На палубе откинулся люк, и из него появилась толпа грязных голых людей. Вонь от них была настолько ужасной, что Алека вырвало прямо сквозь пластины его железной узды. Несчастные рабы шатались, скованные тяжелыми цепями, и Алек увидел, как двое матросов за руки и за ноги выволокли ещё одного. И хотя тот был грязнее, чем все остальные несчастные, ещё более в изнурен и весь в крови, Алек сразу узнал его!

— Се. егил! — закричал он, пытаясь вырваться из рук своих тюремщиков, проклиная кляп, мешавший ему кричать: — Се. егил! Се. егил!

Поначалу он испугался, что Серегил мертв. Даже под слоем грязи была заметна его мертвенная бледность, а глаза глубоко запали в темные в кровоподтёках глазницы. Но когда моряки тащили его по палубе, Алек увидел, что он слегка зашевелился. Железные браслеты, сковывавшие его руки и ноги, были слишком тяжелы для него. Насколько Алек мог видеть, он едва волочил ноги, и из-под полуопущенных век виднелись лишь белки глаз. Алек никогда ещё не видел своего тали в таком ужасном состоянии. Но он жив, и он — здесь! Прежде, чем он смог узнать ещё хоть что-то о состоянии Серегила, тюремщики Алека подняли его на плечи и потащили вниз, к проходу. И хотя он оставался всё так же беспомощным, теперь в нём ожила надежда. Последнее, что он увидел, пока палуба не осталась далеко наверху, было то, что раб ауренфейе, имени которого он так и не узнал, опустился на колени возле Серегила.

— Помоги ему, пожалуйста! — тихо попросил Алек, пока его тащили на берег.

Алек?

Серегил едва понимал, что происходит, когда всё вокруг вдруг пришло в движение. Его вынесли на солнечный свет — слишком яркий даже для его закрытых глаз. Свежий холодный ветер сменил эту вонь, которая, казалось, будет длиться вечно. Или это был новый сон? И голос Алека, зовущий его, тоже приснился?

Оставаться тут оказалось слишком больно, и он позволил себе вновь провалиться в благодатную темноту. Сознание снова играло с ним злые шутки, и он не был уверен, сон ли то всё ещё или наяву слышатся эти голоса, пробивающиеся откуда-то издалека.

— Я сказал держать его под стражей, а не убивать!

Серегилу был почему-то знаком этот голос.

— Но мы подумали, что…

Он вряд ли осознавал, на каком языке велся разговор; было лишь ясно, что он всё понимает.

— Бестолку! Он умирает!

Кто умирает? Только не я, друг! Только не сейчас, пока ещё…

Тюремщики Алека понесли его вниз по длинному каменному причалу к рыночной площади. Если у него и были какие-то сомнения относительно здешнего рабства, то теперь они развеялись. Он видел железные клетки, набитые голыми мужчинами, женщинами и детьми, а также высокий помост, где, прикованные к столбам, были выставлены несчастные на обзор толпы.

— Спаси меня, создатель, — прошептал Алек.

Моряки покрепче ухватили его и потащили по мощёной улице между складами.

Холодный воздух был сух и полон пыли. Улица кишела людьми даже в этот час, и впервые за всё время он так страдал от своей наготы. Старухи и молодые девчонки смеялись и показывали на него пальцами, окликая на своём языке. Познания Алека в пленимарском были далеки от совершенства, но и тон их насмешек было понятен. Все еще подверженный воспитанной с детства скромности северянина, несмотря на долгое знакомство с Серегилом, он буквально сгорал со стыда. И кажется, худшее ещё впереди. Они приближались к ещё одному району торговли, и скоро оказались среди характерных огороженных загонов. На одном из помостов была выставлена светловолосая молодая женщина, руки которой были связаны сзади, чтобы не давать ей прикрывать себя. Их глаза встретились на мгновение: они поняли муки друг друга. В следующем загоне стояли, плача и цепляясь друг за друга, два маленьких мальчика, в то время, как торговец увещевал толпу. Слепой скрипач, стоявший на углу улицы, наигрывал радостную джигу.

Внезапный поворот улицы избавил Алека от остальных достопримечательностей, но и того, что он увидел, было предостаточно. Со слезами ярости, застилающими его взор, он стал кричать и биться, не в силах держать себя в руках, и тюремщики поспешили поскорее внести его в длинное, низкое здание. Изнутри оно напоминало сарай с длинными рядами клеток, похожих на камеры. Его поместили в одну из них, бережно опустив на взбитую соломенную подстилку и захлопнув за ним железные двери. Здесь было очень светло. Алек приподнялся на руках и осмотрелся. Стены его небольшой камеры были сделаны из массивных досок, открытых взорам лишь впереди. Насколько он понял, в большинстве клеток было по одному или более пленников. Все еще скованный своими наручниками и со спутанными ногами, он отполз в дальний угол клетки и зарылся в солому, насколько это было возможно. Его сердце бешено колотилось, кровь гулко стучала в висках, а он боролся с новыми приступами паники. У него не было ничего под рукой, и кругом были люди, разговаривавшие или громко торговавшиеся на языке, которого он не понимал. Как он жалел сейчас, что не позволил Серегилу обучить его пленимарскому! После их прошлых злоключений он не хотел и слышать ни об этой стране, ни о ее языке. Теперь он корил себя за своё упрямство. Сколько времени пройдёт прежде, чем кто-нибудь вытащит его самого из этой клетки и выставит на обозрение? И как понять, что происходит вокруг?

Этот сарай для рабов был очень оживлённым местом, мало чем отличаясь от лошадиного рынка. Разношерстная толпа прогуливалась туда-сюда вдоль линии клеток, смеясь и болтая, осматривая выставленный на продажу товар. Многие останавливались возле клетки Алека, но пока никто не трогал его. Было много зенгати, в их испачканных солью ботинках и полосатых туниках. Большинство, однако, походили на представителей знати или торговцев, одетых на скаланский манер. Алек внимательно присматривался к ним. Кроме Принца Мардуса и его некроманта, единственными пленимарцами с кем он раньше имел дело, были их матросы, и те в основном были грубы и твердолобы. По сравнению с ними, эти люди были похожи на обычную рыночную толпу, если бы не товар, которыми здесь торговали. Красиво одетая молодая женщина, окруженная толпой слуг и приятелей, задержалась, чтобы получше рассмотреть его. Вырез её платья был менее глубок, чем того требовала скаланская мода, но в её зачесанных вверх волосах блестели роскошные перья и драгоценности. Ее лицо было покрыто чем-то вроде белой пудры, а губы выкрашены в темно-красный цвет. Эта неестественная броскость, а также оценивающий взгляд ее жестких темных глаз, заставил Алека занервничать. Она указала на него, затем направилась дальше, бросив через плечо какое-то замечание, заставившее её компаньонов тоже засмеяться и показывать на него пальцами. Алек догадался, что это, должно быть и есть одна из тех куртизанок, о которых упоминал фейе. Он мало что знал о добропорядочных пленимарских женщинах, но слышал, что обычно они сидят дома под бдительным присмотром. Будь я проклят, если закончу свои дни игрушкой какой-то шлюхи!

После этого он попробовал не обращать внимания на толпу, пока несколько негодяев, собравшихся возле его клетки, не стали кидать в него камешки, чтобы он поднял лицо. Они были одеты как мясники: в кожаных передниках, все в пятнах засохшей крови, а с их широких кожаных поясов свисали гнутые ножи и странного вида щипцы. Один из парней, поймав взгляд Алека, накрыл одной рукой поверх передника свой пах, делая другой недвусмысленный отрезающий жест. Какой-то пленимарец очень приметной внешности прикрикнул на них, отгоняя прочь. Он был не слишком молод, но и не стар. На нем был черный бархатный камзол с серебряными петлями и широкими обшлагами, отделанными тесьмой, множество золотых колец на пальцах и украшенная драгоценными камнями цепь на шее.

— Успокойся, мальчик, — сказал он Алеку на безупречном скаланском. — Если ты тот, о ком говорят, тебе нечего опасаться ножа мясника.

Незнакомца сопровождал маленький человечек, плотно закутанный в плащ с капюшоном, бросавшим тень на его лицо, и а также несколько слуг, все темнокожие, с коротко подстриженными волосами и бородами. Они были очень похожи на знакомых Алеку пленимарских матросов, и он забился в самый дальний угол, хоть и знал, что вряд ли это поможет. В лице хорошо одетого господина не оставалось сомнений: он нашел, что искал, а искал он именно Алека. Тихим голосом он поговорил о чём-то с закутанным человеком, который в свою очередь пропустил вперед какого-то человека, находившегося всё это время позади них.