Джеймс сидел, привалившись спиной к парапету и уткнувшись лицом в колени. Ветер трепал его волосы.

Малфой поежился, выходя на площадку.

Смерть длинноволосым гоблинам, жуткую смерть, медленную!

Скорпиус подошел к другу и сел рядом, ничего не говоря. Не умел он говорить так же, как Ксения. А на шутки Джеймс сегодня не реагирует.

— Джеймс, что он сделал? — наконец, нарушил тишину Малфой. Нужно знать, за что он прибьет этого…

Гриффиндорец промолчал, лишь поднял лицо. Слезы катились по его бескровным щекам. Так же, как в ту ночь, когда им сказали, что их мать погибла. Нет, не так же. Страшнее. Потому что Джеймс вдруг обхватил голову руками и зажал уши, стучась лбом о колени. Малфой вцепился в плечи друга, не давая тому истязать себя.

— Что ты творишь? Совсем съехала крыша? Хватит!!! — слизеринец силой оторвал руки Джеймса от лица и заглянул в глаза. Глаза, полные ужаса. — Перестань! Он тебя, что, психом сделал?

— Нет, — покачал головой гриффиндорец. — Нет. Он заставил меня снова все пережить… Я не был готов, понимаешь? Тогда я был готов! Я знал, что будет тяжело. Сейчас я не был готов, понимаешь? Я не был готов к этому!!! — глаза Джеймса стали огромными и смотрели сквозь друга. — Ее крик «мама!». И стенания отца… Я услышал это снова. И теперь уже не могу забыть!!!

— Джеймс, успокойся, — Малфой заставил друга сосредоточиться на его лице. — Это воспоминания, всего лишь воспоминания. Ты справился с этим уже однажды, сможешь снова!

— Ты когда-нибудь слышал, как твой отец воет от горя, Скорпиус? Ты видел, как он лежит у могилы твоей матери и бьется о землю? — Джеймс чуть раскачивался, тяжело дыша. — Ты не слышал крика Лили. А я слышал. И слышу. Постоянно. Снова и снова…

На плечо Малфоя легла рука. Он обернулся — Ксения. Слизеринец кивнул и встал, давая ей опуститься рядом с Джеймсом. Она не говорила, просто обняла его, чуть укачивая. Он послушно затих.

— Закрой глаза, Джим, — тихо шептала она, а Малфой беспомощно стоял в двух шагах от них. — Закрой. Почувствуй мои руки. Ты их чувствуешь, правда?

— Да, — покорно ответил Джеймс, уткнувшись в ее плечо.

— Хорошо, ты чувствуешь их. Они теплые, правда? Они не делают тебе больно… Ведь нет? — Джеймс помотал головой. — Теперь сосредоточься на них, почувствуй. Не думай больше ни о чем, ладно?

Наверное, гриффиндорец кивнул. Малфой стоял, затаив дыхание. Все-таки она была колдуньей. Ее голос завораживал, и руки, наверное, тоже завораживали. Поттер затих, словно убаюканный ее ничего незначащими словами.

— А теперь представь себе место, где тебе было хорошо, любое место, — Ксения гладила парня по плечам и спине, тихо укачивая. — Представь, что там есть. Может, там есть еще кто-то…

— Ты, — выдохнул гриффиндорец, и Малфой решил, что пора убираться отсюда. Он тихо отступил, стараясь не привлечь к себе внимания, выскользнул за дверь и стал спускаться по лестнице. Наверное, Ксения тоже выбежала из класса за ними. Хорошо, что выбежала — он бы сам не смог так быстро успокоить Джеймса.

Зато он сможет долго и болезненно прибивать того урода, который заставил Поттера так мучиться.

Малфой спустился из башни в тот момент, когда по замку разнесся звук колокола. Где искать этого гоблина? У мадам Помфри. Или у Слизнорта.

Больничное крыло было пусто. Тогда Скорпиус отправился в подземелья. Но он не дошел до них, потому что в коридоре у кабинета Нумерологии увидел Лили Поттер и Грега Грегори, уютно склоненных над какой-то книжкой.

Скорпиус быстро взмахнул палочкой — книга в их руках подскочила и ударила Грегори прямо в лоб, глухо хлопнув. Тот удивленно смотрел на напавший на него учебник, а Лили догадливо подняла глаза и тут же увидела Малфоя. Что-то кинув Грегори, она направилась к Скорпиусу. Он же намеренно завернул за угол.

— Не обязательно было его бить, — заметила Лили, оказавшись рядом со слизеринцем. — Он просто просил помочь ему с одной формулой…

— Нормально… А что, на пятом курсе проходят то же самое, что и на шестом? — Скорпиус облокотился о стену спиной, засунув руки в карманы.

— Нет, он спрашивал формулу, которую проходят на четвертом курсе, — улыбнулась девушка.

— Да, Грегори можно только посочувствовать, память у него короче, чем ноги Флитвика, — Малфой хмыкнул, когда Лили улыбнулась. Потом он перевел взгляд на конец коридора и тут же встал прямо, доставая палочку. Гриффиндорка тоже обернулась и шагнула к Скорпиусу, беря за руку с палочкой.

— Стой, не надо, — попросила она, заглядывая в глаза слизеринца, которые приобрели стальной оттенок. — Пожалуйста…

— Лили, ты же видела, что он сделал с твоим братом! — Малфой не спускал взгляда с удаляющейся фигуры в черном.

— Я прошу тебя, — прошептала она, кладя руки ему на грудь и подняв лицо. — Я боюсь его. Не надо с ним связываться…

— Он напугал тебя?! — завелся еще сильнее Скорпиус, но она не пустила его, просто обвив его шею руками и встав на цыпочки.

— Не уходи, не надо, — тихо попросила она, глядя прямо в его глаза. Сталь превратилась в лед, потом в жидкое серебро, когда она притянула к себе его голову и робко поцеловала в прохладные губы.

И он не ушел. Не ушел бы вообще, если бы через какие-то мгновения в их ушах не раздался колокол, зовущий студентов в классы.

— Обещай, — она отстранилась, но рук не убрала, — обещай, что не станешь мстить. Скорпиус, я прошу тебя. Этот человек не достоин этого… Обещай.

Он нахмурился, но, глядя в ее глаза, не мог сопротивляться. Он кивнул — через силу, борясь со своим «я», требовавшим как минимум крови этого слизняка. Но все-таки кивнул, хотя его малфоевская половина тут же взвыла.

Она улыбнулась, коснулась губами его скулы, а потом развернулась и пошла к классу. А Скорпиус остался посреди коридора, так и сжимая в руке палочку. Потом взмахнул ею от досады и стоящие в нише доспехи громко лязгнули.

Малфой, тебе пора менять фамилию. Скорпиус Поттер. Убиться что ли, пока еще не поздно?! С этой глубокой мыслью слизеринец отправился к кабинету Флитвика, чтобы отыграться хотя бы на мышке.

Какая длинная была ночь. Длинная. Страшная. Трудная. Лунная…

Она не знала, сколько часов провела на полу, под дверью комнаты, из которой Рон так грубо ее вытолкнул. Вытолкнул, заперся изнутри и наложил заклинания.

Запястья уже не ныли, хотя Гермиона знала — на них появились синяки. Рон впервые за много лет сделал ей по-настоящему больно.

А она хотела быть с ним в эту ночь. Хотела держать его голову, руку (лапу?), чтобы ему не было страшно одному, наедине с полной луной и болью, которая, наверное, должна была прийти вместе с трансформацией.

Гермиона снова всхлипнула, хотя, казалось, что слез уже не осталось. Он не захотел, чтобы она осталась. Он схватил ее за руки — впервые так сильно, что она вскрикнула от боли. Он вытолкнул ее из комнаты. Заперся. И Гермиона уже не смогла разделить с мужем то, что предстояло ему впервые.

Она сидела на полу, опершись спиной о запертую дверь. Сначала ловила звуки, но их не было. Рон наложил заглушающее заклинание. Он отгородился от нее. Он вытолкнул ее из своей жизни. Пусть всего на ночь, но вытолкнул.

Гермиона пыталась снять заклинания. Не вышло. Дом не слушался ее палочки. И женщине ничего не оставалось, как ждать, надеясь, что волчелычное зелье хоть немного облегчит то, что предстояло Рону.

Он был один. Наедине с болью. Наедине со страхом. И он не позволил ей разделить это с ним. Раньше они все переживали вместе. Но сегодня он отказал ей в этом.

Гермиона вытерла щеки, просто чтобы хоть что-то сделать. Голова была тяжелой, руки чуть подрагивали.

Его глаза. Она никогда не видела у Рона, ее любимого, нежного, ласкового Рона Уизли такого взгляда. Даже когда он гневался (как на шестом курсе, когда она напустила на него наколдованных птиц), даже когда ревновал (когда он бросил их с Гарри в палатке, в последний год войны с Волан-де-Мортом), даже когда бесился (когда они с Гарри секретничали по работе) — никогда не было у него такого жестокого, безжалостного и одновременно обреченного, готового ко всему взгляда.