Под кручу яра, чавкая ногами в лужах, спустились Яшка Чухляв, Жарков и Степан Огнев. Они знали, что легче и удобнее было бы спуститься к озеру со стороны дороги, по тропочке, но там негде укрыться от зоркого глаза Кулькова, да оттуда и не заметишь тревожного сигнала Васькиного брата. Поэтому, раздирая цепкий кустарник, они осторожно спустились по яру к омуту и, поджидая прихода лодки с Васькой, напряженно всматривались в ту сторону, где Гусиное озеро маленькой речушкой соединяется с Волгой.

Временами на озере, под нависшими ольхами, всплескивали рыбки да где-то в зарослях камыша гоготали перепуганные гуси – это на миг спугивало тишь.

Лодка не появлялась. Это в конце концов начало тревожить ловцов, и Яшка, не стерпев, сплюнул в омут, завозился.

Что случилось? Васька уже давно, раньше их должен бы быть здесь. Может быть, лодку перехватил Кульков? Он мужик пронырливый, хитрый. При Жаркове он, конечно, никакого шума не поднимет, даже рассмеется, поклонится – это с ним бывает. Но после, как Жарков уедет в город, он непременно подаст в суд – и тогда целая канитель. Вот и сейчас, может быть, при входе в озеро Кульков задержал лодку, и тогда с минуту на минуту его надо ждать сюда. И Степану Огневу не пора ли припрятать неводок?

Жаркову же страшно хотелось курить. Он несколько раз порывался достать портсигар, но всякий раз, чувствуя на своем плече цепкую лапу Яшки, опускал портсигар обратно в карман, поправлял очки и вместе со всеми смотрел в ту сторону, откуда должна была появиться лодка.

«Хорошая, крепкая семья», – подумал он про Огневых, каясь, что не сразу оценил Степана, не сошелся с ним ближе.

Из береговой тени на озере неслышно, будто она скользила по воздуху, показалась лодка и так же бесшумно пристала под кручей.

– Ну! – Яшка легонько толкнул Огнева и первый вошел в лодку.

Через несколько минут Яшка и Васька, лоснясь в темноте, стояли голые в лодке, а Огнев кошкой нащупывал на дне озера коряги.

Пройдя сажени три, он дернул кошку и тихо проговорил:

– Вот тут коряга и колышек.

– Бульк! бульк! – тихо булькнул Яшка, а за ним и Васька.

Жарков сел на корму и, не понимая, что они делают, удивленный глянул в воду. У него по телу побежали холодные мурашки. Ему показалось, что ребята слишком долго под водой, и главное – его тревожило, что то место, куда они спустились, было абсолютно спокойно. Может, в темноте не видно? Он поправил очки и склонился ниже – вода была действительно спокойна и казалась до невозможности холодной.

Он хотел уже крикнуть Огневу, что пора кончить это безобразие, как вдруг на поверхности показались сначала рогульки, потом голова, затем коряга в нескольких местах разрезала воду. Огнев подхватил ее, положил в заросли омута, а колышек в лодку, в лодку же, изгибая сильные мускулистые спины, взобрались ныряльщики.

Яшка посмотрел в сторону Широкого. Васька вздрогнул, отряхнулся:

– Эх, проклит, как лед на дне-то.

– Это от родников, – тихо ответил Яшка и, определив по тому, как дернул кошкой Огнев, что тут есть еще коряга, вновь нырнул в воду.

Жарков долго смотрел в воду, но, когда из воды появилась коряга, он невольно подхватил ее, вскинул, как Огнев, и так же бесшумно опустил в заросли чакана. И тут же увидел, как Яшка уткой кувыркнулся вниз головой и через миг появился на поверхности с колышком в руке.

– Я так и знал, два тут их, – тихо проговорил Яшка.

Очищая дно, Огнев тянул за собой лодку, вытаскивая на берег легкие коряги, а тяжелые, с кольями, тащили Яшка и Васька. Они уже перешли на другую половину озера. Со дна все чаще и чаще появлялись коряги, и Яшка с Васькой уже не вылезали из воды. Жарков тоже увлекся – и не заметил, как ему в сапоги налилась вода и брюки на коленях намокли.

Зима приближалась утренними заморозками, перелетом гусей, завыванием ветра и ледяной кашицей в реках. Скоро свадебные дни. Широкобуераковские улицы огласятся буйными песнями, и тогда не один парень перейдет в мужики, и не одна девка забудет, как ходить на посиделки. А у Яшки в кармане так же пусто, как и было: рыбная ловля в Гусином озере окончилась полной неудачей, даже больше – когда на яру за гумнами вспыхнул предостерегающий факел Васькиного брата, они второпях растеряли по корягам половину невода, и Степан Огнев всю осень латал его и не мог залатать – неводок пришел в полную негодность.

После такой неудачи Яшка работал, как вол: жал, возил снопы, молотил и озимый клин разделал, как напоказ. Даже Егор Степанович – и тот удивился его заботливости. Но, когда Яшка пробовал заговорить с ним о том, что надо послать сватов к Стешке, Егор Степанович всегда или отделывался молчком, или неожиданно срывался с места и бежал в сарай. А несколько дней тому назад отрубил:

– Сказано – нам в дом надо под шерсть. Вон у Плакущева Ильи Максимовича – девка! Бери! А на этой голо, ровно на крапиве зимой – ни листка.

Дни бежали… Яшка в поисках денег метался из стороны в сторону. А когда выпал снег и по дорогам завизжали сани, он написал Жаркову письмо. Жарков ответил приглашением и обещанием устроить на работу. Об этом Яшка вчера вечером и сообщил Стешке.

Перебирая все это, Яшка узкой, ухабистой дорогой пересек поле. В кармане у него лежала расшитая Стешкой сумочка, а за спиной болтался туго набитый пирогами, чулками, бельем, сапогами – холщовый мешок.

У «девяти братьев» – группы дубков на отшибе – Яшка остановился, посмотрел в сторону Широкого, поправил на спине мешок и зашагал дальше.

Сегодня до ночи ему непременно надо уйти за пятнадцать верст от Широкого – в село Кормежку, чтобы переночевать там, а завтра поутру сделать переход в сорок верст и вечером быть на квартире у Жаркова.

– У него и останавливайся, – поучал Егор Степанович, – тут тебе две выгоды: перво-наперво за квартиру не платить, за еду там; второе – на шее у него будешь висеть: куда ни куда, а стряхнет.

Он Яшку не удерживал. Однако и лошади не дал.

– Мы, – говорил, – бывало, за тыщу верст на Каспий ходили, и то ничего… А это – шестьдесят верст! Да тут те, молодцу, плюнуть раз.

– Черт, – бормотал Яшка, ныряя по ухабам, – Железный…

Он шел, торопился, и, несмотря на жестокий мороз, вскоре ему стало совсем жарко. Он распахнул полушубок и прибавил шагу. Увидав спускающегося с горы на санях крестьянина, решил нагнать его и попросить подвезти. Ударился бегом. На спине заболтался мешок – сапог каблуком бил в спину. Яшка некоторое время терпел удары, ежился, потом ему стало невыносимо больно. Он остановился и второпях перекинул мешок, перевертывая сапогами кверху, и тут же (Яшка потом и сам этому удивлялся и не раз говорил Стешке) вспомнил про яловочные сапоги Пчелкина.

Егор Степанович еще с вечера почувствовал тревогу. В самом деле: зачем вернулся Яшка? Паспорт, слышь, забыл. Зачем ему понадобился паспорт, коль он едет к самому знатному человеку в губернии? Нет, тут что-то другое… Паспорт понадобился, так о нем и хлопочи, а он, вишь ты, весь вечер мыкался по Широкому Буераку, кого-то разыскивал. Значит, тут не то. Яшка что-то задумал, готовит что-то и непременно хочет или крылья подрезать Егору Степановичу, или что…

– И подрежет. И не моргнет… подрежет.

Утром в предчувствии беды он вскочил с постели необычно рано, ни за что ни про что ошпарил злобой Клуню, выбежал во двор, потолкался в сарае, затем слазил в своей потайник-чуланчик и только под конец хватился:

«Лыки? Про них может доказать?»

Егор Степанович вот уже второе лето драл лыки в государственном лесу. Под вечер идет с поля, в чащу заберется, обдерет не один десяток молодых лип, в пучочки лыки свяжет и сторонкой, воровским шагом – лыки в амбар на подлавку. Вспомнив об этом, он перебежал двор, выскочил в заднюю дверцу сарая, а через несколько минут большой ключ уже скрипел в замке, и рогулька открывала секретные запоры изнутри амбара.