Сашенька задерживалась, и Мухловникова уже начинала волноваться, когда с улицы глухо донесся звук выстрела.

– Что это? — вздрогнув, Дарья Перфильевна обратила к Пафнутьевне враз побелевшее лицо.

Та лишь быстро и беззвучно задвигала губами и перекрестилась.

Прошла еще минута, и — опять выстрел, совсем негромкий пистолетный хлопок, откуда–то из верхних комнат, затем — снова с улицы и снова сверху. Перестрелка.

Дарья Перфильевна потерянно встала, не зная, как быть, но тут влетела Сашенька, испуганная и оживленная одновременно.

– Оборони господи, что страху–то натерпелась,— блестя глазами, зашептала она.— Вот он, ключ. Ну, пойдем, что ль, инженера вызволять…

– Не суетись,— остановила ее Дарья Перфильевна.— Давай сюда ключ, одна пойду.

В это же время Ганскау, выйдя присмотреть за вьюками, в которых среди прочих вещей было искусно спрятано золото, подозвал к себе Рабанжи.

– Инженера надо отправить к праотцам,— негромко сказал он.— Без лишнего шума.

– Можна–а,— просипел Рабанжи.— Только служим мы, господин хороший, не у вас, а у Аркадь Борисыча.

«Пораспустились, хамы!» — вспыхнул капитан, но сдержался.

– Распоряжение исходит от господина Жухлицкого.

Так что работайте спокойно. Ключа не даю. Замок сорвете. Поторопитесь.

Рабанжи хмыкнул и отправился звать Митьку.

В суматохе, вызванной стрельбой, Мухловникова, не привлекая ничьего внимания, сошла с крыльца и обогнула дом. Перед ней предстали почерневшие от времени, но все еще добротные хозяйственные постройки — баня, дровяные сараи, коптильня, погреба и прочее. Густо посаженные кусты черемухи оживляли это не слишком приветливое место. Пристройка к дому, срубленная, как и сам дом, из могучих лиственничных бревен, выходила сюда задней глухой стеной, под которой Дарья Перфильевна увидела спуск в подвал.

Медленно, с заколотившимся враз сердцем двинулась она вперед, однако не успела сделать и трех шагов — сзади донесся чей–то развязно–беспечный голос, как будто слышанный когда–то. Дарья Перфильевна проворно отпрянула в гущу кустов и перестала дышать.

Под стеной пристройки показались, вывернув из–за угла, Митька и Рабанжи. Вид у них был весьма деловитый. В руке у шедшего впереди Баргузина поблескивал отточенным лезвием широкий плотницкий топор, а Рабанжи нес на плече лом. «Мастерить, что ль, собрались злодеи?» — мелькнуло в голове Мухловниковой, буквально ощетинившейся при виде Митьки. Между тем эти двое остановились возле спуска. Рабанжи глянул вниз и весело пропищал:

– Богатенький замочек! Такой не сразу своротишь.

– Свернешь, чего там,— Митька сплюнул сквозь зубы.— Мне что не глянется: ну, из ружья там или ножом — это одно, а вот топором…

– Э, лишь бы тихо, а инженеру какая разница, чем его — топором, пулей или веревкой…

Свет померк перед глазами Дарьи Перфильевны.

Рабанжи тем временем сошел вниз, продел конец лома в дужку замка, навалился, побагровел. Скрипнул металл по металлу, захрустело дерево, крякнуло, и замок упал к ногам.

– Жеребец! — одобрил Баргузин, заботливо отер рукавом лезвие топора и начал спускаться по ступенькам.

Как только их головы нырнули одна за другой в черный проем двери, Дарья Перфильевна, ни секунды не теряя, завернула подол пышного сарафана и из кобур, казавшихся игрушечными на ее мощных бедрах, достала два пистолета (для верности она брала в дорогу именно два — давала–таки знать себя природная бабья робость) и на цыпочках побежала к подвалу.

Она успела вовремя. В глубине подвала Митька, держа топор под мышкой, уже возился с тугим запором клетушки. Рабанжи стоял рядом, ссутулив длинную спину, обтянутую сатином в белый горошек, и нетерпеливо пошевеливал хищно выпирающими лопатками.

Заслышав шаги, Митька повернул голову и нежданно–негаданно увидел в светлом прямоугольнике двери женскую фигуру.

– Кто это?..— и онемел, узнав Мухловничиху и разом заметив в руках у нее то, что уже довелось ему однажды узреть средь бешеной скачки под перевалом Медвежий Нос.

– А–аа!..— завопил Баргузин, прыгнул навстречу и в падении, изловчась, неуловимо быстро метнул топор.

Упредив его движение, Дарья Перфильевна с неожиданной при ее сложении легкостью откачнулась в сторону и тут же выпалила с обеих рук, метя в белое и словно безглазое Митькино лицо. Смотреть, что из этого вышло, Дарье Перфильевне было некогда — к ней метнулся Рабанжи, уже было схватил, но она почти в упор выстрелила раз, другой, третий, а он все не падал, все стоял, покачиваясь, закатив глаза под лоб, и все тянул к ней страшные, по–паучьи шевелящиеся пальцы искусного душителя. Мухловникова завизжала и, не помня себя, всадила в него обе обоймы до конца, лишь тогда он надломился и упал навзничь поперек Митькиного тела.

Дарья Перфильевна содрогнулась и, позабыв вдруг, зачем она оказалась здесь, шатающейся походкой пошла прочь. Раздавшийся вслед тягучий скрип заставил ее вздрогнуть еще раз и обернуться. В дверях клетушки стоял Зверев,— видно, Митька успел–таки отодвинуть засов. И тут Дарья Перфильевна опомнилась. Стремглав кинулась она к нему, схватила за руку и молча потащила к выходу. У порога остановилась, подняла исстрадавшиеся глаза.

– Видишь… видишь…— горячечно зашептала она.— Убить тебя хотели… Вон они лежат… Бежим скорей… Лом возьми, оторвем доски в заборе… Теперь уж не отпущу от себя… Господи!..— Она торопливо перекрестила его и подтолкнула к ступенькам.— Живей!

Зверев чуть постоял в нерешительности, потом медленно покачал головой:

– Спасибо, милая женщина, но только убегать мне не к лицу.

Он не торопясь поднялся по осклизлым ступеням и минуту спустя прихрамывающий, с запекшейся на лице кровью, перепачканный в грязи, но преисполненный гневного достоинства предстал перед Жухлицким. Все — и казаки, и Кудрин со своими милиционерами, и Ганскау — сидели уже в седлах, готовые тронуться в путь. Только Аркадий Борисович стоял подле коня, ожидая замешкавшуюся Сашеньку. При виде инженера и неведомо откуда взявшейся Мухловниковой он прямо–таки остолбенел. Злобное изумление вспыхнуло и в глазах Ганскау. Ватная глухота подземелья гасила звуки, поэтому капитан не слышал выстрелов и пребывал в полнейшей уверенности, что с инженером покончено.

– Вы подлец!— громко и раздельно заговорил Зверев, угрожающе надвигаясь на Аркадия Борисовича.— Мне казалось, что вы сильный хищник, не лишенный, впрочем, разбойной волчьей этики. Но, оказывается, в вас нет ничего, кроме трусливой подлости мелкого шулера!

– Позвольте, позвольте…— опешил Жухлицкий.— Как вы смеете…

– Я полагал, что вы с комиссаром милиции собираетесь соблюсти некую законность, однако вы предпочли подослать в подвал двух бандитов, чтобы втихомолку зарубить меня топором.

– Я ничего об этом не знаю! — выкрикнул Аркадий Борисович, хорошо разыгрывая бешенство.— Где Рабанжи? Где Митька?

– Это я их послал! — Ганскау спрыгнул с коня и решительно направился к Звереву.

В этот момент кто–то легонько тронул Жухлицкого за рукав. Он обернулся — рядом стояла Мухловникова.

– Нет больше их, Рабанжи и Митьки…— и она с заметным усилием подняла руки, бессильно висевшие вдоль тела. Аркадий Борисович невольно отшатнулся, увидев в них пистолеты.

Зверев смерил взглядом вызывающе замершего перед ним Ганскау и холодно отчеканил:

– Ну, а к вашей совести и чести апеллировать нет надобности, поскольку ни того, ни другого у вас, кажется, нет.

– Кр–расная сволочь! — рявкнул капитан, хватаясь за кобуру.

Зверев, словно этого только и ждавший, молниеносно ударил его снизу вверх в подбородок. В короткий удар он вложил всю скопившуюся злость за бандитское ночное нападение, утренний допрос и последующее унизительное пребывание в холодном сыром подвале. Ганскау отлетел и мешком шлепнулся под копыта коня, который испуганно всхрапнул и взвился на дыбы.

– Я понимаю ваше желание,— Зверев, презрительно откинув голову, посмотрел на Жухлицкого.— Но убить меня сейчас вы не посмеете — здесь слишком много людей. А за сим — прощайте, господа!