Григорий Поженян ИЗ ВОЕННЫХ ТЕТРАДЕЙ * На Провиантской улице нашествие гостей. На Провиантской улице царит разбой страстей. На Бебеля и Греческой урон от тех же лиц, от их натуры певческой, не знающей границ… Весеннею локацией засечено не зря: когда цветет акация, приходит скумбрия. И яблонька, ах, яблонька, цветет день ото дня. Быть может, эта яблонька последняя моя… * Всё то, что случится, случиться должно. Тому, кто стучится, открою окно. Пестель постелю, накормлю перед сном, а будет вино, угощу и вином. А утром с порога, один так один, в дорогу, в дорогу до поздних седин, Ищи свою душу. Найдешь, не изверь. И небо, и суша, и рыба, и зверь в извечном движенье, в конечном пути свое постиженье стремятся найти. И г несообразьи, друг другу сродни, в распаде и в связи едины они. Все то, что случится, случиться должно. Как подлость ни тщится, а ей не дано гулять без боязни, меняя тавро. Все ждет своей казни: и зло и добро. Но разве не стоят зее зимы — весны! Не тонут, не тонут, не тонут слоны. А дети все слышат. И я в их строю, кэк голый жираф, на пригорке стою. Эвакуация Две девочки едут из дома зимою в чужие дома. Как сумрачна и незнакома, наверное, эта зима. И вроде бы март на исходе и смутная даль впереди. Две девочки жмутся в проходе, ладошки прижавши к груди. Две девочки едут далеко, легко их везут поезда. Зачем они едут до срока! К чему они едут туда! Ужели не страшно, не жестко от душной чужой новизны! На детских ещё перекрестках не детской уже крутизны. Неужто не вскрикнется: «Мама» — и не примерещится: «Жду!» Бредет переимчивость марта над морем по вялому льду. И только за дальнею мелью, не кажущейся глубине две юные чайки сидели иг жесткой, соленой солне. * Все засыпанные колодцы и умолкнувшие колокольни, утешительные заезды и временные аэродромы. Все простреленные апрели и признания после смерти. Все завалы, заносы, заторы, все заборы, загоны, заслоны. Занавешенные до срока зеркала в домах у поэтов. Птицы, ловленные на птицу, рыбы, пойманные на рыбу, звери, затравленные зверем, людьми замучённые люди — вдруг смешалось в одном виденье, уместившись на дне воронки, и осыпалось теплым пеплом на траву в середине марта. В накидке из розового органди, умытая пальмовым мылом, с тополиною веткой зеленой явилась мне нынче надежда. * Министр семи правительств Талейран не мог бы умереть на баррикаде, под пулей, на кресте или г засаде на минном поле от открытых ран. Он, старый коршун, умирал в гнезде. и клюв его из сенмарсельской ко;кн, его двойные веки были схожи с тем чучелом, что сохло на геозде. Он умирал, чтобы воскреснуть вновь в иных веках в его бессмертных масках. …А мы — солдаты, шли в зеленых касках, в раздумье хмуря выцветшую бровь, на крест, пед пуги или на таран. И в том пути никто не задержался, чтоб больше никогда не возрождался министр семи правительств Талейран. Владимир АМЛИНСКИЙ
ВОЗВРАЩЕНИЕ БРАТА Роман Глава первая Рисунки Геннадия НОВОЖИЛОВА. За стол сели поздно — без немногого в полночь. — Будто Новый год встречаем, — сказал Иван и усмехнулся. — Очень правильное замечание, — сказал Вячеслав Павлович, разливая беленькую в рюмки. Разливал он не целясь, из неудобного положения, по диагонали с одного конца стола на другой, но ни капельки не пролил, рука, видать, была точная, тренированная. — Не Новый год наступает, а твоя, Иван, новая жизнь. — Он помолчал со значением, обвел глазами присутствующих и прибавил — За что и предлагаю соответственно… Подняли рюмки, чокнулись. Вячеслав Павлович, задержав на Иване взгляд, опрокинул, хрустнул огурцом, сказал как бы благословляя: — Ну, давай, Иван. Иван подержал на зубах леденящую, из погреба, чистую водку, давно он такой не пил, кивнул согласно, а сам подумал: «Я уж давал, разве ещё хотите?» И ещё он подумал: «Как же называть мне этого человека, хозяина дома, пожилого, маленького ростом, с красным морщинистым пицом и с густыми, волнистыми, без единой сединки волосами, как же его называть, Вячеслава Павловича: отцом, батей или подетски дядей Славой? — Иван мысленно даже чуть-чуть присюсюкнул. — Может, паханом его звать или уж просто по имени-отчеству?» Человек этот давно, без малого двенадцать лет, был мужем его матери. Но только сегодня Ваня впервые увидел его воочию, по причине своего длительного отсутствия. От него были приветы в письмах; мать всегда приписывала: «Слава тебе привет шлет», «Слава тебе желает того-то и того-то», «Слава тебя поздравляет с праздником Великого Октября». Слава да Слава. Но это он матери Слава, а Ивану он кто? Гостей было немного, два-три сослуживца по заводу, где Вячеслав Павлович служил главбухом, и подруги матери, верно, самые близкие. Да и к чему звать лишних, чужих людей, падких на новость да на интерес? Не обязательно всем в городе знать, откуда вернулся Иван, почему, зачем, на сколько. И не на сколько, а на этот раз навсегда. Навсегда? Кто его знает, может, и навсегда. |
