Миллионер умолк, раздраженно сопя, забарабанил короткими пальцами по подлокотнику кресла.
– Господа!— голос подполковника стал суров и отрывист, словно на плацу.— Мы здесь люди свои. Таиться нам друг от друга нет смысла. Пора наконец объясниться. Настало время больших решений.
Он внушительно помолчал и продолжил с тем же твердым мужеством:
– До сих пор мы могли позволить себе выжидать, присматриваться, помалкивать. Теперь же — карты на стол, господа! Я не возражаю против ваших «измов».
Я понимаю: тактический прием, уловки, рассчитанные на заграницу и кое–кого из отечественной интеллигенции.
Однако ж, господа, что такое Сибирь? Это две фигуры: крестьянин верхом на лошади и с винтовкой в руке и бродяга в опорках, шаткий в понятиях о нравственности.
А так называемый сибирский пролетарий — нечто среднее между ними. Инородцев я вообще в расчет не принимаю, ибо они вымирающие существа, не имеющие будущего.
Вот что есть Сибирь. И вы, господа, хотите, напялив хламиды, двинуться в гущу этой сволочи проповедовать ваши «измы»? Мне вас искренне жаль, ибо на первой же версте будете зарезаны и раздеты донага…
– Верна–а…— как бы про себя протянул Ожогин.
– Единственный язык, который понимает это хамло,— язык нагаек и казачьих шашек! — воодушевясь, гремел подполковник.— С народом надо говорить на его языке: на дикость отвечать удвоенной дикостью, на разбой отвечать двойным разбоем. Что–с, не прав я, господа?
Дербер молчал, покоробленный столь откровенной зубатовщиной «военного министра социалистического правительства». Он понимал, что сейчас, когда мировые державы вооруженным путем изъявили заинтересованность в дальневосточных и сибирских делах и перспектива реальных действий наконец–то проступила перед возглавляемым им «правительством», невозможно далее отъезжать на словах. В душе он был полностью согласен со своим «военным министром», но то, что мог позволить себе солдафон Краковецкий, никак не приличествовало ему, Дерберу, социалисту–революционеру. В нем нарастало сильнейшее раздражение: черт бы побрал этого вояку с его казарменной прямотой! Ведь не обо всем же можно говорить напрямую, когда то же самое можно изложить окольными словами, обиняком…
К счастью, неприятный момент был прерван появлением личного секретаря Дербера. Василий Спиридонович Непомнящих, человек средних лет с костлявым, усыпанным оспенными пятнами лицом, владел несколькими иностранными языками, был дьявольски умен, знал и примечал многое и умел молчать. Втайне он мечтал о портфеле министра иностранных дел в правительстве Дербера, и оттого, должно быть, в глазах его временами мерцал огонек неутоленного честолюбия.
С достоинством прижимая к левому бедру лакированную кожаную папку, Непомнящих слегка поклонился, приблизился к Дерберу и сказал вполголоса:
– Подборка материалов из прессы за последние два–три месяца. Как вы давеча велели.
– Вот и славно! — обрадовался Дербер возможности отложить неприятный разговор.— Послушайте, господа, это всем нам полезно.
Непомнящих развернул внушительного вида папку, кашлянул, кончиками пальцев тронул верхний листок.
– Я просмотрел «Сибирскую речь», «Вестник Маньчжурии», французские «Ом либр», «Тан», английскую «Таймс», японские «Джапан Майнити» и «Хоти»… Четырнадцатого марта сего года, то есть спустя пять дней после высадки английского десанта в Мурманске, министр иностранных дел Великобритании Бальфур заявил, что для коренной помощи России в настоящий момент необходимо объединить действия Антанты. Он подчеркнул, что японцы придут в качестве друзей, а не врагов России… Немного раньше японский премьер–министр генерал Тераути и министр иностранных дел Мотоно заявили американскому журналисту Колеману: «Занятие Владивостока и Сибирской железной дороги до Иркутска охранит Сибирь от германской угрозы… Но даже если мы будем вынуждены силой обстоятельств отправить войска в Сибирь, никогда императорское правительство не будет рассматривать Россию как врага…»
– Как видите, господа, налицо полнейшая согласованность действий,— с удовлетворением сказал Дербер.
– В своих парламентских речах двадцать шестого марта сего года Тераути и Мотоно отметили серьезность положения в Сибири в связи с усилением германского влияния… Последний факт в просмотренных мною газетах усиленно связывается с заключением Брестского мира…
– Ну и ловкачи! — благодушно хохотнул Ожогин.— Как говорят, вали кулем — потом разберем.
– В японских газетах настойчиво проводится мысль, что единство действий Америки и Японии на Дальнем Востоке необходимо для противодействия Германии. Но, судя по всему, президент Вильсон до последнего времени не желал японского вооруженного вмешательства в русские события… Однако французские газеты дают понять, что полковник Хаус, личный представитель президента Вильсона, допускает возможность помощи чехословацким военнопленным в Сибири с тем, чтобы они консолидировали свои силы и вступили в успешное сотрудничество с родственными им славянами…
– Так–так,— заинтересованно встрепенулся Краковецкий.— Любопытно!
– Япония предложила сотрудничество Китаю в деле восстановления порядка в Сибири. Правительство Аньфу дало положительный ответ. Со слов американского посла в Китае Рейнша.
– Ну, это–то мы и без посла знали,— пробурчал Никита Тимофеевич.— Еще с тех самых пор, как в январе китайцы закрыли маньчжурскую границу, любой приказчик из бакалейной лавки знает, почем теперь фунт байхового чаю.
– Эмбарго на экспорт в Россию наложено по просьбе союзников,— солидно заметил Дербер.
Ожогин лишь раздраженно дернул ноздрями жилковатого мясистого носа.
– Япония в своих действиях в Сибири будет базироваться в трех восточных провинциях Китая, которые управляются генерал–губернатором Чжан Цзолином… По сведениям, исходящим из хорошо информированных кругов, начальник японской военной миссии генерал Накасима намерен требовать от адмирала Колчака и генерала Хорвата исключительных горных прав в Восточной Сибири, лесных концессий, свободной навигации по Амуру, рыболовных прав и разрушения Владивостокских укреплений…
Непомнящих сделал паузу, ожидая, что сейчас последуют вполне естественные негодующие восклицания, но ответом было лишь подавленное молчание — слишком хорошо все присутствующие знали цену союзнической «помощи» и в глубине души давно успели примириться с необходимостью уплатить эту грабительскую цену.
«Патриоты!» — со злорадной горечью подумал Непомнящих. Примерно та же мысль и с той же эмоциональной окраской промелькнула в голове каждого.
– И последнее, господа,— по–прежнему бесстрастно продолжил Непомнящих.— В ответ на известный вам запрос, адресованный нами «Дальневосточному комитету защиты Родины и Учредительного собрания», его председатель генерал Хорват сообщает: «Слух о том, что атаман Гамов, который в прошлом месяце, спасаясь от банд красных головорезов, был вынужден отступить в Сахалян на китайском берегу Амура, якобы вывез с собой все ценности Благовещенского банка на общую сумму в сорок миллионов рублей золотом, не представляется мне вполне достоверным. Сам атаман Гамов утверждает, что это большевистская клевета, призванная посеять рознь в рядах освободительного движения»…
– При чем тут большевики! — взвизгнул Краковец–кий и вскочил, уронив кресло.— С–сукины дети! Они хотят попросту присвоить всю сумму! Гамов — скотина общеизвестная, но Хорват?! За такое надо без всякого суда прямо к стенке!..
– Господа, господа… позвольте…— растерянно лепетал Дербер с совершенно белыми от ужаса глазами.— Ведь это же и наши деньги, так сказать, достояние отечества!.. И Гамов, и мы — все мы спасители родины… А теперь… кто нам теперь станет верить?..
– Сорок миллионов! Ай–люли! — неестественно весело хмыкнул вдруг Ожогин.— А знаете, украсть сорок миллионов — это, господа, не воровство, это зовется иначе… Только мне думается вот что…— Он умолк, пожевал губами, усмехнулся.— Мальчишкой служил я на побегушках в лавке. И был у нас приказчик, ворюга — клейма негде ставить. Так он, помню, частенько одну пословицу говорил, внушал, значит, мне: тихо надо — деньги будут, деньги любят тишину… Смекаю я, что Хорват, Гамов и кто там еще с ними не зря скрытничают. Делиться с другими им не с руки — при деньгах они, когда придет времечко, в Россию на коне въедут, а иные прочие, безденежные, пешочком приплетутся, разумеете? И другой резон: коль раззвонят они, вот–де вывезли мы из России сорок миллионов золотом, то союзнички наши, японцы да англичане, очень просто могут им сказать: повоюйте–ка, мол, теперь на свои любезные, а наши капиталы мы при себе пока придержим. Так оно у умных людей водится.
