– Спасибо. Я возьму то же, что и ты. Ну, теперь ты понимаешь, почему я говорила, что сюрприз – опасный?

– Да, теперь вижу.

– Правда, я здорово придумала?

– Возможно.

– Нет, не «возможно». Я думала об этом. Я продумала все до мелочей. Почему мы должны жить по общим правилам? Мы – это мы.

– Мы прекрасно проводим время, и я не думаю ни о каких правилах.

– Пожалуйста, проведи по моей голове еще раз.

Он выполнил просьбу и поцеловал ее.

– О-о, ты такой милый, – сказала она. – Я вижу, тебе действительно нравится. Я это чувствую. Ты не обязан сразу полюбить мою новую стрижку. Для начала просто согласись с тем, что она тебе нравится.

– Нравится, – сказал он. – Она подчеркивает прекрасную форму твоей головы и твои прелестные скулы.

– А по бокам нравится? Это тебе не просто стрижка «под мальчика», сделанная в салоне красоты, а настоящая мальчишеская стрижка – без обмана.

– У кого ты стриглась?

– У парикмахера в Эг-Морте. У того, что постриг тебя неделю назад. Когда ты объяснял ему, как тебя нужно постричь, я запомнила и попросила постричь меня точно так же. Он настолько хорошо воспитан, что даже не выказал удивления. Ни малейшего. Только спросил: «В точности как вашего мужа?» Я сказала: «В точности как его». Тебе это говорит о чем-нибудь, Дэвид?

– Да.

– Конечно, найдутся глупые люди, которые назовут это странным. Но мы должны гордиться собой. Я люблю ходить с высоко поднятой головой.

– Я тоже, – сказал он. – Можем начинать гордиться прямо сейчас.

Они сидели в кафе, смотрели, как в воде отражается солнце, как на город спускаются сумерки, и пили коньяк. В кафе заходило много людей – всем хотелось незаметно рассмотреть девушку: во-первых, потому что она была иностранкой, а во-вторых, потому что она нравилась местным жителям и к тому же была необычайной красавицей. Конечно, в тот день все обсуждали рыбу, которую поймал Дэвид, однако новая стрижка девушки была не менее выдающимся событием для их деревушки. В тех краях ни одна приличная девушка не стала бы стричься так коротко, и даже в Париже очень немногие отваживались на подобные эксперименты, поскольку отношение к коротким стрижкам было неоднозначным: кто-то считал их красивыми, кто-то – донельзя безобразными. Для одних женщин короткая стрижка означала серьезные перемены в жизни, для других – всего лишь возможность продемонстрировать великолепную форму головы.

На ужин они ели бифштекс с кровью, картофельное пюре, зеленую фасоль и салат. Девушка попросила официанта принести тавельского[10].

– Это вино для влюбленных, – сказала она.

До сегодняшнего вечера Кэтрин всегда выглядела на свой двадцать один год, и молодой человек гордился этим. Но сегодня она казалась еще моложе. С мальчишеской стрижкой как-то по-новому обозначились скулы; девушка улыбалась ему, и, глядя ей в лицо, он вдруг подумал, что она разобьет ему сердце.

В комнате было темно, лишь слабый свет пробивался снаружи. В окно дул прохладный бриз, но они откинули простыню.

– Дэйв, ты не возражаешь, если мы согрешим?

– Нет, девочка.

– Не называй меня девочкой.

– Там, где я тебя держу, ты – девочка, – сказал он.

Он крепко сжимал ее груди руками, чувствуя под пальцами крепкие прохладные округлости.

– Это всего лишь мое приданое, – сказала она. – А вот мой сюрприз – это действительно что-то новенькое. Потрогай. Нет, оставь их. Они никуда не денутся. Потрогай мои щеки и сзади на шее. О, какое дивное ощущение чистоты, свежести и новизны. Пожалуйста, люби меня, Дэвид, так же, как я тебя люблю. Пожалуйста, пойми меня и люби.

Он закрыл глаза и почувствовал, как она легла на него своим длинным легким телом, прижавшись грудью к его груди, губами к губам. Он лежал, полностью предавшись ощущениям, потом ее рука потянула его руку вниз, и он помог ей своими руками и потом лежал в темноте, ни о чем не думая, а чувствуя только тяжесть ее тела и смятение в душе.

– Ну как: теперь ты можешь сказать, кто из нас кто? – спросила она.

– Нет.

– Ты начинаешь меняться. О да. Да-да, теперь ты – моя девочка Кэтрин. Ты согласен измениться, стать моей девочкой и позволить мне овладеть тобой?

– Ты – Кэтрин.

– Нет, я – Питер. А ты моя чудесная Кэтрин. Моя прекрасная дивная Кэтрин. Как мило, что ты изменился. О, благодарю тебя, Кэтрин, я так благодарен тебе. Пойми меня, пожалуйста. Пожалуйста, пойми и прими. И я буду вечно дарить тебе наслаждение.

Потом, после всего, в полном изнеможении и опустошении, они лежали рядом в темноте, но это был еще не конец. Их ноги касались друг друга, ее голова покоилась у него на руке. Взошла луна, и в комнате стало чуть светлее. Не глядя на молодого человека, девушка провела ищущей рукой по его животу вниз и сказала:

– Ты не считаешь меня развратной?

– Конечно, нет. Тебе всегда этого хотелось?

– Не всегда. Но часто. Как замечательно, что это случилось. Спасибо, что разрешил.

Молодой человек крепко обхватил девушку руками, почувствовав, как ее прелестные груди прижались к его груди, и поцеловал ее обожаемый рот. Он прижимал ее к сердцу и в душе говорил: «Прощай, прощай и снова – прощай».

– Давай обнимем друг друга и полежим тихо-тихо, ни о чем не думая, – сказал он, а его сердце снова сказало: «Прощай, Кэтрин, прощай, моя прекрасная девочка, удачи тебе и прощай».

Он встал, оглядел пляж, заткнул пробкой бутылочку с маслом и убрал ее в боковой карман рюкзака. Затем подошел к кромке воды, чувствуя, как холодеет песок под ногами. Он оглянулся на девушку: его взгляд выхватил ее, лежавшую на склоне с закрытыми глазами, вытянув руки вдоль тела. Чуть в стороне от нее валялся рюкзак, и выше по склону виднелись островки чахлой прибрежной травы. Надо сказать ей, чтобы не лежала так долго под палящим солнцем, подумал он.

Он зашел в море и поплыл, рассекая прозрачную холодную воду, потом перевернулся и поплыл на спине, глядя, как с каждым ударом его рук и ног удаляется пляж. Затем снова перевернулся, нырнул, коснувшись руками шершавого песчаного дна, всплыл на поверхность и поплыл медленным размашистым кролем. Выйдя на берег, он подошел к девушке и увидел, что она спит. Нашел в рюкзаке свои часы и отметил время, когда следует ее разбудить. Потом взял бутылку белого вина, завернутую в газету и полотенца, чтобы вино не нагрелось, и, не разворачивая бутылки, вытащил пробку и стал пить прямо из бесформенного кулька. Потом сел на песок: стеречь девушку и смотреть на море.

Море здесь всегда холоднее, чем кажется, подумал он. Вода на местных пляжах, за исключением самых мелких, прогревалась только к середине лета. На пляже, который выбрали они с Кэтрин, дно резко уходило вниз, и вода обжигала холодом. Только активное движение позволяло отчасти согреться. Он смотрел на море, на высокие облака; отметил, что рыболовецкие суда откочевали далеко на запад. Потом снова обратил взор на спящую девушку. Песок на пляже уже просох, и там, где он шевелил его ногой, ветер подхватывал песчинки и уносил их с собой.

На протяжении всей ночи он чувствовал на себе ее руки. И потом, когда проснулся, в окно проникал лунный свет, и она опять занялась черной магией превращений, и он не сказал «нет», когда она вела эти разговоры и задавала вопросы; перемена была настолько резкой, что его пронзила острая боль, и когда у них наконец иссякли силы и все это прекратилось, ее буквально трясло, и она прошептала ему:

– Вот теперь мы сделали это. Теперь мы сделали это по-настоящему.

«Да, – подумал он. – Теперь мы сделали это по-настоящему». И когда она внезапно уснула, как набегавшийся ребенок, и лежала – прекрасная в лунном свете, резко очертившем новую форму ее головы, – он приник к ней и сказал про себя: «Я с тобой. Какие бы мысли еще ни таились в твоей голове, я с тобой, и я люблю тебя».

Утром ему страшно хотелось есть, но он решил дождаться ее пробуждения. Потом не выдержал и поцеловал ее, и она проснулась и улыбнулась ему, лениво сползла с постели, умылась в большом тазу, села перед зеркалом туалетного столика, причесалась, глядя на себя без улыбки, но потом улыбнулась и дотронулась кончиками пальцев до своих щек, натянула через голову рыбацкую блузу и поцеловала молодого человека. Затем встала, так что ее груди толкнулись ему в грудь и сказала: