В последний день командировки я еду к Зите в больницу.

Больница — любая — всегда внушает мне опасение.

Её тишина, её воздух, её тревожащий душу белый свет — все это четко разграничивает мир больницы от остального, лежащего перед входом в пее мира.

Я думаю, как тяжело здесь Зите, как мучительна ей неподвижность больничного времени. Зите, которой прежде не хватало суток, которая ощущала жизнь как движение…

Всякая болезнь несправедлива, эта же — в особенности. Вы видели путь, которым балерина идет к успеху, и знаете теперь, чем вымощен он. И разве не обидно, разве не горько: в тот момент, когда количество совершенного труда начинает переходить в качество, когда пролитый на репетициях пот принес в награду медаль международного конкурса, когда, наконец, стали видны результаты самоотверженной преданности балету и появился успех, — разве не горько, не обидно ощутить в этот миг удар судьбы и оказаться в больнице со строжайшим наказом лежать неподвижно и лишь с одной, недоступной врачебным запретам возможностью — возможностью думать… Я боюсь банальностей, но все же напишу, что в больнице Зита главным образом думала о балете. Она думала о том, что после больницы, видимо, поедет в санаторий, о том, как трудно будет после большого перерыва входить в форму. И только об одном запрещала себе думать — о том, что, может быть, никогда больше не выйдет на сцену…

Я разговаривала с главным балетмейстером Рижского театра оперы и балета Александром Яновичем Лембергом. Этот человек одержимый, всех мерящий своей меркой и со всех спрашивающий то, что всегда спрашивает с себя сам, стыдящийся усталости и презирающий всякие проявления слабости. У него один бог — Балет, и ему он служит всю жизнь. И ту же веру, то же доходящее до фанатизма самоотречение стремится внушить другим.

— Она вернулась без сил, — сказал он, — но получила медаль. Она потеряла, но и получила. Если она окажется слабой, то ни театр, ни балет не будут виноваты в этом… У балета свои законы…

Лечит Зиту Лилия Арнольдовна Минценгоф, врач опытный, внимательный, знающий.

— Что с Зитой?

— У нее инфекционный менингит.

— Сможет она танцевать, когда поправится?

— Точно не знаю. Надеюсь, сможет. Но как минимум на полгода выйдет из строя. А что дальше — время покажет. Девочка мужественная. У нас, знаете, процедуры не самые приятные, от них мужчины стонут, а она молчит. Не знаю, как её выучили танцевать. Но выдержке научили. Конкурс? Повлиял, конечно. Это тот случай, когда человек почти до дна вычерпывает свои ресурсы — физические и психические. Организм был ослабшим, равновесие нарушилось, и болезнь…

Я прошу у Лилии Арнольдовны разрешение на короткое свидание с Зитой.

В глубине палаты лежит Зита. Серое, осунувшееся лицо. Спокойные, печальные глаза.

— Никаких пессимистических вопросов, — настороженно шепчет мне доктор.

Лилия Арнольдовна осталась мной довольна — я не задала Зите ни одного пессимистического вопроса. Да мне и не хотелось их задавать: я верила, что Зита поправится. И-все у нее будет хорошо…

Во время подготовки очерка к печати, я получила от Зиты письмо. Она писала, что выписалась из больницы, здоровье её идет на поправку и она приступила к работе. Правда, нужно быть осторожной, жалуется она, а безумно хочется танцевать, потому что впереди много интересных ролей.

Пять лет прошло со дня гибели Че Гевары, а имя его витает над землей, как живая радиоволна. О Геваре уже написаны сотни книг, сделаны фильмы, громкое «Че» — непрерывно на устах у бунтующей западной молодежи.

В чем же дело? Почему в мире чистогана, где многие доморощенные и недоморощенные социологи и философы решили, что XX век не оставляет места надеждам и романтизму, люди так пристально заняты «проблемой Гевары»?

Причина тому проста и стара, как сам этот мир: героизм, бескорыстие, высокие принципы продолжают неодолимо привлекать людей, несмотря на все «крахи надежд» и все поучения тихих умников.

Каждое время выдвигает на земле как бы особую романтическую поэтическую «зону» и романтических, поэтических людей, на которых смотрит весь мир. Он, мир, ахает при каждой очередной «дерзости» этих людей, с горечью или злорадством обсуждает их ошибки, не прощает им слабостей, ревниво выслеживает отрицательные черты в их мыслях и действиях, вновь восторгается их высокой доблестью, потрясенно молчит при известии об их гибели, а затем разражается вихрем посмертных суждений и обсуждений.

Мир, какие бы ни наступали в нем времена, не может жить без таких мест, без таких людей; без этого в атмосфере было бы слишком много азота и углекислого газа, а человек устроен так, что любит кислород и озон.

В 50—60-е годы нашего века одним из таких мест на земле, несомненно, была Латинская Америка. Мы помним воодушевление, охватившее нас при известиях о головокружительных кубинских событиях, о дерзновенных победах Кастро, его людей. Мы помним, с каким вниманием мы следили за развертыванием дальнейшей жизни на Кубе. Мы помним о делах в Боливии и других странах. И уж, конечно, мы помним о Чили, Перу: эти события так недавни!

Идут 70-е годы, жизнь продолжается, вопреки всем философствующим рабам; и думается, героическая история Латинской Америки в XX веке не только не кончена, а, наоборот, только начинается.

Судьба Эрнесто Гевары — этому залог и доказательство.

Вышла первая на русском языке большая книга о Че Геваре, о его жизни, делах, о чертах его необыкновенного характёра; и простой перечень фактов, приведенных в этой книге, был бы уже невероятно любопытен и поучителен.

И. Лаврецкий, автор многих книг о Латинской Америке и этой книги («Эрнесто Че Гевара», «Молодая гвардия», серия «Жизнь замечательных людей», 1972), поставил себе целью через подробное изложение подлинной биографии, поступков Че восстановить реальный облик этого революционера, освободить его образ от лжи, легенд, наслоений, домыслов, выдумок, которые всегда кружатся около жизни выдающихся личностей. Эту задачу советский автор во многом выполнил. Перед нами встает Гевара, каким он недвусмысленно проявлялся в своих действиях, приказах, мыслях.

Прежде чем перечислить некоторые черты этого человека, встающие из книги о нем, следует заметить, что Че Гевара в Латинской Америке не некая экстравагантность, метеор, как его некоторые воспринимают.

Он вполне в традициях и в контексте этой земли.

В нем сконденсированы различные черты и особенности испанского и собственно латиноамериканского характёров. Мы помним, что издавна Испания привлекала людей своей особой поэзией, особым стилем жизни, и если в Германии люди искали философской мудрости, во Франции — изящества и веселого ума, в Англии — деловитости и жесткого юмора, в Италии — красоты, то Испания воспринималась как европейское вместилище чести, достоинства, романтизма и сильных страстей. Дон Кихот — любимый герой Боливара и Гевары — мог родиться только в атмосфере «испанских доблестей», и весь мир признал это.

Чтобы сказать об идеалах свободы и чести, немец Шиллер выбирает местом действия Испанию, и маркиз Поза («Дон Карлос») уже навеки остался в новейшей европейской литературе глашатаем правды и справедливости. Итальянец Верди пишет оперы «Дон Карлос» и «Трубадур», где герой — певец-бунтарь.

Пушкин думает над испанским характёром, молодой Лермонтов пишет трагедию «Испанцы».

Все становится особенно захватывающим, когда в начале XIX века вспыхивает война за независимость в американских колониях Испании. Ситуация исполнена чисто испанского трагизма и напряженности.

Креолы, ведущие войну за свою свободу, — сами испанцы по происхождению, потомки конкистадоров.

Народ, участвующий в борьбе, — это, как правило, цветное население Америки: индейцы, негры, завезенные из Африки, мулаты, метисы. Борьбу возглавляет Боливар, от индивидуального характера которого так много есть в характерах латиноамериканских революционеров нашего века; в Аргентине и прилегающих странах действует «Освободитель Юга» Сан-Мартин. Испанцы всегда сражаются до конца, с той и другой стороны льются реки крови, в ряде полуфантастических сражений повстанцы Боливара побеждают регулярную испанскую армию; все передовые люди Европы с вниманием и восхищением смотрят за океан, рукоплещут победителям. К Боливару собирались Байрон, наш декабрист Лунин и многие другие выдающиеся люди Европы начала прошлого века.