Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Прудон заключает свою книгу католической молитвой, положенной на социализм; ему стоило только расстричь несколько церковных фраз и прикрыть их, вместо клобука, фригийской шапкой, чтоб молитва «бизантинских» [637]архиереев — как раз пришлась архиерею социализма!

Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума,хотел остаться не только мужем вроде Синей Бороды, но и французским националистом—с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь. (430)

Не любит романский мир свободы, он любит только домогаться ее; силы на освобождениеон иногда находит, на свободу—никогда. Не печально ли видеть таких людей, как Огюст Конт, как Прудон, которые последним словом ставят: один — какую-то мандаринскую иерархию, другой—свою каторжную семью и апотеозу бесчеловечного pereat mundus — fiat justicial [638]

РАЗДУМЬЕ ПО ПОВОДУ ЗАТРОНУТЫХ ВОПРОСОВ

I

С одной стороны, безответно спаянная, заклепанная наглухо семья Прудона, неразрывный брак, нераздельность отцовской власти, — семья, в которой для общественнойцели лица гибнут, кроме одного,свирепый брак, в котором признана неизменяемость чувств, кабала обету; с другой—возникающие ученья, в которых брак и семья развязаны, признана неотразимая власть страстей, необязательность былого и независимость лиц.

С одной стороны, женщина, чуть не побиваемая каменьями за измену, с другой—самая ревность, поставленная hors la loi, [639]как болезненное, искаженное чувство эгоизма, проприетаризма [640]и романтического ниспровержения здоровых и естественных понятий.

Где истина… где диагональ? Двадцать три года тому назад я уже искал выхода из этого леса противоречий. [641]

Мы смелы в отрицании и всегда готовы толкнуть всякого перуна в воду—но перуны домашней и семейной жизни как-то water-proof, [642]они все «выдыбаются». Может, в них и не осталось смысла, — но жизнь осталась; видно, орудия, употребляемые против них, только скользнули по их змеиной чешуе, уронили их, оглушили… но не убили. (431)

Ревность… Верность… Измена… Чистота… Темные силы, грозные слова, по милости которых текли реки слез, реки крови, — слова, заставляющие содрогаться нас, как воспоминание об инквизиции, пытке, чуме… и притом слова, под которыми, как под дамокловым мечом—жила и живет семья.

Их не выгонишь за дверь ни бранью, ни отрицанием. Они остаются за угломи дремлют, готовые при малейшем поводе все губить: близкое и дальнее, губить нас самих…

Видно, надобно оставить благое намерение тушить дотла такие тлеющие пожары и скромно ограничиться только тем, чтоб разрушительный огонь человечески направить и укротить. Логикой страстей обуздать нельзя, так, как судом нельзя их оправдать. Страсти — факты, а не догматы.

Ревность, сверх того, состояла на особых правах. Сама по себе сильная и совершенно естественнаястрасть — она до сих пор, вместо обуздания, — укрощения, была только подстрекаема. Христианское учение, ставящее, из ненависти к телу, все плотское на необыкновенную высоту, аристократическое поклонение своей крови, чистоте породы развило до нелепости понятие несмываемого пятна, смертельной обиды. Ревность получила jus gladii, [643]право суда и мести. Она сделалась долгом чести, чутьне добродетелью. Все это не выдерживает ни малейшей критики—но затем все же на дне души остается очень реальноеи несокрушимое чувство боли, несчастия,называемое ревностью, — чувство элементарное, как само чувство любви, противостоящее всякому отрицанию, — чувство «ирредуктибельное». [644]

…Тут опять те вечные грани, те кавдинские фуркулы, под которые нас гонит история. С обеих сторон правда.с обеих — ложь.Бойким entweder — oder [645]и тут ничего не возьмешь. В минуту полного отрицания одногоиз терминов, он возвращается, так как за последней четвертью месяца является с другой стороны первая.

Гегель снималэти пограничные столбы человеческого разума, подымаясь в безусловный дух;в нем они не исчезали, а преображались, исполнялись,как выра(432)жалась немецкая теологическая наука, — это мистицизм, философская теодицея, аллегория и самое дело, намеренно смешанные. Все религиозные примирения непримиримого делаются искуплениями,то есть священным преобразованием, священным обманом, таким разрешением, которое не разрешает, а дается на веру. Что может быть противоположное личной волии необходимости,а верой и они легко примиряются. Человек безропотно в одно и то же время принимает справедливость наказания за поступок, который был предопределен.

Сам Прудон поступил, в другом порядке вопросов, гораздо человечественнее немецкой науки. Он выходит из экономических противоречий тем, что признает обе стороны под обузданием высшего начала. Собственность— правои собственность— краясастановятся рядом, в вечном колебании, в вечном восполнении, под постоянно растущим миродержавием справедливости.Ясно, что противоречия и спор переносятся в другую сферу и что к отчету требовать приходится понятие Справедливости больше, чем право собственности.

Чем высшее начало проще, менее мистично и менее односторонне, чем оно реальнее и прилагаемее, тем полнее оно сводит термины противоречащие на их наименьшее выражение.

Безусловный, «перехватывающий» дух Гегеля заменен у Прудона грозною идеей Справедливости.

Но и ею вряд ли разрешатся вопросы страстей. Страсть сама по себе несправедлива. Справедливость отвлекается от личностей, она междулична — страсть только индивидуальна.

Тут выход не в суде, а в человеческом» развитии личностей, в выводе их из лирической замкнутости на белый свет, в развитии общих интересов.

Радикально уничтожить ревность значит уничтожить любовь к лицу,заменяя ее любовью к женщине «ли к мужчине, вообще любовью к полу. Но именно Только личное, индивидуальноеи нравится, оно-то и дает колорит, tonus, [646]страстность всей нашей жизни. «Наш лиризм— личный,наше счастье и несчастье— личноесчастье и несчастье. Доктринаризм со всей (433) своей логикой так же мало утешает в личном горе, как и римские консоляции с своей риторикой. Ни слез о потере, ни слез ревности вытереть нельзя и не должно, но можно и должно достигнуть, чтоб они лились человечески…и чтоб в них равно не было ни монашеского яда, ни дикости зверя, ни вопля уязвленного собственника. [647]

II

Свести отношения мужчины и женщины на случайную половую встречу так же невозможно, как поднять и свинтить их до гробовой доски в неразрывном браке. И то и другое может встретиться на закраинах половых и брачных отношений как частный случай, как исключение, но не как общее правило. Половое отношение перервется или будет постоянно стремиться к более тесному и прочному соединению так, как нерасторгаемый брак — к освобождению от внешней цепи.

Люди постоянно протестовали против обеих крайностей. Нерасторгаемый брак был принимаем ими лицемерно или сгоряча. Случайная близость никогда не имела полной инвеституры, ее всегда скрывали так, как (434) хвастались браком. Все попытки официальной регламентации публичных домов, несмотря на то, что они имеют в виду их стеснение, оскорбляют общественный, нравственный смысл. Он в устройстве видит признание. Проект, сделанный одним господином в Париже, во время Директории, о заведении привилегированных публичных домов, с своей иерархией и прочим, был даже в те времена принят свистом и пал под громом смеха и пренебрежения.

вернуться

637

византийских (от франц byzantm).

вернуться

638

Пусть погибнет мир, но да свершится правосудие! (лат).

вернуться

639

вне закона (франц.).

вернуться

640

собственничества (от франц propriete).

вернуться

641

«Былое и думы», т. III. «По поводу одной драмы». (Прим. А. И Герцена.).

вернуться

642

непромокаемы (англ.).

вернуться

643

право меча (лат.)

вернуться

644

неизменяемое (от франц irreductiLle).

вернуться

645

или—или (нем).

вернуться

646

напряжение (лат).

вернуться

647

Читая корректурный лист, мне попалась французская газета, в которой рассказан чрезвычайно характеристический случай, Возле Парижа какой-то студент завел связь с девушкой, связь эта открылась. Отец ее отправился к студенту и умолял его со слезами, на коленях, восстановитьчесть дочери и жениться на ней;

студент с дерзостью отказался. Коленопреклоненный отец дал ему пощечину, студент его вызвал, они стрелялись; во время дуэли старика хватил паралич, изуродовавший его. Студент сконфузился и «решился жениться», а невеста огорчилась и решилась выйти замуж. Газета прибавляет, что такая счастливаяразвязка, верно, будет много способствовать к выздоровлению старика. Неужели все это не сумасшедший дом, неужели Китай, Индия, над юродствами и уродствами которых мы столько издеваемся, представляют что-нибудь безобразнее, глупее этой истории? Я уже не говорю—безнравственнее. Парижский роман в сто раз преступнее всех поджариваемых вдов и закрываемых весталок. Там вера,снимающая всякую ответственность, а здесь одни условные призрачные понятия о внешней чести, о внешней репутации… Не явно ли из дела, что за человек студент? За что же судьбу девушки сковали с ним а регрё-tuite <навеки (франц.)}?За что же ее сгубили для спасения имени?! О,Бедлам! (1866), (Прим. А, И. Герцена.)

211
{"b":"122549","o":1}