Там, откуда стрелял Меркулов, лужи не было.
«Если везет людям, — подумал Золотоз с завистью, — так во всем».
— Эх! — воскликнул он, подбодряя себя этим «эх», и распластался в холодной воде.
«Давай, браток», — сказал он автомату.
После выстрела мишень упала.
Теперь пошли к третьему огневому рубежу. Третьей мишенью была бегущая фигура, она должна была двигаться на расстоянии трехсот метров перед стреляющими.
Насквозь промокшему Золотову было неприятно всякое движение, но в соревновании между скоростью неодушевленной мишени и человеческой сноровкой был для него настоящий азарт, ощущение которого пьянило; и потому он шёл к третьему рубежу уверенно, с той долей веселой небрежности, которая во всяком деле присуща настоящему мастеру.
На какие-то мгновения упреждая команду Мишина, Золотов устойчиво встал на колено, прочно укрепился в этом положении и, поймав на мушку мишень, которая едва начала движение, срезал её короткой очередью: оглушенный стрельбой, он повернул голову в сторону Меркулова.
Перед Меркуловым на третьем рубеже стояла большая лужа, целое озеро.
«Черт подери этот суглинок!»— Меркулов, не меняя темпа ходьбы, вступил в лужу. Но едва он вступил в нее, как вспомнил, что хотел стрелять в бегущую мишень лежа, отступать назад было нельзя, но и ложиться в воду было глупо, потому что предстояло ещё часа два ходить по стрельбищу.
Меркулов замешкался и только тогда, когда уже мишень показалась и левее раздался выстрел Золотова, он опустился на колено и вскинул автомат.
«Правильный мужик, — подумал Золотов, глядя на то, как осторожно опустился в воду Меркулов, — бережет одежу… Мне бы такую кожанку».
Меркулов заспешил, желая успеть сбить мишень с первого показа, едва прицелясь, нажал спусковой крючок.
Он промазал. Но в тот же момент со стороны Золотова раздался второй выстрел, и перед самым концом своего короткого пути мишень упала, сбитая золотовской пулей.
Золотов и Меркулов разрядили по команде Мишина автоматы и молча рядом пошли на исходный рубеж.
— Товариш, гвардии полковник, — доложил Золотое комдизу, — ефрейтор Золотов стрельбу закончил. Мишени поражены с первого показа. Не израсходовано семь боеприпасов.
Они стояли перед строем, оба тяжело дыша после быстрой ходьбы.
Солдаты взвода связи по одну сторону и офицеры, стоящие позади командира дивизии, — по другую, с нетерпеливым любопытством ждали, что скажет полковник Меркулов ефрейтору Золотову.
Большинство из них заметило, как были сбиты мишени на третьем рубеже.
«Молодец, какой же он молодец! — с завистью думал Сметанин, глядя в спину Золотова. — Что же теперь скажет комдив? Нет, я бы так не смог…
Молодец Золотов!»
«Подвел, — думал Углов, ожесточаясь против Золотова. — Как мишени сработали! И на тебе — плюха… Не ожидал…»
«Ну, я ему покажу, как сбивать чужие мишени… За три года дисциплине не могли научить… на стрельбище безобразничает…» — думал подполковник Мишин.
— За отличную стрельбу объявляю вам, — полковник Меркулов, немного помедлил, — десять суток отпуска…
— Служу Советскому Союзу! — отделяя четко слова друг от друга, сказал Золотов.
— Вы где живете? — спросил Меркулов у Золотова, подавая ему руку.
В этот момент ветер подул особенно сильно, и Золотов почувствовал озноб.
— В Крыму, товарищ полковник, — сказал он, пожимая протянутую руку.
— Это хорошо, что в Крыму, — сказал тихо полковник Меркулов, задерживая руку Золотова в своей руке, — только сбивать чужие мишени не рекомендую.
Золотов, будто не понимая, пожал плечами.
— Счастливец, — сказал полковник Меркулов, оборачиваясь к офицерам, — поедет к морю…
3
Туман был густой и зыбкий. Шли по откосу.
Навстречу выплывали темные копны сена. Ноги, натертые и как бы обожженные, болели нещадно. Справа и слева, по всему фронту развернутой в цепь роты, раздавались глухие выстрелы.
Ждали отбоя. Зеленая ракета вдруг тускло засветила в тумане, за ней вторая, третья — отбой. Но не было слышно обычного «ура»… Устали… Повернули назад к понтонной переправе возле бревенчатого хлипкого моста, продолжая расстреливать холостые патроны.
Сметанин и Золотов привалились к копне, сквозь дремоту слыша звуки выстрелов, карканье ворон, пролетающих над лугом, и чувствуя кислый запах тумана, пропахшего паленым порохом.
— Сколько времени? — спросил Золотов.
— Начало четвертого…
— Хуже нет войны, чем ротные учёния…. ещё хорошо, что мы с восьмой ротой…
— Я устал сегодня…
— Ты-то чго, тебе положено… я и то ноги натер… Вот дураки — холостыми садят, потом стволы чистить замучаются….
— Пойдем…
4
Взвод связи после суточных ротных учений, после нескольких часов дневного непрочного сна, после горячего, жирного и оттого неприятного по жаре обеда шёл, как было записано в расписании, на «чистку и проверку средств связи».
Столбы желтого дыма стояли над сосняком. Воздух соснового бора, пропитанный этим дымом, был зноен, смолист и легок. Сосна цвела. Сапоги скользили по настилу старой хвои; казалось, что стоит хорошенько разбежаться — и можно проехать по блестящим на солнце иглам, как по наледи.
Едва перешли дорогу, у которой кончался сосняк, и вошли в березовую рощу, как все переменилось: и шум — он стал шелестяще звонок и непостоянен, в него вмешалось щебетание птиц; и краски — они стали ярче, особенно зелёный цвет и белый, которого в сосняке не было вовсе и который здесь был ослепительно ярок в тех местах, где березы срослись и, ловя гладкими стволами солнечный свет, отражали его. Совершенно иными были и запахи березовой рощи; они были влажны, прохладны, чуть-чуть отдавали спелой земляникой.
— А ты точно помнишь место? — с сомнением спросил Золотов Панкратова, шедшего впереди.
— Небось, забыл с прошлого года, — проворчал Маков, который, не высыпаясь, был всегда сердит.
— Не боись, мужики; ещё самая малость, — сказал бодро Панкратов.
И действительно, родник, к которому он вел всех, находился рядом.
Это было неожиданное место—вдруг просторная поляна, солнечно заросшая лютиками, и сбоку, уже у самого края рощи, сухая, будто ржавая елка, а под ней на черной, сырой земле лежало маленькое зеркало воды, которое тихо проливалось по незаметному для глаз наклону земли, обозначая свой путь сочной травой.
Все обступили родник и смотрели в него, желая разглядеть сердцевину, откуда бьет вода; но она была неприметна.
— Ну, давай распределяться, что ли, кому чего: кому воду носить, кому хворост собирать, кому картошку чистить, — сказал Панкратов.
— Да, чего стоять, — сказал Маков. — Ну-ка, Расул, достань котелок — испробовать надо, что за вода…
Картошку варили в мятой, закопченной кастрюле, которая кем-то когда-то была принесена во взвод и всегда использозалась для варки картошки или грибов в полусвободные, похожие на сегодняшний дни.
— Мало, мало взяли, — говорил Градов, лежа на спине и положив ногу на ногу. — Но запах отлич— До чего же вы, городские, до жратвы жадные, ужас какой-то, — сказал Маков.
— Это конечно, — сказал Андреев. — Это обязательно— жуть какие жадные. И полный карман денег…
— Молчи, салага, — лениво промолвил Маков.
— Вот, скажем, ты, Маков, смог бы ты заработать рублей… ну, четыреста?
— В год, что ли?
— Почему в год… за месяц…
— Зачем надрываться… Полторы-две сотни выколочу, хоть где буду работать…
— А я, умей я хорошо играть на саксофоне, мог бы заработать такие деньги запросто… Представь себе…
— И представлять не хочу… Врешь.
— Приезжай в Москву, познакомлю с таким человеком.
— На кой мне твой человек… Давай мне корову-рекордистку, — Маков встал, — я тебе и шестьсот добуду…
— Нет, — возразил с усмешкой Андреев, — не выдержит корова…
— С хорошей коровой я и тебя, и саксофон, и человека твоего куплю, продам и снова куплю, — уверенно сказал Маков.