Люпин нашел взглядом огрызок зеленого карандаша — он закончился, наверное, именно на этом рисунке.

— Привет, Тед.

Он поднял глаза — по лестнице спускалась, держась за перила, сонная Гермиона.

— Привет, — Люпин отложил рисунок и поднялся. — Ты как себя чувствуешь? Такая бледная…

— Все нормально, — она приняла с благодарностью его руку, когда Тедди помог ей спуститься.

— Да уж, я даже почти поверил, — Люпин видел искусанные губы Гермионы. — Что тут происходит? Гарри тоже выглядит так, будто долго и тяжело болел…

Гермиона слабо улыбнулась:

— Где он?

— На кухне — готовят с Альбусом завтрак.

Она кивнула и, наверное, собиралась пойти туда, но тут в дверях появился сам Гарри. Люпин видел, как встретились их с Гермионой взгляды, как дрогнули ее сжатые руки. Плед упал с плеч Гарри. И они просто смотрели друг на друга. Тедди почувствовал себя лишним, но боялся двинуться, чтобы не привлечь к себе внимания.

— Тосты готовы, па! — влетел в гостиную Альбус, облаченный в длинный фартук Гермионы, который волочился по полу, на руках — прихватки-варежки.

Гарри погладил мальчика по голове, но взгляда от Гермионы не отвел.

— Ал, а у тебя есть что-нибудь шоколадное? — Люпин шагнул к мальчику. Тот кивнул и пошаркал на кухню. Тедди пошел за ним, оставляя Гарри и Гермиону наедине. Неизвестно, что тут произошло, но что-то хорошее, судя по тому, каким сегодня был Гарри и как на него смотрела Гермиона.

— Ал, а что это ты там изобразил на картинке? Папу и какого-то странного человека… — Люпин сел за стол, глядя, как Альбус достает из шкафчика коробку с шоколадными лягушками.

— Вот, бери, только, правда, тут всего две осталось… — мальчик положил коробку на стол и снял свои нелепые варежки. — Это я нарисовал, как папа сражается с теми, кто убил маму…

Люпин даже не знал, что ответить. Если добрый и милый мальчик начинает рисовать сцены расправы над врагами отца — это уже настораживает.

— Альбус, почему именно это?

Он мягко улыбнулся, залезая на высокий табурет:

— Потому что папа так хотел…

— В смысле?

Мальчик лишь пожал плечами, запуская руку в вазу с драже Берти Ботс.

— Просто папа так хотел.

Люпин покачал головой, совершенно переставая понимать, что происходит в этом доме.

— Ладно, давай, Ал, свои тосты, я бы не отказался от завтрака.

Они опять были в больничном крыле. Что-то зачастили они в этом году в эти не сильно приятные стены.

Джеймс сидел у постели, на которой спала — спала ли? — Ксения. В ней ничего не изменилось — внешне. Не было бледности, не было теней под глазами. Она просто лежала, ее золотые волосы разметались по подушке, и в них играли отсветы факела, что горел в дальнем конце помещения.

Он смотрел на нее и ждал. Ждал, что она проснется. Ждал, что вернется Роза, которая грозилась прибить Манчилли к стенке, но узнать, как все прошло и что с их родителями. Ждал, как ждал половину ночи, сидя на каменном выступе у кабинета директора.

Какое же облегчение он испытал, когда горгулья повернулась, и в коридор ступила Ксения. Ее поддерживал Манчилли, но она шла, сама. Непомерная усталость была в ее взгляде, в движениях, в каждом жесте. И Джеймс подхватил ее на руки, отнес сюда, в обитель мадам Помфри, и бережно положил на кровать.

Он ни о чем ее не спросил, потому что ее усталый, но спокойный взгляд был для него понятнее любых слов. Потом мадам Помфри вытолкала их за ширму — тут был Скорпиус, а потом примчались и Лили с Розой. Школьная целительница если и хотела что-то возразить, — толпа учеников в пять утра ввалилась в больничное крыло — то оставила все при себе, увидев, как покорно и тихо они стоят, ожидая вестей.

Наверное, мадам Помфри знала больше них о том, что значит быть целителем душ и совершить магию проводника, поскольку она с благоговением и чрезмерной заботой, каких еще не видел Джеймс, ухаживала за Ксенией. Девушку погрузили в сон, но старшая целительница постоянно подходила, проверяла пульс, свершала какие-то заклинания над слизеринкой. И уходила. На лице мадам Помфри была бездна эмоций — она будто впервые в своей жизни увидела что-то, что было равно чуду исцеления. Наверное, то, на что решилась Ксения, и было чудом.

Рядом тихо вздохнула Лили. Она сидела на соседней кровати, глядя на свои сложенные на коленях руки. Малфой играл палочкой между пальцами, иногда поглядывая на Джеймса. Они обменивались взглядами, безмолвно общаясь.

Гриффиндорец увидел, как за окном медленно встает солнце нового дня. Рассвет тенями лег на лицо Ксении. Наверное, они зря здесь сидели, потому что Ксения не проснется, пока мадам Помфри не решит, что та уже набралась сил. Но он не мог уйти от нее, от девушки, которую он так любил, от той, что спасла (он верил, что спасла!) его отца, пожертвовав (по-другому он сказать не мог) частью себя.

Из своего кабинета вышла мадам Помфри с очередным пузырьком с зельем. Она посмотрела на застывшую Лили и покачала головой:

— Мисс Поттер, идите и отдохните. Все равно мисс Верди еще несколько дней не будет полностью просыпаться, — в который раз уже сказала целительница, подходя к постели. Джеймс уже привычно встал и отошел на пару шагов, чтобы со стороны смотреть, как мадам Помфри приподымает Ксению, пробудив ее лишь настолько, чтобы та могла глотать. Она не открыла глаза — лишь покорно пила что-то, наверное, не очень приятное на вкус.

Джеймс почти не дышал в тот момент, когда она пила, — он глупо надеялся, что, вопреки словам мадам Помфри, Ксения откроет глаза и посмотрит на него. Он боялся пропустить этот взгляд, который принес бы чуточку облегчения.

— Лили, пойдем, тебе действительно нужно отдохнуть.

Джеймс обернулся — Малфой заботливо взял девушку за плечи. Она не сопротивлялась, лишь бросила взгляд на брата.

— Если будут новости, я тебе скажу, — тихо проговорил Джеймс, провожая их взглядом. Потом снова повернулся к постели, где лежала Ксения. Мадам Помфри аккуратно укрыла девушку и тихо удалилась.

Джеймс сел подле ее постели, оперся локтями о кровать, не спуская взгляда с девушки. Он взял ее за холодную руку и опустил голову на локти, чувствуя, что сам очень устал. Глаза постепенно сомкнулись, и он уснул.

Был рассвет, но темно. Вместо солнца — желтая луна среди облаков. В озере отражается ее призрачный свет. Была зима, но трава зеленела на склоне, а деревья шелестели листвой. Он мог слышать этот шелест. Он ждал, когда появится движение, хоть намек, потому что на этом склоне он никогда не бывал один.

Да, вот кто-то идет. Он теперь знает, кто они, чьи глаза смотрят на него из тел животных.

Впереди гордо шла лань, ее стройные ноги передвигались, едва касаясь травы. Она смотрела на Джеймса, зеленые глаза — глаза отца — лучились светом. Теплом. Надеждой. Добротой. Она остановилась, улыбаясь, мерно дыша. Потом снова пошла. Впервые она так близко подходила. Казалось, он может протянуть руку и погладить ее.

Джеймс повернулся — из гущи листвы выступил олень. Сохатый. Его рога отражали луну, словно были хрустальными. Он легко подбежал к лани, встал рядом, взглянул на Джеймса.

Потом появился пес. Бродяга. С синими, задорными глазами. Казалось, что он безмерно счастлив. Он слегка укусил за заднюю ногу оленя, вызвав недовольное покачивание рогами. Он потерся о бок лани, весело подмигивая. Он был рад, он был полон радости.

Волк, как всегда, пришел последним. Лунатик. Он шел мерно, медленно, устало неся свою седую голову. Но и он был доволен, желтые человеческие глаза блестели, в них купалась полная луна. Волк сел у ног лани и тоже посмотрел на Джеймса. Спокойно. Тепло. Умиротворенно.

Джеймс хотел до них дотронуться. Но не мог. Тогда он заговорил: «Сохатый…». И был услышан. Олень чуть наклонил голову, рога засеребрились. Он сделал шаг вперед, стук копыта отдался тихой радостью в сердце Джеймса. Он протянул руку, надеясь коснуться влажного носа, но странно — рука прошла сквозь оленя. Но Сохатый улыбался. Значит, так и должно быть? Значит, они лишь воображение, лишь тени…