– Не… Не пойдет, – утвердительно заявил Шлёнка, нарушая тишину. – Рази меня бог, не пойдет…

– А ты знаешь? – спросил его Петька Кудеяров. – Знаток ты?

– Знаю… секи мою башку.

– Ты вон штаны-то подбери… штаны сползли, а он о тракторе… – произнес Степан и, наклонясь над Николаем, тихо спросил: – Ну, что, Коля? Эх, хоть сквозь землю провались!

– А я-то что?… Видишь, все меры принимаю.

– Чего медлишь, Колек? – послышался голос Чижика.

И толпа прорвалась:

– Узду, что ль, не накинешь?

– Давай поможем.

– Аль ты сам, Степан, впрягись и пошел.

– По холодку-то пошел да пошел.

– Ого-го. Гляди, граждане, на представление.

– Вот это спектакля!

От мужицкого хохота Степан, как-то весь оседая, опустился рядом с Николаем бормоча:

– Эх, Коля, Коля!..

– Поломка, должно быть… а где, не пойму, – желая успокоить Степана, проговорил Николай и посмотрел в радиатор.

– Хе-хе, поломка, слышь. Видали, граждане? – Чижик повернулся к толпе так, как будто она ждала его слова. – Ломатели, пенек им в нос.

Николай зло окинул мужиков взглядом и полез под трактор. А из толпы снова полетело:

– Брюхо у него, должно быть, не в порядке.

– У кого?

– У трактора.

– За фельдшером послать… аль за повитухой?

– Порошков ему дай, Степан. Порошков.

– Две тысячи вбухали, а-а?!

Разжались тонкие губы у Плакущева Ильи:

– Две тыщи? Они трешника не заплатят.

– Разве вон с Давыдкиной лысой башки клок волос, – подхватил Чижик и, довольный своей остротой, громко засмеялся. – С лысой башки клок волос. Вот это да!

– Граждане, – начал, волнуясь, Яшка Чухляв, – зачем ржете-то?… Может, и правда, какая беда?

– Знамо, беда: купили пахалку, а она – махалка… Ну, поглядели, мужики, что есть коммуния. Айдате теперь по домам. Своих хреновских коней запрягем да на пашню. А эта коммуния еще долго тут будет – наглядимся, – процедил Плакущев и первым тронулся с «Брусков». За ним, галдя и тесно сбиваясь на узкой колеистой дороге, двинулись и широковцы, как цыплята за клушкой.

– Вот я и говорил, – обрадованно прокричал Шлёнка, выбегая наперед, семеня перед Плакущевым, давая этим знать о своих утренних делах. – Вот я и говорил… не пойдет… порази меня гром, не пойдет, – и казалось, у Шлёнки не хватает только хвоста, а то он совсем бы походил в своем рвении на услужливую дворняжку, прыгающую перед хозяином.

Плакущев окинул его смеющимися глазами.

– Да ты уж, что и говорить… отгадчик.

Толпа уходила, унося с собой смех, гоготание, перешептывание. На месте остались только Яшка Чухляв да Никита Гурьянов. Никита как будто только теперь разглядел, что перед ним действительно трактор: обошел его несколько раз, потрогал колеса и тихо проговорил, ни к кому не обращаясь:

– Железные? Эх, вот дьяволы… а землю примять он не могет? И хлеб не прокоптит керосином?

– Прокоптит! Уйди, – Николай толкнул его ногой и выскочил из-под трактора. – Кто-то тыкал тут… вы… караульщики! – Затем быстро повернул ручку трактора и, мельком глянув вслед уходящей толпе, быстро вскочил на сиденье.

Трактор взвыл, заревел – завозился так, словно собирался со всего разбега перепрыгнуть через рытвину, но, взнузданный седоком, горячась, весь задрожал, затем отхаркнулся клубом дыма, чуточку подпрыгнул и всей своей тяжестью двинулся вперед, врезываясь двумя стальными лемехами в землю.

Рев трактора снова рванул широковцев. Они кинулись назад, и разом из сотни грудей вырвались одобрительные возгласы.

И все смешалось…

Люди взметнули сухую землю, бились друг о друга, люди стремились протискаться поближе, – уставя глаза только в одну точку – на стальной лемех, на свежую борозду, сливая свои голоса в один гам. Степан Огнев бежал за трактором; взмахивал руками, как мельница крыльями, мелькая на утреннем солнце синей, пришле-панной к спине заплаткой, и что есть силы кричал:

– А ну-ка, милай, докажи! Докажи, милай! Крой, Коля, крой! Ну-ка рвани!

И казалось – шел не трактор. Казалось, Николай Пырякин сворачивает гору в каменных глыбах. А шел всего только трактор. Он – огромный сизый жук, – ревя, уже обегал заросшую пыреем канаву. Впереди него, пересекая путь, тянулись две колеи старой дороги. Они вились из-под Волги и напоминали удавов, лежащих на припеке утреннего солнца.

И широковцы пристыли на месте.

Чижик же задвигал на голове картузом:

– Ну, это ему не взять… Не взять дорог.

Не успел Чижик закончить своей мысли, как свистнули лемеха, и трактор заревел, зарычал, попер дальше в гору, ломая целину.

В реве трактора гудели мужики, щупали, измеряя борозду:

– Эх, пять вершков!

– Шесть!

– Вот это дерет!

– До новей достал!

Но Чижик и тут не унимался:

– Пашет-то он гоже, слова нет. Да уж больно тихо идет. Это на лошадях спорнее.

– Гуляй-ка за мной, – предложил Николай.

Чижик оторвался от толпы, пошел за трактором. Николай улыбнулся, глянул через плечо и пустил трактор на вторую скорость. Чижик сначала вразвалку зашагал рядом, потом поддал шагу, выскочил на целину, семеня рядом с трактором.

– Мне это что… я, и не поемши, обгоню.

– А ну… а ну, – Николай вывел трактор на равнину. Чижик вприпрыжку кинулся за машиной, путаясь ногами в пахоте.

– Не отставай!

– Гляди, убежит!

– Да кого выбрали… Пускай вон парень какой бежит! – понеслось из толпы.

Чижик, слыша советы, выкрики, понимая, что борется с трактором не в одиночку, что за его спиной стоит все Широкое, что провал – удар по всем, кинулся, стараясь заскочить вперед, но, добежав до поворота, задышал, как лошадь под тяжестью в гору. И, смахивая пригоршней пот с лица, еще веря в себя, в свои силы, не сдавал, хорохорился, что-то бормотал.

– Подогнать, что ли?! – крикнул через плечо Николай и быстрее пустил трактор.

– Нет. Устанет. Гожа, – ответил неожиданно для всех Чижик и со всего размаху бросился в мягкую пахоту.

Толпа покрыла хохотом бой Чижика с трактором, а трактор вновь заревел, зарычал, поднялся на возвышенность и убежал на другой конец «Брусков».

Тихо, ровно змейка, вполз в толпу Егор Степанович Чухляв. Огнев заметил его и тронулся к нему. Мужики расступились и замкнули их обоих в круг, напряженно следя за каждым их движением, как следят люди за борцами, когда те сходятся.

– Ну… Кто кого? – и Огнев мотнул головой на трактор.

Чухляв долго молчал, щуря кошачьи глаза под белобрысыми бровями. Затем весь встрепенулся, точно его кто кольнул, и, сунув глубже картуз на голову, прохрипел:

– Посмотрим-ща. Не хвали кашу, коли просо не посеяно, – и, заложив руки за поясницу, двинулся из толпы. – Пустите-ка… Столпились.

Мужики молча расступились и долго смотрели, как шагает он напрямик через «Бруски» в Широкий Буерак.

И всем показалось – руки на пояснице у Чухлява крепко перевязаны.