кажись, перьвый стишок.
– Погодь-ка, милая, – сказала Лизавета Пална, пряча в ридикюль плетку-семихвостку и грузно усаживаясь на почетное место под портретом вождя Нафанаила Стожарова, – Название прежде зачту…
Уборщица откашлялась и с выражением прочитала название книги:
АНДРЕЙ СОФРОНОВ
КНИГА МАЛГИЛ
42
– Два слова, в порядке предисловия, о названии, – увидав вытянувшиеся лица подруг, сочла нужным кое-что пояснить Лизавета Пална, – Что оно значит? Обычно читатель имеет право знать, так как за книгу он платит деньги и никто не хочет платить деньги за кота в мешке. Нам книга досталась даром, но и мы хотим некоторой первоначальной ясности. То есть мы хотим знать чего от этой книги ждать. Например, если бы она называлась "НА РАННИХ ПОЕЗДАХ" мы бы вообразили себя в купе поезда дальнего следования, за стаканом чая, в задушевной беседе с парнями и девчатами, у которых аттестаты зрелости в карманах и неуемная жажда узнавания жизни во всем ее замечательном многообразии в юных горячих сердцах… А зовись книга "ЖОПА" мы бы представили себе, что спустились в загаженный крысами и БОМЖами подвал многоэтажного дома где-нибудь на рабочей окраине, и там нюхаем ацетон с беспризорниками и спорим где помои лучше – в чебуречной "Эльбрус" или в кафе "Изюминка"… Эта книга называется "КНИГА МАЛГИЛ". Первое слово знакомо. "Книга"! Книги предназначены для чтения. Так давайте читать. О втором слове поговорим, когда перевернем последнюю страницу…
43
Уборщица подала знак и бабка со страусовым пером начала читать первое стихотворение:
СВЕТ.
Вот стоит бутылка
Темного стекла.
Скована так светом
Тьма.
Вот стакан нечистый
Красного вина.
Скована так светом
Тьма.
Вот лежит газета,
А на ней еда.
Скована так светом
Тьма.
Мир, творимый словом.
Словом жизнь жива.
И в таком свет слове –
Бля.
– Я думаю, неспроста автор открыл свою книгу этим стихотворением… – подала голос после некоторого всеобщего молчания старушка в черевичках на босу ногу.
– Ну-ну, Федора, толкуй! – поддержала ее Елизавета Пална.
– Наш поэт считает, что этот мир, в котором и мы и он живем, погружен во тьму, раз поставил в начале книги такие стихи, и только его поэтическое слово, при чем любое, даже нецензурное, может высветить нечто. То есть автор приглашает нас в путешествие по нашему миру, но которого из-за то ли своей слепоты, то ли действительной погруженности мира в тьму, мы не знаем. Что же видят наши глаза, проясненные поэтом? Приметы пира нищих, устроенного в каком-нибудь грязном подъезде. Дальше, скорей всего, последует драка с поножовщиной и обезьянник в участке…
– Посмотрим… – засомневалась уборщица и кивнула старушке с волосатой бородавкой на носу. Та прочитала следующее стихотворение:
НОВЫЙ ГОД.
Наступил Новый Год
На декабрьский сугроб.
Зазвенел мерзлый месяц на небе.
И хоть был я не пьян,
Но от счастья упал
И поехал на заднем месте.
Начался звездопад.
Я подумал: "Пропал!
Где набрать мне столько желаний?
Вот бы сбылось одно.
И ты знаешь его
Немудреное содержанье…"
А друзья мои в дым.
Только я невредим
И душой, и лицом, и рассудком.
И бегу я один.
Ветер в спину гвоздит.
Совершать тороплюсь я поступки.
Иль на крышу мне влезть?
Иль на дерево сесть?
Или взять телефонную трубку?
И, прождав до обеда,
Дождаться ответа
И сказать тебе: "Доброе утро!"
– Вот видишь, Федора, – в дискуссию вступила бабушка, у которой вместо носа был поросячий пятачок, – в поэтическом мире Софронова есть место любви, а не только дешевому алкоголю и противоправным действиям…
– Это мы, возможно, узнаем из третьего стихотворения что там у него на самом деле есть… – остановила ее Елизавета, – У кого четвертая страница? Маруся, пожалуйста…
НОЖИК.
Лежит на кухне ножик
В зазубренах, тупой…
Ты корчишь себе рожи
Кабудто голубой.
Тибе не плотют денег,
Ведь ты такой дурак –
Ловил гондоном ветер
И не споймал никак.
А ножик, он хороший.
Он добрый. Он родной.
Ножик – это лошадь.
Он вывезет тебя.
– Как парень переживает! Как убивается! – всплакнула даже Маруся, – из-за чего? Из-за того, что баба не дала…
– Почему ты так думаешь? – удивилась Елизавета Пална.
– Правописание нарушено, уничижительно сравнивает себя с представителем сексуального меньшинства, собирается убить не соперника, не соперницу, не обоих вместе, а вообще… Типичный пиздострадатель. Что-то с ним будет дальше? Может ему все-таки кто-нибудь даст…
– Уже дали, – вступила в разговор старушка с очень длинными руками, поросшими рыжей шерстью, – у меня пятая страница. Читать?
– Разумеется, Маланья! – сказали все хором.
ЗИМА.
Перестань притворяться Богом.
Здесь под каждым деревом храм.
Под белой летучей кровлей,
В перекрестье морщинистых лап
Прячется настоящий,
Добрый, немного смешной,
Зимнее чудо творящий –
Бог мой…
– Слава Нафане, за ум взялся! Девку себе правильную нашел, на лыжах с ней катается, на богословские темы рассуждает… – загомонили старперки.
– Э, подруги, то зима… Мужика зимой завсегда на перину к бабе тянет погреться и про абстракции порассуждать. Другое дело, когда весна придет… У кого шестая страница? – попыталась успокоить товарок Федора.
– Я читаю… – подняла бабушка – носик пятачком руку, а вместо пальцев на ней копытце! – у меня еще и седьмая…
