– У–у…— страстно мычал он.— А–аа… ну–у…

– А мы его по пупам, твоего короля, по пупам! — азартно хихикал дед Савка, обнажая беззубые десны.— Во как, во как!

– Да будете вы, идолы, слушать дальше или нет? — сердилась Пафнутьевна, налегая в сердцах на тесто.

– А мы, матушка, того…— поспешно отвечал дед Савка.— Того–этого…

– Так, значит, вот,— продолжала Пафнутьевна.— Пошла я третьего дня по воду. А рано–рано еще, солнышко краешек самый кажет. Подхожу я это к реке — батюшки! — она и плывет!

– Ну–у? — дед Савка как замахнулся картой, так и замер.— Так и плывет?

– Кто плывет–то? — с усилием ворочая языком, спросил Купецкий Сын, прослушавший начало рассказа.— Баба, что ль? Голая, а? Гы–ы…

– Дурак ты,— спокойно сказала Пафнутьевна.— Русалка плывет. Волосы золотые так и плывут поверх воды, так и плывут. И гребень на виду.

– Гребень? — опять не понял Купецкий Сын.— Какой гребень? Как у петуха?

– Тю–ю! — засмеялась Пафнутьевна.— Сказал! Вот уж истинно: ни тити–мити, ни боже мой!

– Ты играй, играй,— спохватился дед Савка.— Тебе ходить.

Купецкий Сын проиграл и на этот раз. Дед Савка радостно захихикал, взял пухлую колоду засаленных карт и со смачным хеканьем, с оттяжкой принялся бить Ваську по носу.

– Легче, легче,— гнусаво ныл Купецкий Сын.— Изверг, креста на тебе нет.

Девки побросали ухваты, поварешки и, радостно визжа, столпились вокруг.

– Ой, что делают, что делают! — вскрикивала Пафнутьевна, кудахтала от смеха и вытирала слезы цветастым оборчатым передником.

– Ну, будя с тебя! — сжалился наконец дед Савка и разлил по стаканчикам водку.—- На–ко, попей, горемычный, да утешься.

Васька, шмыгая припухшим носом, выпил, помотал башкой и снова начал сдавать карты.

Пафнутьевна между тем вмесила все масло в тесто, и вышло оно пухлое, как здоровенькое дитя, пышное, золотистое да на вид легкое. Загляденье!

Купецкий Сын засопел, заурчал, глотая слюни.

– Э–эх, мать честная, и едят же люди… Дед, налей еще по одной.

– Глаза б мои на вас не глядели! — больше по привычке запричитала Пафнутьевна.— Да когда ж вы ею, проклятой, нальетесь по самые уши? Знать уж, не бросите окаянную, пока не ляжете повдоль лавки!

– Тш… Пафнутьевна,— урезонивал ее Васька, поднимая растопыренную грязную пятерню.— Тш… Не бого–буль… хуль… хульствуй!.

– Чаю бы лучше попили,— сказала уже с порога Пафнутьевна.— С монпасеей!..

– Чай — не водка, много не выпьешь,— кротко заметил дед Савка, выпил и умиротворенно вздохнул.— Ох, как будто господь по душе босиком прошел!

Помедлив, он снова взялся за штоф.

– Слышь, Васька, что я тебе скажу…— он поманил к себе пальцем.

– Ну?

– Наш–то, слышь, опять за старое взялся. Видать, назад все поворачивается, как при царе было.

– То ись? — Васька вытаращил глаза.— А что?

– А то… Хозяин–то опять стал в холодную запирать, вот оно как.

– Да ну? Кого?

– Казаки сказывали, двоих, мол, восточников да одного орочона–охотника.

– Ах ты…— Васька незатейливо выругался.— Ништо его, душегуба, не берет! Любая власть по ему.

– Да уж так оно, видно, и есть,— согласился дед Савка.— Деньги, они, брат,— сила!

– Э–эх,— тоскливо выдохнул Купецкий Сын.— А ведь и я бы мог, да, видать, нет во мне той оси.

– Какой еще оси, Вася?

– Ну, вроде как у телеги. Сломалась, положим, ось — и колеса набок, понял? Так и во мне.

Васька с отвращением выцедил водку, передернулся, понюхал корочку.

– Страшно мне, дед, понимаешь? Как подумаю, что, мол, встану раз и всем скажу, кто я есть на самом–то деле…— Васька, пошатываясь, встал, выпятил живот.— Встану и скажу: вот он, мол, я–то, глядите! — так, веришь ли, коленки начинают подгибаться и никакой в них силы не остается. И в груди так и сосет, так и сосет. Эх, не поймешь ты! — с отчаянием вскричал Васька.

– Верно, не пойму я,— смиренно помаргивая, согласился дед Савка.— Да ты сядь, Вася, сядь, миленький.

Появилась запыхавшаяся Пафнутьевна, шикнула на девок, и тотчас духовитые горячие пироги на подносах, огромные миски, накрытые чистыми полотенцами, объемистые гусятницы с выпуклыми крышками друг за другом поплыли из кухни.

Тихо, тоскливо стало вдруг в кухне. За окном густела синь.

– Ты погоди, Вася,— ласково проговорил дед Савка.— Вот придет Пафнутьевна, тожно и нам немного перепадет.— Дед кряхтя полез из–за стола.— Ох–хо–хо, пойти ворота запереть…

Оставшись один, Васька некоторое время сидел, пригорюнясь на свечку. Спохватившись, воровато оглянулся, выпил дедову стопку, налил еще, выпил, издал звук, схожий с коротким собачьим брехом, пошарил глазами, ища, чем бы закусить. Внимание его привлекло тесто для кулебяки по–варшавски.

– Б–баргузинский мужичок вырос на морозе,— с хитрецой произнес Васька и погрозил тесту пальцем.— Л–летом ходит за сохой, а зимой в об–бозе… Вот старатели идут…— Он с трудом поднялся и стал медленно обходить стол; его сильно пошатывало на все стороны.— В–вот старатели идут,— упрямо повторил он, нависая над тестом,— золото считают… б–баргузинских любят баб… а мужики н–не знают…

Тут он попытался погрузить в тесто пятерню, по промахнулся и едва не упал.

– Вон ты как! — по лицу Васьки прошла лукавая ухмылка.— Н–ну тожно я тебя иначе…

Он расставил пошире ноги, вцепился обеими руками в край стола и, хищно пригнувшись, тщательно нацелился зубами на тесто.

– …И в–ваших нет! — Васька ткнулся лицом в тесто.

– Ой!— вскричала сзади вошедшая девка.— Дядь Вась, что это ты делаешь–то?

– Изыди вон! — невнятно проговорил Купецкий Сын и медленно повернулся к ней.

Девка завизжала и выскочила из кухни.

– Ничего, вкусна пища,— одобрил Васька.

Дед Савка как вошел, так и прирос сапогами к полу с вытаращенными глазами и с поднятой рукой — хотел, видать, перекреститься, да не донес до лба сложенные в щепоть пальцы.

– Ос–споди…— выдавил он наконец из себя.— Никак ты живой, Василий? Бож–же мой, а я уж думал, что у тебя вся мозга наружу вылезла…

– М–м… иди попробуй тесто,— облизывая пальцы, промычал Васька.— Царская пища!

Дед Савка так и подпрыгнул.

– Ах, варнак! — взвизгнул он.— Каторжная твоя душа, что выдумал! Да ведь Пафнутьевна за это тесто нас с тобой живьем съест! Лахарик несчастный!

Старик резво подбежал к столу, кое–как привел в порядок разрытое тесто и, как муравей дохлую муху, потащил обмякшего, хихикающего Ваську в темный угол за печкой.

– Ах, ах, вот несчастье–то,— по–бабьи причитал он.— Тут шуба лежит, ложись–ка да спи, чтобы Пафнутьевна тебя не увидела… Ах, варнак, как есть варнак…

Часа через два принес черт Жухлицкого. Ступив через порог, Аркадий Борисович остановился, навострил уши, прищурился и повел глазами. В кухне в этот час случилась одна девка,— заметив хозяина, она бестолково засуетилась, роняя ложки и вилки. Аркадий Борисович милостиво махнул рукой, сделал шаг и снова стал, прислушиваясь. Оглядел темные углы — так и есть: справа, между печью и стеной, кто–то лежал. Жухлицкий подошел, нагнулся, вглядываясь, и невольно содрогнулся, да и было от чего — на полу в полумраке запечья смутно виднелась совершенно нелюдская харя — вся в каких–то жутких белых струпьях и шишках. Аркадия Борисовича в первый миг даже оторопь взяла.

– Эт–т–то что за сволочь здесь валяется? — невольно делая шаг назад, вопросил он.

Девка хихикнула в своем углу, побрякивая кастрюлями.

– Ну? — повысил голос Аркадий Борисович.— Тебя спрашивают, кобыла гладкая!

– Ой, да Купецкий Сын это,— затараторила девка, всплескивая руками.— Набрался винища да возьми и залезь прямо мордой в тесто да давай его жрать. Так сырым его жреть, так и жреть…. перемазался весь, чавкает, как чушка… Ой, смеху–то!.. Уж Пафнутьевна так серчала, так серчала… А он завалился и спить, и спить себе без задних ног!..

– Тесто выбросить свиньям! Ступай скажи казакам, чтобы пришли выкинуть отсюда эту тварь!.. Хотя постой, я его сам сейчас.