Мазепа родился в селе Мазепинцах, округа Белоцерковского. Вольтер, Леклерк, Голиков, Лесюр и Симоновский считают его Поляком, родом из Литвы; Феофан Прокопович и Гордон — Малороссиянином. Мы признаем предков его Малороссиянами, его—Поляком. Фамилия — издревле Малороссийская, в том нет никакого сомнения; Полковый Судья Федор Мазепа, может быть предок его, был сподвижником Наливайка, мучеником за Православие, сожженным в медном быке. А он мог отложиться от веры отцов, как не многие тогдашние наши соотечественники в Украйне западной. Воспитанник Иезуитов, слуга Яна Казимира, Польский шляхтич, трудно поверить, чтоб он не принял папизма. Если его мать Мария была игуменьей Греко-российского монастыря, то это еще не доказывает, чтоб он не был единоверец; родная сестра его носила им Янели; такого имени у Русских нет; она жила в Польше; он вызвал ее и выдал за Мировича.
Мазепа родился в 1644 году. Ян Казимир принял его в пажи; ребенок успевал в науках, языках, танцованьи, фехтованьи, верховой езде. Иезуиты довершили начатое. Король и магнаты приметили в молодом человеке глубокие сведения в языке Латинском, увлекательный дар слова и необыкновенное искусство владеть пером.
Время детства едва миновалось—и он влюбился в жену или дочь какого-то магната. Большинство голосов говорит, что в дочь. Он вкрался в милость отца, увез девицу, был пойман и брошен погреб. Старик придумал казнь: обольстителя раздели донага, высекли, облили дегтем, обсыпали пухом, привязали на спину дикому коню и пустили в степь; это, вероятно, было над Днепром, или недалеко. Украинский конь принес его на восточный берег, упал и издох.
Козаки нашли Мазепу полумертвого, избитого, окровавленного; отвязали от коня, привели в чувство и вылечили. «Он столь искусно притворился исповедующим веру их, то есть православную Греко-восточную, что почтен ими за ревностного последователя и защитника оныя, а сие приобрело ему дружбу козаков.» Это было в шестьдесят девятом или в семидесятом году. Мазепе было около двадцати пяти лет.
Тогда он начал службу в Малороссии, женился, имел детей, вскоре лишился их и жен, и после семьдесят четвертого года уже нигде о них не упоминается.
Сперва он был при Дорошенке. Чигиринский Гетман его полюбил, давал важные поручения. Мы видели его в Переяславле, Послом к Самуйловичу и к Ромодановскому. Потом он был отправлен в Крым и в Константинополь, и вел в подарок Хану от Дорошенка десять Татар и пятнадцать козаков Самуйловича.
Он вез тогда несколько важных бумаг; одну к Хану Селим-Гирею, с жалобой на двух Крымских Султанов, которые, во время приближения к Жаботину козацко-Русских войск, отступили от Дорошенка; и с просьбой о присылке десятитысячного отряда вспомогательного. Вторая бумага к Визирю Турецкому содержала ту же жалобу ложное известие о разбитии четырнадцати Полковников Самуйловичевых и двух тысяч Москалей и просьбу о вспомогательном Турецком войске, «без которого не только десять, но и двадцать тысяч Татар ничего доброго не могут сделать.» В третьей бумаге, адресованной к Дорошенкову при Султане Резиденту, Гавриле Лисовскому, было повеление ходатайствовать о скорейшем от Порты пособии. Мазепа был уполномочен словесно переговорить о всех делах с Ханом, Визирем и Резидентом.
Но эта поездка была неудачна; ею кончилась служба Мазепы при Дорошенке. Его схватил с бумагами Кошевой Сирко и представил к Самуйловичу; а Самуйлович отослал в Москву. «и самого посланца Дорошенкова, — писал Гетман, — «к Вашему Царскому Пресветлому Величеству посылаю, дабы он, как прежде бывший надежный его человек, донес, каким образом Король Польский, вместе с Султаном Турецким и Крымским Ханом, хотят возстать против Вашего Царского Пресветлого Величества, которому посланцу изволь во всем дать веру, не полагаясь совершенно на приятство Ляцкое.»
Здесь Мазепа мог бы погибнуть, но убедительная просьба Самуйловича — не ссылать его ни в какую ссылку и отпустить в Украйну, избавила его от Сибири, а может быть от пытки и смерти. Ему позволено было жить по левой стороне Днепра с женою и детьми.
Кроме Латинского и Малоросеийского языков Мазепа знал Польский и Немецкийишецкий. Это был редкий в то время человек: даром слова, заманчивостью обращения, искусством понравиться и втереться в доверенность, всеми Иезуитскими добродетелями он очаровал Самуйловича и стал учителем его детей.
Он лучший был писец своего времени; ему поручал Гетман переписывать важнейшие бумаги. Самуйлович был набожен, Мазепа был ревностный исполнитель обрядов закона Греко-российского. Неутомимость в исполнении возлагаемых на него должностей, старательность, вежливость, уклончивость приобрели ему всеобщее уважение; сперва стал он Гетманским писарем; потом Сотником; в 1681 году был уже знатным Войсковым товарищем. Тогда Гетман послал его в Москву с представлениями о Бахчисарайском мире; на другой год он ездил поздравлять Государя с бракосочетанием. Тут говорил о мире с Турками; все его представления были уважены; и он приобрел не милость, а приязнь сильнейшего тогдашнего вельможи—Василья Васильевича Голицына. Возвратясь из Москвы, он получил чин Генерального Асаула.
В 1686 году опять он ездил в Москву, с сыном Гетмана, Григорием, для представлений о том, чего не должно уступать Полякам из Малороссии; в следующем году лично явился туда же, с донесением, что Киевская Епархия приписана к Патриаршеству Московскому и что универсалы о том разосланы по всей Малороссии. Тут толковал он с Царями и Боярами о соединении Московских войск с козацкими, в наступающем походе Крымском; о нападении на Турецкие Приднепровские города; о высылке Польского вспомогательного войска; о вспоможении христианам Греческого закона, находящимся в Польше и в Литве; о запрещении вывоза хлеба в Крым; о выдаче особенного знамени Гетману.
Как не познакомиться было ему со всеми Боярами в столь частых с ними свиданиях? И он начал тогда же замышлять о Гетманстве; во вторую поездку, его испугала возможность Самуйловича сблизиться узами родства с Голицыным: Гетман чуть было не выдал дочери за сына Боярского; и это бы сбылось, если б не Мазепа был послан в Москву. Но сватовство помешало б ему свергнуть Самуйловича, и оно разстроилось.
Крымский поход мог потрясть могущество Голицына. София поддержала любимца своего: «Самуйлович лишен Гетманства за проектом Мазепиным» — говорит летопись. Тогда деньги, занятые у Бурковского, проложили ему путь к булаве.
Напрасно некоторые Историки отвергают, что Голицын был подкуплен Мазепою; они же сомневаются и в том, что Голицын взял, во втором походе Крымском, от Селима бурдюг с фальшивыми червонцами. Они говорят: «Мог ли гордый Голицын продать за деньги свою честь? Любимец правительницы, располагавший по своему произволению казною Царскою, прельстился ли бы червонцами Ханскими?» Но вопросы—не опровержения.
Вот роспись вещам, полученным от Мазепы Голицыным, кроме суммы занятой у Бурковского: червонцами и ефимками одиннадцать тысяч рублей; серебряной посуды три пуда, двенадцать фунтов; серьги алмазные в тысячу двести рублей; зарукаве алмазное в тысячу четыреста рублей; другое зарукавье в четыреста; алмазный перстень в двести; яхонтовый в пятьдесят; ковш золотой, весом во сто червонцев; золотая ложка и пара ножей, с яхонтами, во сто двадцать рублей; три Турецкие сабли, из коих две с изумрудами, а одна с яхонтами, в девятьсот рублей; два занавеса к постели в четыреста рублей; шатер Турецкий в триста; три Турецкие лошади, с збруею, в тысячу. «То все дано», писал к Петру Мазепа, «более неволею, нежели волею, с подучения и безпрестанных угроз Лесштия Неплюева; а выше упомянутые вещи иные из пожитков бывшего Гетмана, другие из моего именьишка, которое, по милости Божией и Монаршеской, нажил на Гетманском уряде.» Кто все это принял, тот примет и бурдюг с червонцами.
