Бросили жребий.

Первый жребий выпал седьмой сотне – в ней шестьдесят две души Гурьяновых, двадцать три Федуновых – вся родня, и остальные – родня Митьки Спирина.

– Ну, и псы! – ругнул Петька Кудеяров.

– Что?

– Везет-то вам!

– Не обмишулились ли? – подал голос дед Катай.

Никита Гурьянов, крепко зажав в кулаке пуговицу от штанов, сунулся к Катаю:

– Какая могет быть обмишулка? На глазах у всех вынимал. Кирилл Сенафонтыч, ты вынимал? Скажи! Чтоб зря не болтали.

Только то и удержало от новой жеребьевки, что жребий вынимал Кирилл. Но и это сначала не успокоило:

– А может, не его это?! Пуговица-то!

– Не его! – ощетинился Никита. – Гляди… моя пуговица… вот от штанов отлетела. – Он тут же поднял рубаху и, показывая всем то место, где полагается быть пуговице, повертелся несколько секунд.

– Повыше! Повыше! – закричала в смехе Улька. – До пупа… A то всего тебя видали, а пупа сроду не видали. И-и-их!

Широковцы засмеялись, и в смехе кто-то сказал:

– Везет Гурьяновым!

– Давай дальше, Кирилл Сенафонтыч!

Кирилл вновь полез в шапку за жребиями.

В стороне к Плакущеву подошел Павел Быков. Он замычал, заревел. Илья Максимович не сразу понял, о чем он мычит, тыкая рукой на Кирилла Ждаркина, но когда догадался – у него побледнело лицо, затряслись ноги, и по спине побежали холодные мурашки.

– Зря, Паня, зря! Болтают все это. Ты приходи ко мне, я те меду, сладкого меду дам… А? А это зря!

Павел рычал… И Илья Максимович увидел: Павла кто-то сильно растравил, Павла не удержать. Тогда он, крепко тряхнув его за плечи, подделываясь под его язык, забормотал, показывая на Огнева:

– Не-е… Не Кирька, болтают… а во-но, во-но, Огнев!

– Ур? Ур?

– Да! Тракторщик… Ульку вот эдак да и под себя, а не Кирька…

Сказав это, он тут же отбежал в сторону.

В седьмой сотне первому полив достался Митьке Спирину.

– Ну, благослови, – заговорил он, подтягивая штаны, и оглянулся на Степана Огнева. – Аль теперь нельзя о боге-то? – И тут же подогнал свою жену: – Елька, заходи… Не пускай к чужому воду… – Доской перегородил горловину канавы, копнул лопатой край насыпи. Вода хлынула на загон с картофелем. – Держи! Держи! – Митька метнулся к Елене. – Не пускай к Никите на загон… Вот так. Э-э, дура!

Вода по лункам, достигнув противоположного конца загона, начала пыхтя подниматься, заливать вялые зеленя картофеля. Но у Митьки на загоне беда: бугорок. Сколько ни льет Митька воды на загон, вот уже прошло больше часа, загон уже в болото превратился, пена вспучилась, – бугорок все сухой. А Митьке страх как хочется залить бугорок.

«На нем, почитай, пудов пять картошки уродится, а не полей – пропадет», – рассуждает он и, увязая по колено в грязи, топчется около бугорка, гонит на него лопатой воду, – бугорок сухой.

А на плотине – около Степана Огнева, Кирилла Ждаркина и Захара Катаева – сгрудились мужики, они говорили о дожде, о машине… Около них вертелся Павел Быков.

– Эх, ты, чертушка, – смеялся над ним Яшка. -

Пахать бы на тебе залог.

– Ур? Ур? – сердито уркал Павел и исподлобья глядел на Степана Огнева.

– Ему трактор. Больно уж трактор полюбил, – говорили мужики. – Звонить на церкви бросил… Трактором ревет теперь.

– Айда к нам, трактористам! – звал его Яшка.

– Ур! Ур!

– Опять – ур… Зауркал… Сродили тебя, видно, при молитвах, коль ты такой.

А те, кому предстояла очередь поливать, стояли около своих огородов и злились, глядя, как Митька Спирин увязает в топи загона. Никита Гурьянов уж не раз, сначала легонько, потом громче, наступал:

– Митрий… Зря ты льешь воду, все равно она на бугорок не пойдет!.. Чай, она не лошадь, вода-то, чтоб в гору? Не загонишь!

– А мы поглядим, а мы увидим, загоним, – тараторил Митька и загонял: – Елька, гони!

Под конец Никита не выдержал:

– Что ж, в самом деле, на полив дано двадцать четыре часа, а он третий час держит. Будет! Не оставаться же через твой бугорок без поливу, – и хотел Никита ковырнуть лопатой землю и пустить, воду к себе на огород.

– И-и-и-и! И не моги! – заорал Митька. – Тебе все мало! С бабой, что ль, захотелось полежать? Успеешь, ночь-то длинна!

– Небось, – вступился Петька Кудеяров, – советскую власть защищать не ходил, на печке бока грел, а теперь как что, так первый норовит… Тебе не грех и совсем не давать.

У Никиты затряслась рыжая борода.

– Да ты… да ты и сам-то все больше в тылу акулил, – выпалил он. – Воевал! Воевал ты вон с самогонкой.

– Нет, врешь, – одернул его Митька Спирин. – Он вместе со мной дрался.

Где дрался и как дрался, он не сказал, но Никиту этим ошпарил. Тогда и Никита кинулся на него:

– Вояки! С самогонкой оба воюете. А ты, Петька, знаю ведь я, как к бандюку Карасюку подлаживался.

От такого напора Петька опешил. Сначала он ругнул себя за то, что вмешался не в свое дело, но схватка началась и отступать ему не хотелось. Он сорвался с места и во всю глотку, думая криком перебить Гурьяновых, заорал:

– А раз самогон, ты должен в милицию… А не тут языком хлопать… Знаешь, за такие дела?

– В милицию? И в милиции такие же сидят, – тихо проговорил Никита. – Вояки. Все вы вояки около баб. – И тут же, не дожидаясь общего согласия, ковырнул лопатой землю, крикнул: – Будет! Постановляем большинством. Будет!

И вода хлынула на его полоску.

– Загороди! Сказываю тебе, загороди! – Митька метнулся на него. – Загороди, а то вот дам по сопатке! Это тебе не старый режим, – и вгорячах толкнул кулаком Никиту в грудь.

Никита, отступив на шаг, сунул Митьке в зубы лопатой, сказал:

– На! Толкаться не будешь.

– А-а-а! – взвыл Митька и, зажав грязными руками рот, присел на корточки. – А-а-а! Убили!

Брызги полетели во все стороны. Спирины с ревом кинулись на Гурьянова, Гурьяновы – на Спириных. От гама галки на ветлах шарахнулись во все стороны. Потом гам оборвался, его заменили глухое рычание, удары кулаков, хруст, звон лопат. Гам сорвал мужиков с плотины. Они кинулись к седьмой сотне и, разнимая, невольно вступили в драку. На гам побежали мужики и бабы из улиц.

Кирилл, Степан Огнев, Яшка, Захар Катаев хватали за шиворот дерущихся мужиков, отбрасывали их в сторону, а они вновь, рыча, закрывая лица, согнувшись, кидались в бой. Кирилла кто-то раза два сзади ударил в затылок.

«Видно, кто-то в обмишулках бьет», – подумал он, растаскивая мужиков. Но тут его кто-то еще сильнее саданул в висок, он покачнулся и упал на одно колено в грязь.

– Вот это те за все!

– А-а, вот как!

Кирилл быстро вскочил на ноги, обернулся. Перед ним, взмахнув над собой лопатой и метясь в голову Кирилла, стоял Шлёнка. Кирилл отскочил и с силой ударил его носком сапога между ног. Шлёнка рявкнул, выпустил лопату, присел.

– А! Сволочь! Мстить из-за угла! – Точно кутенка, схватил Кирилл за шиворот грузного Шлёнку и швырнул его в ноги озверевшим мужикам.

Мужики бились… сбивали слабых, втаптывали их в грязь, рвали друг другу глотки… летели клочья волос, в сумерках взблескивали лопаты, окровавленные лица…

Выли бабы.

Яшка Чухляв, по колено в грязи, стоял неподалеку от Степана Огнева, кричал Кириллу:

– Кирька! Не мечись! Стой на одном месте и бей вот так. Они, собаки вроде – сцепились.

Он бил ребром ладони. Около него валялись оглушенные мужики. Мимо метнулся Никита Гурьянов. Яшка наотмашь ладонью ударил его в висок. Никита отфыркнулся и сковырнулся, как подстреленный заяц.

В это время в бой врезался Павел Быков. Взмахивая над головой ломом, он попер на Яшку.

– Берегись, Яшка!

Заслыша голос Кирилла, Яшка отскочил в сторону и не успел оглянуться, как лом Павла с силой опустился на голову Степана Огнева. Яшка подпрыгнул, ударил Павла кулаком в затылок. Павел сунулся в грязь лицом, рядом со Степаном Огневым. Степан приподнялся на колени, утерся грязными рукавами и тут же почувствовал, как у него из-под картуза на лоб потекла горячая струйка, а в спине, будто кто-то ножом полоснул вдоль хребта, резанула боль..