– Ты нравишься мне такая, как есть.

– Это такое искушение. Но, наверное, здесь не следует этим заниматься. Испания – слишком консервативная страна.

– Оставайся такой, как есть.

– Почему у тебя меняется голос, когда ты говоришь об этом? Наверное, я все-таки сделаю это.

– Нет. Не сейчас.

– Спасибо, что хотя бы «не сейчас». Значит, сейчас я могу любить тебя как девушка, а потом – по-другому?

– Ты – девушка. Ты – девушка. Ты – моя прекрасная девушка Кэтрин.

– Да, я – твоя девушка, и я люблю тебя, люблю, люблю, люблю.

– Не болтай.

– Нет, я буду говорить. Я – твоя девушка Кэтрин, и я люблю тебя, пожалуйста, я люблю тебя, всегда, всегда, всегда…

– Не обязательно повторять мне это без конца. Достаточно одного раза.

– А мне нравится говорить это, мне это нужно, и я столько времени была прекрасной девушкой, хорошей девушкой, и я буду ею снова. Я обещаю тебе это.

– Ты могла бы и не говорить этого.

– Нет, мне это нужно. Я говорю это, и я сказала это, и ты это сказал. А теперь, пожалуйста. Ну, пожалуйста.

Они долго лежали молча, потом она сказала:

– Я люблю тебя. Ты такой хороший муж.

– Тебе повезло.

– Я была такой, как ты хотел?

– А ты что думаешь?

– Надеюсь, что была.

– Так и есть.

– Я сдержала обещание, и так будет всегда. А теперь я могу стать мальчиком?

– Зачем?

– Совсем ненадолго. Мне это очень понравилось. Не то чтобы мне этого не хватало, но я была бы рада снова испытать это ночью в постели, если тебя это не слишком расстроит. Можно? Ты не будешь переживать?

– К черту мои переживания.

– Значит, можно?

– Ты так хочешь этого?

Он не спросил: «Тебе это так необходимо?», но она ответила на его невысказанный вопрос:

– Я могу без этого обойтись, но, если ты не против, пожалуйста, позволь мне. Можно?

– Хорошо.

Он поцеловал ее и притянул к себе.

– Никто, кроме нас, не узнает, кто я на самом деле. Я буду мальчиком только по ночам. Днем тебе нечего бояться. Пожалуйста, не беспокойся об этом.

– Хорошо, мальчик.

– Я сказала неправду. На самом деле я не могу без этого. Сегодня на меня вдруг накатило, и я ничего не могу с этим поделать.

Он закрыл глаза и постарался отключиться. Она поцеловала его, и в этот раз все зашло гораздо дальше, и он ощутил безысходность.

– Теперь твоя очередь меняться, – сказала она. – Пожалуйста. Не могу же я сделать это за тебя. Что ж, видимо, придется. Хорошо. Теперь ты изменился. Да. Ты тоже сделал это. Да. Это сделала я, но ты тоже изменился. Да, изменился. Ты моя нежная дорогая обожаемая Кэтрин. Ты моя нежная, моя прекрасная Кэтрин. Ты моя девочка, моя единственная дорогая девочка. О, спасибо тебе, спасибо, моя девочка…

Она долго лежала молча, и он решил, что она заснула. Но она повернулась к нему, приподнявшись на локтях, и сказала:

– Я придумала, чем себя порадовать завтра утром. Я пойду в «Прадо» и буду смотреть картины, представляя себя мальчиком.

– Я пас, – сказал Дэвид.

Утром, когда она еще спала, он встал и вышел на улицу, вдыхая бодрящий свежий воздух высокогорного плато. Он прошел вверх по улице до площади Санта-Ана и позавтракал в кафе, просматривая местные газеты. Кэтрин собиралась в «Прадо» к открытию, к десяти утра. Уходя, Дэвид поставил ей на девять будильник. Шагая по улице, он вспоминал ее, спящую; абрис ее прелестной взлохмаченной головки на белой простыне казался отчеканенным на старинной монете, подушка была сдвинута в сторону, под простыней угадывались мягкие изгибы тела. «Она продержалась месяц, – подумал он, – почти месяц. А от Ле-Гро-дю-Руа до Андайе прошло два месяца. Нет, меньше, ведь она задумала это еще в Ниме. Значит, меньше двух месяцев. Мы женаты три с половиной месяца. Надеюсь, она счастлива со мной, хотя в таких вопросах едва ли можно что-то знать наверняка. Достаточно того, что мы вместе. Разница в том, что в этот раз она попросила, чтобы и я изменился, – сказал он себе. – Она очень просила».

Он почитал газеты, расплатился за завтрак и вышел на улицу. Ветер переменился и снова пригнал на плато жару. Дэвид направился в банк, где царили прохлада, строгость и казенная вежливость, и получил доставленную из Парижа почту. Получение денег по чеку, переправленному в мадридское отделение из его банка, сопровождалось множеством формальностей. Он прочитал письма, пока выстаивал очереди то к одному, то к другому окошку.

Наконец он запихнул в карман куртки толстую пачку денег и вышел на свет. Остановился у газетного киоска и купил английские и американские газеты, доставленные утром южным экспрессом. Потом купил несколько еженедельников о корриде и, завернув в них газеты на английском языке, двинулся вниз по Каррера-Сан-Херонимо в приветливый утренний полумрак «Буфет Итальянос». Здесь было еще пусто, и он вдруг вспомнил, что забыл условиться с Кэтрин о встрече.

– Что будете пить? – спросил официант.

– Пиво.

– Здесь не пивная.

– У вас нет пива?

– Есть. Но здесь не пивная.

– Пошел ты… – Дэвид снова скатал газеты и вышел за дверь. Он пересек улицу, свернул налево на Кале-Витториа к «Пивной Альвареса». Сел под навесом у входа и выпил большую кружку холодного бочкового пива.

«Может, тому официанту просто хотелось поговорить, – подумалось ему. – Там ведь и в самом деле не пивная. Парень просто констатировал факт. Тон не был оскорбительным. А я его… он даже не смог ответить. Черт, нехорошо получилось».

Он выпил еще кружку и попросил счет.

– Y la senora?[22] – спросил официант.

– В музее «Прадо». Пойду поищу ее.

– Буду ждать вас.

Он прошел к отелю по склону, срезав путь. Ключ был у портье. Дэвид поднялся к себе в номер, оставил на столе газеты и почту, деньги убрал в портфель, оставив при себе совсем немного. Горничная успела навести в номере порядок и опустила шторы, чтобы сохранить прохладу, отчего в комнате стало темно. Он умылся, рассортировал почту, четыре письма убрал в задний карман брюк. Захватил парижское издание «New York Herald», «Chicago Tribune» и «London Daily Mail» и направился в бар, заглянув по дороге к портье, чтобы оставить ключи.

– Если придет мадам, передайте ей, что я в баре.

В баре он уселся на высоком табурете, заказал Marismeœ[23] и начал читать письма, закусывая вино фаршированными чесноком оливками, которые бармен подал к вину. В одном из писем он обнаружил две журнальные вырезки с рецензиями на свой роман. Дэвид прочитал их так, словно сама книга и человек, о котором там писали, не имели к нему ни малейшего отношения.

Он убрал вырезки обратно в конверт. Авторы рецензий провели серьезный вдумчивый разбор, но ему было все безразлично. Так же отстраненно он прочитал письмо от издателя. Книга хорошо продается, и, вероятно, осенью продажи будут тоже хорошими, хотя в таких делах трудно предсказывать. Во всяком случае, книга получила блестящие отзывы, а значит, его следующий роман не пройдет незамеченным. Особенно хорошо, что это его второй роман. Это просто трагедия: почти у всех американских писателей хватает таланта только на первый роман. Тем приятнее, что вторая книга Дэвида оправдала надежды, которые подавала первая. В Нью-Йорке на редкость холодное дождливое лето. «О, Боже, – подумал Дэвид, – плевать мне на то, какое в Нью-Йорке лето, и плевать на тонкогубого подонка Кулиджа – нашего президента, который отдыхает в заказнике Блэк-Хиллс, украденном у шайенов и сиу, и который ловит форель в накрахмаленном воротничке, как плевать на накачанных дрянным джином писателей, которых волнует только один вопрос: танцует ли крошка чарльстон. И плевать мне на надежды, которые я оправдал. Кому какие надежды я подавал? «Нью Рипаблик»? «Дайалу»? «Букмэну»? Это ж надо: он, видите ли, подавал надежды. Позвольте подать вам надежды, я собираюсь их оправдать. Дерьмо».