– У, безбашенные, – замычала Спиридоновна, глядя на них, – так бы всем гляделки бы и выцарапала бы…
– Брось, няня, – заговорил вдруг диктатор, – не стоят они твоего гнева. Сейчас мои доблестные силовики в разноцветных беретах и стильном камуфляже превратят этот человеческий шлак в нечто полезное для социума…
И, правда, силовики начали производить руками и ногами некие пассы, похожие на движения танцоров "комаринского" и бараньи стада выродков рода человеческого стали образовывать стройные шеренги. Вдоль них стали ходить высокопоставленные силовики в фиолетовых остроконечных колпаках и расшитых серебряными крестами мантиях того же цвета. Они легко касались носа каждого мудака или мудилы палочкой с маленькой звездочкой на конце. Уроды тут же каменели в прямом смысле этого слова, принимая сходство со знаменитыми истуканами с острова Пасхи. От последних их отличали только каменные дебильники в ушах. На беговых дорожках в это время многотонные самосвалы сваливали груды каменных шляп в форме мексиканских сомбреро…
– Теперь надо интелей туда загнать, – сказал Нафанаил, – пусть проловской молодежи шляпы надевают.
– Ага, – поддержала его няня, – пусть узнают, почем она копеечка.
– Не копеечка, а научно обоснованный паек, – поправил женщину вождь.
– Я и говорю паек, – поправилась Камилла Спиридоновна, – икра, белорыбица, шампанское, колбаса копченая…
– Горох толченый! – рассмеялся ее наивности диктатор, – и хлебный квас…
– Ой, долго не протянут! В ерем и акулин обратятся…
– Того и надобно, старуха. Будут знать как на платяных шкафах кататься, фонарным столбам кланяться, на деревьях сидеть и живым лягушкам головы отрывать…
38
Авдотья и представить себе не могла, чем сейчас занимается ее шестой ребенок – Нафанаил Стожаров. Ее, как человека искусства, судьба ближних вообще мало занимала.
Еще в школе Авдотье открылась истина жизни. Это произошло, разумеется, в сортире. Там, среди унитазов и раковин, забитых окурками, пустыми пачками из-под сигарет, обертками от шоколада, одноразовыми шприцами и тампонами, она, вооруженная электрическим фонариком, искала однажды, случайно оброненную при дефекации, серьгу с брюликом – подарок папы – конструктора орбитальных обсерваторий по случаю первой и, как оказалось впоследствии, последней "пятерки" по физике. В одной из кабинок девушка наткнулась на одну из тех своих одноклассниц, чьи фамилии в списке класса наличествовали, но их обладательницы предпочитали лекциям, семинарам, лабораторным и контрольным работам коридоры, сортиры, буфет, а то и общество БОМЖей на заднем дворе ближайшего торгового центра.
Найденная одноклассница лежала в одном нижнем белье в луже собственной блевотины с грязным шприцом, торчащим из вены на руке. Верхнюю одежду, вероятно, с нее сняли и унесли пропивать ее товарки. Превозмогая отвращение, Авдотья склонилась над смердящей девицей и при помощи пары звонких пощечин попыталась привести ее в чувства. Паче чаянья, Авдотье удалось это сделать. На бедную девушку обрушились самые грубые на свете ругательства, а от вони, исходившей от одноклассницы, она чуть не потеряла сознание. Но удивление, причиной которого стало узнавание в хулиганке дочери выдающегося банкрота современности Батума Ленинградова – Аделаиды Ленинградовой, которую учителя даже выкликать перестали на перекличках в начале и в конце уроков, вернуло Авдотье самообладание, а вместе с ним дар речи и ясность мысли…
Аделаида села на грязном полу. Продолжая материть Авдотью, она стала шарить вокруг себя. Авдотья, обладавшая фонариком, решила помочь падшей. Вместе они нашли пакетик с коксом. Подобревшая Аделаида предложила помощнице поправиться вместе. Неожиданно для себя Авдотья согласилась. До сих пор она только покуривала анашу, и то не в школе, а дома, принимая ванну. Нечаянно на одной встрече школьных друзей девушка проговорилась об этой своей привычке и ее подняли на смех, обозвав "буржуазным поросенком". В тот вечер все пошли участвовать в импровизированном чемпионате по плевкам в высоту, а Авдотью заперли для смеха в чулане, где оказалось полно крыс, ужей и ящериц.
Бедняжка тяжело переживала свое изгойство. Оно было совершенно неприемлемо в частной школе, которую посещала Авдотья. Самым ценным, что давало пребывание в стенах такого учебного заведения, были дружеские привязанности. Спустя годы они превращались в связи в самых разнообразных сферах высшего общества и даже самой безнадежной тупице и страшиле позволяли держаться на плаву, то есть не только кормить супчиками "Магги" всяких черножопых голодранцев, строить глазки на приемах тупорылым политикам и деревянным по пояс звездам шоу-бизнеса и создавать рабочие места в сферах услуг и розничной торговли, но и устраивать спиритические сеансы, заниматься черной магией, принимать активное участие в деятельности различных экстремистских организаций, ставящих своей целью насильственное свержение существующего социально-экономического строя. Через Аделаиду все это можно было легко устроить. Ее папа Батум Ленинградов с помощью разнообразных "финансовых пирамид" уже разорил четверть аборигенного населения страны, еще четверть готовился разорить, а остальные стояли к нему в очередь на разорение, так велико было интеллектуальное и человеческое обаяние этого человека, несмотря на четыре класса образования, чернозем под ногтями и двухметровый волосистый горб. Батум содержал за свой счет 38 политических партий от фашистских до коммунистических, которые издавали 56 ежедневных газет и несчетное количество журналов, альманахов, бюллютений и прочей подрывной макулатуры. На деньги Батума всячески пытались разрушить социум 98 творческих коллективов от рок-групп, театров-варьете и радиостанций до художественных галерей, киностудий и телекомпаний. Все эти антисоциальные институции, естественно, были представлены своими сайтами в Интернете.
После того как Авдотья заторчала вместе с Аделаидой, последняя стала брать ее с собой на все вечеринки. Папа Аделаиды очень любил общаться с молодежью, и был шанс познакомиться с ним и поговорить на счет инвестиций в талант Авдотьи.
Однажды случилась самая обыкновенная вечеринка передовой молодежи. Это было на квартире модного режиссера рекламных клипов Пусина. Он прославился своей рекламой косметического вазелина "НОРКА". В ролике, обошедшем все телеканалы страны, некий благообразный игумен, приобняв красивого богомольца, громогласно заявляет:
НЕТ ЛУЧШЕ НОРКИ, СМАЗАННОЙ "НОРКОЙ" ДЛЯ ВАШЕЙ НОРКИ.
И демонстрирует металлическую баночку с нарисованным на ней симпатичным зверьком.
Пусин приказал вывезти всю мебель из своей огромной восьмикомнатной квартиры и заставить ее ржавыми ваннами, наполненными конской мочой. В этих ваннах под музыку камерного оркестра, исполнявшего Гайдна и Вивальди, юноши в женском белье с намазанными губами на высоких каблуках, девушки с привязанными бородами и членами в кирзовых сапогах и трансвеститы в открытых бальных платьях с бейсбольными битами много курили, пили, факались, ширялись, пыхали, двигались, короче говоря, нормально отдыхали. Сам Пусин ни в чем участия не принимал. Он был онанистом. Онанировал роскошно – в отдельном кабинете перед десятками телевизионных экранов, которые отображали все, даже мельчайшие, подробности вечеринки.
Все на той вечеринке были охвачены мощным чувством счастья обыкновенного человеческого общения, которого так не хватает в мире чистогана и крысиных гонок за личным успехом.
Апофеозом вечеринки стала акция под названием "КОРМЛЕНИЕ". Суть акции состоит в том, что добровольца подвешивают вниз головой на цепях так, чтобы он был похож на букву "Ха" и срут ему всем кагалом в рот. Авдотья тоже отметилась. Добровольцем в тот раз оказался не кто иной, как Батум Ленинградов. Кал Авдотьи ему особенно понравился и он нашел ее с помощью своей дочери через несколько дней после вечеринки, чтобы лишить ее невинности и сделать ей ее первого ребенка в пустом снарядном отсеке своего скромного персонального танка "Т-134". Ребенка назвали Марксэн Петербуржский. Ребенок, едва родившись, был принят на службу в МИД курировать западно-африканское направление. Сейчас ему уже идет седьмой год и он был секретарем Совета Безопасности при предыдущем президенте. Сейчас, правда, не у дел – скучает послом на Сейшелах… Одна беда, никак не может отвыкнуть ковыряться пальцем в носу, на что, впрочем его отец говаривал, смеясь:
