Кочубей при втором допросе показал, что Заленский, в доме Полтавского Полковника Левенца, за обедом сказал: «никто не ведает, где кроется и тлеет огонь, но скоро он вспыхнет». Что эти слова слышал и Сотник Кованько, который пересказывал ему, как один какой-то проповедник выхвалял в Печерсжом монастыре, при Мазепе, благость Королей Польских, покровителей того монастыря, и осуждал правление Государя, который угнетает обитель. Гетман хвалил проповедника и поцеловал его в голову.

Кованько подтвердил это показание; но Министры не обратили внимания ни на проповедь, ни на всенародную благодарность Мазепы проповеднику. Они придрались к противоречиям по поводу приезда Государя и Кикина в Батурин; к противоречиям пустым, ничтожным, к одним, к которым можно было придраться, чтоб погубить людей верных Царю, и оправдать того, кто Царя ненавидел. Поступок Мазепы простительнее, нежели поступок этих господ; он действовал в свою пользу; он мог стать удельным Князем; губя Кочубея и Искру, он по крайней мере мог сказать, что он, праведно ли, не праведно ли, погубит каждого, кто вздумает ему дорогу заслонить. Головкин и Шафиров были в этой тяжбе людьми второстепенными; по мелочной злобе на Кочубея, они-то были изменники своему Государю, предатели России, злодеи своего Благодетеля, просветителя, наставника. Мазепа, по крайней мере, боролся с Петром, боролся коварно, унизительно, — но боролся, они же — рабски стерегли пользы Мазепы за крохи, упавшие от стола их господина.

Ничтожное противоречие Батуринское было следующее, как мы уже видели: один говорил, что Мазепа приказал стрелять, не щадя ни кого; другой, что он приказал дать залп по Государю. Шафиров и Головкин свели доносчиков на очную ставку. «При этом, — говорит История, — должно думать, были употреблены угрозы.» Кочубей испугался и сказал, что он никогда не говорил Искре о намерении Гетмана убить Государя в Батурине. Искра сказал, что жена Кочубея была свидетельницею их разговора. Кочубей отрекался, их повели к пытке.

Начали с Искры. Спросили его: «по чьему наущению доносит он на Гетмана? Не по факциям ли, или по подсылке о том какой от неприятеля, на низвержение его Гетманское, такое зло возвели на него?»

Искра отвечал, что никакой подсылки к нему от неприятеля не было; а года два уж есть, как

Кочубей его подучал к доносу, уверяя, что это делает из преданности к Государю. Сам же он ничего никогда не слыхал об измене Гетмана, и когда посоветовал Кочубею отстать от доноса, то этот отвечал, что согласен погибнуть, лишь бы обличить.

Десять ударов кнута… Искра продолжал, что Кочубей советовался насчет доноса с Апостолом, с сватом своим Судьею Чуйкевичем, и еще с одним Судьею, и что у них было положено, по низвержении Мазепы, избрать в Гетманы Апостола; что Кочубей читал ему записку, в которой сказано: «за Днепром огонь загорается; сохрани Боже, чтоб и у нас не загорелся.» Очередь пришла Кочубею.

Не известно сколько ударов кнута он получил. Он был слаб и стар, много не выдержал бы. Потом он показал, что действительно Искра долго не соглашался принимать участие в доносе; но когда он пристал к нему, то этот охотно поехал к Осипову; что Апостол и Чуйкевич к нему, кроме ведомостей, ничего не писали; что убийство Государя, замышляемое будто бы Гетманом, он взвел на Гетмана единственно по злобе, не зная за ним никакой измены; что все пункты его доноса ложны; что он клеветал на Апостола, будто бы тот ему говорил о случае Батуринском во время приезда Кикина; что он все затеял, чтоб низвергнуть Гетмана; наконец что никаких подсылок и совещаний с неприятелем о низвержении Гетмана не имел.

Снова взяли Искру к допросу. Спросили: говорил ли ему Кочубей о намерении Мазепы лишить жизни Государя? «Все слышанное мною от Кочубея, отвечал Искра, — я передал Осипову; Кочубей признался, что он из мести подает на Гетмана ложный донос; я его отговаривал от этого; советовал жаловаться о своей обиде Государю, а потом принужен был принять участие по дружбе и по свойству. «Чтоб не даром допрашивать Искру, Министры, когда уж он отвечал, не входя в распросы о дальнейшем, дали ему — восемь ударов кнута, и того— осьмнадцать.

Взяли опять Кочубея. «Ко мне не было подсылок от неприятеля— возопил несчастный старец, пред которым лилась кровь его родственника, которого дочь была обольщена, который, как верный подданный, доносил истину Царю своему, который видел за правду свою гибель собственную и всего своего семейства. «Я не ведаю за Гетманом никакой неверности; ни с кем, кроме Искры, не советовался; Апостол меня предупредил только об угрожавшей мне от Гетмана опасности; и он и Чуйкевич в доносе не участвовали. Я составил донос единственно по злобе на Гетмана.» Ревнители о благе России, в заключение допроса, дали Кочубею — пять ударов кнута.

Так прошло двадцать первое Апреля.

Двадцать четвертого Головкин и Шафиров снова занялись изысканием истины. Призвали Сотника Кованька, и спросили его, как выражается подлинник—с пристрастием, то-есть с пристрашкою. Кованько всю вину сложил на Кочубея. Впрочем объявил, что Иезуит Заленский, обедая у Левенца, сказал: «теперь Король Шведский притаился, а как выбухнет, то не скоро затушишь огонь.» Уверял он тут же, что Король идет не на козаков. Все же лишнее писать подучил его Кочубей. А что касается до проповеди в Печерском монастыре, — проповедник жаловался на Государя за раззорение кое-каких построек монастырских, подошедших под план крепости, но заключил величайшею похвалою Государю. За первое Гетман выговаривал ему с гневом, за второе благодарил. «А измены за Гетманом, — заключил Кованько, — никакой я не знаю.»

Апреля 29 разсматривали бумаги и письма доносителей; там нашли и переписку седого Мазепы с молоденькою Кочубеевою, переписку, которую так благородно отправил Головкин к тому, кто ее писал. «Для чего ты вычернивал в доносе иные слова и писал над ними другие?»— спросил Головкин Кочубея. — Для лучшего прикрытия ложного доноса,»—отвечал Кочубей.

Многие из бумаг были писаны рукою Святайла. Кочубей уверял, что старый духовник его писал их по его приказанию; что он знал о доносе, как отец духовный; но в заговоре против Гетмана не участвовал, Не смотря на это, призвали Священника. Он отвечал, что все найденное в бумагах его руки, писано им по просьбе Искры; что он ему говорил и о переписках Гетмана с Ханом, и о содержании у себя знатных Поляков, вместо слуг, и о подговорах Запорожцев против Государя; сам же он, Святайло, за Гетманом измены не знал и не знает.

Искра подтвердил это показание, и прибавил, что к этим лжам и сплетням подвел его Кочубей.

Апреля тридцатого привели снова Кочубея. Его спрашивали: признавался ли он в фальшивости доноса духовному отцу своему Святайлу? «В Великий пост на первой неделе», отвечал Кочубей: «я говорил, что жалею, зачем на старости принял на себя такое трудное дело, как донос на Гетмана.» Священник мне отвечал: молись Богу. — Других разговоров между нами не было.

Святайло подтвердил его слова «Бог вас ведает, что вы будете делать, сказал он, исповедуя Кочубея. Этот отвечал: или успею, или погибну.

Пытка возобновлялась ежедневно до 28-го Мая. Мазепа в это время, не давая отдыха ни Государю, ни Головкину, умолял о присылке клеветников в Малороссию для окончания над ними дела розыскного.

Вот извлечение из его писем к Петру и к Головкину: