Митька после того случая исчез куда–то — говорили, подался обратно на Бодайбо,— а через полтора года Мухловничихе стало известно, что он объявился снова и, похоже, ходит в доверенных у молодого Жухлицкого (Борис Борисович к тому времени уже помер). «Вот ты и попался!» — сказала себе Дарья Перфильевна и покатила в Чирокан — требовать, чтобы Митьку передали в руки горного исправника. Аркадий Борисович в ответ только усмехнулся и развел руками: «Полноте, Дарья Перфильевна, времени–то уж сколько прошло… Да и точно ли он тогда был? В горячке–то, может, и обознались…» Мухловничиха, баба гордая и властная, даже задохнулась от такой откровенной наглости его. «Воров берешь под защиту? Знать, заодно ты с ними!» — хлопнула дверью и — пулей вон. «Куда же вы, Дарья Перфильевна? — кричал вслед Жухлицкнй, по пояс высовываясь из окна.— Оставайтесь, чайку бы попили, наливочки!» — «Я с тобой, варначий кум, на одной десятине нужду справлять не стану!» Дарья Перфильевна в сердцах никак не могла попасть ногой в стремя, наконец уселась, ожгла коня плеткой и бешено рванула вдоль улицы, давя кур и поросят. Чуть замешкавшиеся охранные казаки один за другим нырнули в густую пыль, поднятую их разгневанной хозяйкой, и сгинули с глаз — только лихое их гиканье слышалось еще некоторое время, но пропало потом и оно. Глядя им вслед, Аркадий Борисович хохотал до колик.

Дарья Перфильевна с той поры десятой дорогой объезжала Чирокан, а ее люди вовсю хищничали на застолбленных Жухлицким площадях. Аркадий Борисович в долгу не оставался. В народе говорили, что не в Митьке тут дело, а в том, что Аркадий Борисович после смерти отца очень ловко оттягал у Мухловничихи богатый прииск Полуночно–Спорный, подаренный ей когда–то старшим Жухлицким. Дело, конечно, темное, простому человеку недоступное…

Аркадий Борисович, увидев под окнами Мухловничиху, не поверил сначала своим глазам. Однако верь не верь, а встречать гостей надо. Жухлицкий поспешил во двор, где уже начиналась суета. Двое дюжих казаков снимали с коня тучного Франца Давидовича. Старик, держа над головой лакированную китайскую трость и словно собираясь отходить ею казаков, кричал что–то веселое, охал и дрыгал толстыми ногами, обутыми в мягкие сапоги. Дарья Перфильевна все еще сидела в седле, готовая, казалось, в любой миг хлестнуть коня и ускакать. Увидев сбегающего с крыльца Жухлицкого, она резко выпрямилась, и неприязненная улыбка обозначилась на ее лице.

– Франц Давидович, дорогой…— уже издалека закричал было Аркадий Борисович, простирая руки, но Ризер тут же перебил его.

– Даму, даму встреть сначала! — рявкнул старик, тыча тростью в сторону Мухловничихи, глянул куда–то мимо Аркадия Борисовича, и лицо его умильно расплылось.— Сашенька, ты ли это? Чудо, чудо как стала хороша!..

– Виноват!— Жухлицкий круто развернулся и поспешил к Мухловничихе.— Дарья Перфильевна, здравствуйте, голубушка! Не ждал, не ждал…

– Вижу, рад,— насмешливо проговорила она, подавая руку.— Редко что–то видимся, а ведь в соседях живем…

– Зато уж не мешаем друг другу,— в тон ей отвечал Жухлицкий, помогая сойти на землю.

С Сашенькой золотопромышленница поздоровалась более милостиво — даже чмокнула ее в щечку.

– Третьи сутки в дороге,— брюзгливо жаловался Ризер, пока шли к дому.— Разве это мыслимо в мои годы?

Как хорошо зимой! Садишься в саночки и пошел… ох–хо–хо…

– Что же заставило такого почтенного человека, как вы, Франц Давидович, предпринять это путешествие? — спокойно и словно бы из одной только вежливости поинтересовался Жухлицкий.

– Разве мыслимо так жить дальше?— закричал Ризер, но спохватился и махнул тростью.— Потом, потом, Аркадий, успеем еще поговорить…

Едва успели войти — с хлебосольной улыбкой, с поклоном подкатилась расторопная Пафнутьевна, лицо — свекольное от кухонного жара.

– Батюшка Аркадий Борисович, гости дорогие…

– Принеси–ка нам пока чаю, а Сашенька после скажет тебе, что подавать,— отмахнулся Жухлицкий, беря Ризера под пухлый локоток и мягко направляя его к лестнице, ведущей наверх.— Прошу прямо в кабинет, Франц Давидович… Сашенька, ты уж поухаживай за Дарьей Перфильевной…

Ризер как вошел в кабинет, так сразу же со вздохом облегчения повалился в кресло. Расслабленно помаргивая круглыми навыкате глазами, долго сопел, тер лицо и шею огромным шелковым платком.

Сладко распустив по всему лицу морщины, вошла с подносом Пафнутьевна. Следом внесли самовар. Под веселеньким стеганым колпаком, возвышавшимся на подносе, оказался фарфоровый чайник.

Пафнутьевна хлопотливо взялась было за чашки, но Жухлицкий остановил ее, слабо махнув пальцами.

– Ступай, Пафнутьевна, сами разольем…

Выждав, когда закроется за ней дверь, Жухлицкий вопросительно повернулся к гостю. - Желаете к столу? Тот засопел еще громче и помотал головой.

– Как вам угодно,— Жухлицкий налил чаю и протянул Ризеру.

Франц Давидович, не вставая с места, принял чашку, отхлебнул, поморщился и отставил в сторону.

– Горяч? — встревожился Жухлицкий, как и подобает внимательному хозяину.— Или заварен плохо?

– Не те нынче чаи пошли,— буркнул Ризер.— Трава… Вот раньше, помню…

– Позволю себе не согласиться,— мягко сказал Аркадий Борисович, отлично понимая, что разговор о чае — всего лишь необходимая дань приличию.— Чай, ввозившийся в Россию товариществом «Караван», действительно был не слишком хорош, согласен с вами,— я его и не держал у себя. А этот же у меня из старых поставок, настоящий «бай–хоа», как называют его китайцы, то есть «белые ресницы».

– Это байховый, что ли? — брюзгливо осведомился Ризер.— Ты бы, Аркадий, поменьше слушал харбинских купцов,— ужасные мошенники, скажу тебе.

Ризер немного помолчал и, видимо, сочтя приличие достаточно соблюденным, поднял голову.

– Нет! — сокрушенно сказал он вдруг и трубно высморкался.

Аркадий Борисович, благожелательно глядя гостю в глаза, сидел напротив; на губах — улыбка, терпеливая и сочувственная.

– Нет! — сердито повторил Франц Давидович, взмахнул необъятным платком, сложил и сунул в карман.— Не понимаю!

– Что не понимаете, Франц Давидович? — все еще улыбаясь, спросил Жухлицкий.

– Я не понимаю, почему ты, сильный, цветущий мужчина, сидишь в стороне от дел, происходящих в стране?

– А теперь я не понимаю вас, Франц Давидович,— улыбка сошла с лица Жухлицкого.— Что же, по–вашему, должен я делать? Поспешить, сломя голову, к Колчаку? Или к атаману… как его там… Семенову?

– Как вам это нравится: он не понимает! — Франц Давидович всплеснул ручками и возвел очи горе.— Какой Колчак? Какой Семенов? Это же банкроты, жулики! Деловому человеку с ними делать нечего. Нет, ты должен пойти к Советам!

Аркадий Борисович от неожиданности пролил на брюки чай и зашипел от боли.

– Вы сума сошли, Франц Давидович! Или… шутите?

– Какие шутки! Советы — вот сегодня сила! — Старик поманил его пальцем, но тут же сам живо придвинулся с креслом.— Перед умным человеком сейчас открываются величайшие возможности! Небывалые!.. Каждый делает свой гешефт по–своему. Одни играют на бирже, другие занимаются коммерцией, третьи подделывают документы. Но самая большая игра, чтоб ты знал,— это политика. Скажи мне, Аркадий, что, по–твоему, происходит в России? Ну, ну?

Аркадий Борисович пожал плечами, усмехнулся нерешительно.

– Как вам сказать в двух словах… Низы, чернь пытаются установить собственную власть, создать государство, как они говорят, рабочих и крестьян.

Франц Давидович выслушал его, кивая с каким–то снисходительным сожалением после каждого слова.

– Да,— сказал он, когда Жухлицкий кончил.— Ты — сын моего старого друга, ты — такой же, как я, золотопромышленник. Поэтому мне стыдно за тебя, Аркадий. Неужели ты так слеп и доверчив? Все, что ты мне сказал, это есть слова, слова, слова… А я слишком стар, чтобы верить словам. Люди, знаешь ли, чаще всего говорят одно, думают — другое, а делают — третье. Возьмем первый государственный переворот. Что случилось после того, как свергли царя в феврале прошлого года? Кто–то пришел к власти, получил выгоду, а кого–то обошли, верно? Но сменить высшую власть в стране — это не то же самое, что сменить, скажем, управляющего на прииске.