— Двадцать пять, — выдохнул Золотов.

— Запаску! Запаску дергай! — заорал вверх Сметанин.

Но при счете тридцать алый чехол будто слинял — сорвался с белого купола. Раздался легкий хлопок — почти прямо над головами Золотова и Сметанина человека плавно понесло к земле.

Золотов и Сметанин побежали к месту приземления; парашют командира полка едва успело наполнить легким ветром, как они наскочили на него, принялись мять, валить к земле упругое шелковистое тело купола. Парашют погас. Командир полка поднялся, расстегнул подвесную систему, сбросил её с плеч и похлопал себя по карманам.

— Спичек нет, гвардейцы? — спросил он, снимая ребристый шлем и приглаживая ежик серебристых волос.

Сметанин подошел и подал спички. Командир полка, расстегнув комбинезон, достал из кармана галифе портсигар, открыл его и протянул солдатам:

— Курите…

— Спасибо, — сказали одновременно Золотов и Сметанин и взяли по одной папиросине.

— А что у вас случилось, товарищ полковник? — просил Сметанин.

— Ничего…

— Да вы ж свистели…

— Почему? У меня задержка на тридцать секунд была… Все нормально…

— А мы думали…

— Думали… — протянул полковник. — Я помню, когда ты, Сметанин, зимой за самолётом летал, вот я тогда думал… ой, как думал… — Он засмеялся и покрутил головой.

Сметанин покраснел; ему было приятно, что командир полка помнит его… и в то же время было странно смотреть на человека, который три минуты назад виделся отсюда, с земли, ничтожно малым, но который умел так хорошо улыбаться.

Грузовик то и дело спотыкался о корявые 1в жилы корней; Сметанину казалось, что подпрыгивали ели, тесно стоявшие вдоль обочины заброшенной лесной дороги; даже влажную утреннюю звезду бросало из стороны в сторону.

По крыше кабины звонко хлестали ветви; стоя в кузове, то и дело пригибая голову, Сергей пытался обломить хоть одну, но, холодные от росы, они выскальзывали из ладоней, оставляя на них терпкий запах смолы.

В кузове остались двое: Золотов и Сметанин.

Остальных радистов, назначенных в оцепление на время стрельб, уже развезли по постам.

Деревня неожиданно вынырнула из-за песчаного бугра, поросшего низкорослым сосняком.

— А вот вдали село большое! — запел Сергей.

— Приехали, что ли? — спросил Золотов, который все пытался задремать на свернутом в углу кузова брезенте.

Машина остановилась у развилки дорог. Сергей лихо выпрыгнул из кузова. Золотов подал ему рацию, сухпайки и слез сам.

Из кабины вышли сержант Иванов и шофер. Все закурили.

— Чтоб без ничего, — сказал Иванов Золотову, — чтоб происшествий не было… Главное — дорога через лес…

— Володя, кого инструктируешь… Мы у стариков остановимся, оттуда лес хорошо просматривается…

Приезжай вечером, в клуб сходим…

— Никаких клубов, — сурово сказал Иванов и бросил шоферу — Поехали…

Машина ушла, глиссером пропылив в хлебах.

Стало тихо. Сметанин и Золотов сели на обочине, постелив плащ-накидки. В кузове их прохватило ночным, сырым ветром движения, и оттого тепло было просто сидеть неподвижно.

Загороженная ближними домами деревня ещё спала. За спиной стоял ельник-зеленомшаник, тяжелый и влажный лес, из него тянуло грибами. К дороге подбирались синеватые плотные кусты можжевельника.

— Ты через полчаса связь с «Вышкой» установи, — сказал Золотов Сергею. — Я вздремну…

Он лег на полу плаща, подтянул колени к груди и накрылся другой полой.

— С богом! — Он улыбнулся Сергею и почти сразу уснул.

Сергей вставил антенну и включил рацию, надел наушники, по-золотовски завернулся в плащ и заснул под ровный шум эфира.

Разбудило его солнце и монотонное звучание в ушах голоса сержанта Иванова:

— Десятый, Десятый… Я—Вышка. Как слышишь меня? Прием.

— Вышка. Я — Десятый, — стараясь говорить бодро, сказал Сметанин.

— Ты что! Два сеанса пропустили. Время уже полшестого. Спите?

— Нет, — ответил Сметанин. — Не спим…

— Передай Золотову: стрельбы на сегодня отменяются. Завтра начнутся стрельбы, — объяснял Иванов таким голосом, словно считал, что Сметанин за дальностью расстояния поглупел и не мог понять самого простого.

— Ясно, — ответил Сметанин.

— На сутки паек у вас есть, — продолжал обстоятельно объяснять Иванов. — Завтра днем подвезут ещё… Завтра днем… Как поняли меня? Прием…

— Понял все отлично… — сказал Сметанин и услышал, как Иванов тем же монотонным голосом вызывает Девятого.

На солнце Сергея разморило, он снова задремал.

Очнулся он от крика Золотова.

— Матвей Иванович! — звал Золотов кого-то. — Матвей Иваныч!

По тропинке от дороги к крайнему дому шёл старик в серой рубахе, заправленной в темно-зеленое галифе, в новых блестящих галошах, надетых на белые шерстяные носки. На плече старик нес длинный еловый хлыст. Медленно, как канатоходец с противовесом, он развернулся в сторону солдат.

— Здрасьте, Матвей Иванович! — подходя к старику, сказал Золотов. — Строитесь? — кивнул он на лесину. — Помочь?

Старик отдал хлыст ему.

— Бери рацию, сухпайки! — крикнул Золотов Сметанину. — Пошли…

Изба-пятистенка и хлев были сведены под одну крышу. Из сеней одна дверь, налево, вела в горницу, где жили старики, другая дверь, направо, — в холодную часть избы, где была кладовая, а третья дверь, прямо, — в хлев.

Сергей, оставив на крыльце рацию, первым вошел в дом, неся пакеты сухпайков. Он дернул было за массивное медное кольцо, ввинченное в толстые доски. Старик, шедший за ним следом, покашлял смешком и сказал:

— Не туда…. Хлев там. Да, пожалуй, и туда—у нас в дому не чище… Хозяйка моя плоха…

В избе пахло пригорелым молоком. Пол, наклоненный по моде столетней давности в степных губерниях — от красного угла с понижением к порогу, — был устлан трачеными овечьими шкурами. В красном углу вместо привычной иконы висел портрет Чарлза Дарвина, такие портреты учёных висят обычно в школьных классах.

— Мать, слышь, солдаты постоем к нам, — сказал старик, садясь у печки на скамью, на которой стоял анкерок — распиленный пополам бочонок с водой…

— Кто да кто? — слабым голосом спросила старуха.

Она лежала лицом к входу на никелированной кровати, укрытая пёстрым одеялом. Голова её была повязана марлевой косынкой, опущенной низко на лоб.

— Андрейка, — ответил Матвей Иванович.

— Нынче, слыхали, электричество включают. Все будет как у людей. Отец-то… погляди, Андрюша, — старуха указала рукой, — да вон за печкой…

Золотов посмотрел за печь.

— Ты даешь, Матвей Иванович! — сказал Золотов. — Где же ты телевизор такой отхватил?

— Дело простое, — сказал Матвей Иванович. — У нас с матерью на погребение было отложено… Да я подумал: на небо отправлять доски найдутся, а вот кино в собственной избе там навряд ли уготовлено…

— За грехи твои…

— Грешить, мать, не подличать… Я и не для себя некоторым образом купил… Я вот какую мысль имею… Молодёжь из деревни в город навостряется. Это ясно… жизнь там пестрее и с возможностями… Тот год Клашкина Дуська, Ленка Цыганковых, Фёдор Калашников, Филимона сын Петька — все ринулись туда… А кто же хлеб станет сеять?

— Придумают чего-нибудь, — сказал Золотов.

— Механизация, — сказал Сметанин, — наиболее полная механизация. Производительность труда тогда повысится, рабочих рук потребуется меньше, и в том, что люди уезжают в город, не будет ничего страшного…

— Механизация… Придумают, — прервал его старик. — Любить-то кто будет землю? Разорить её легко…

— Механизация же не разоряет, — сказал Сметанин.

— И я что насчёт этих деревенских думаю, — продолжал, не слушая его, Матвей Иванович и сильно потер ладонями колени. — Вот, к примеру, остается Фёдор Калашников в колхозе—получи Фёдор этот телевизор как премию от старого крестьянина…

— Я помру, девок завлекать станешь, — медленно сказала старуха.