Благодушный етр продолжал ласкать Гетмана. Не смотря на выезд, вопреки Государеву желанию, из Киева, он был приглашен в Жолкиев на военный совет, проводил Светлый праздник с Государем, и потом прислал ему в дар тысячу лошадей, говоря в письме, что из казны многие расходы.
В следствие именного повеления, данного в Киеве, Войнаровский выступил с пятитысячным отрядом в Люблин под начальство Меньшикова; Боур, имея при себе Стародубский полк, взял после четырехнедельной осады Быхов, в котором заперся Польский Генерал Синицкий, передавшийся Шведам.
Между тем Мазепа нашел, что пора ему примириться с народом, его ненавидящим. Он просил Головкина исходатайствовать грамоту, которою Государь удостоверил бы Малороссиян в своем к ним расположении и обещал бы вознаградить, по окончании войны, все их убытки и раззорения. Просьба была выполнена. Государь сверх того подтвердил права и привилегии.
Здесь впервые наши козаки совершили далекий и трудный поход на Север: Полковник Лубенский Судья Кичкаровский с темя тысячами Регистровых пошел усмирять Башкиров и Калмыков в Пензе и Казани. Это был случай в такое смутное время весьма опасный для России и вовсе неожиданный.
На одну из степных ярмарок за Волгою, куда собирались Русские торговать с народами кочующими, привезены были на продажу образа Христианские и кумиры языческие, те и другие работы Русской. Земская полиция была столь неосторожна, что те и другие были выставлены рядом. Башкиры, Калмыки и Русские стали сравнивать; посыпались насмешки, ругательства, началась драка, дошло до кровопролития. Русские были многочисленнее, разогнали кочевых, заплевали, выбросили в грязь и начали топтать кумиры; со всей ярмарки сбежались язычники, и пустили стрелами в зачинщиков, — те разбежались, но многие из них были ранены, а иные легли на месте; начальство захватило многих Башкиров, осудило и перевешало; тогда возник повсеместный бунт, который был укрощен не столько строгостию, сколько кротостию и благоразумием присланных для того военачальников.
Строение Киевопечерской крепости продолжалось; Гетман жаловался Государю на разные обиды козакам; писал к Головкину, что Малороссийское войско, за весну, лето и осень изнурилось, изнемогло на работе, не годится уже ни на какую службу, впало в тяжкие болезни, кормится по монастырям и по дворам подаянием, а лошади отощали от возки дерна, лесу, кирпича и извести.
Государь немедленно приказал распустить козаков по домам.
Гетман по болезни остался в Киеве до двадцать второго Ноября, или не хотел ли он проститься с матерью, которой лишился в том же месяце. Пришел к нему с отрядом Войнаровский; другой наш отряд был над Случью близ Полонного. Тот и другой были Мазепою признаны неспособными к новым походам; Государь приказал им, стоя на местах, охранять границы от неприятеля. Карл собирался вступить в Малороссию. Все войска, кроме трех тысяч в Полонном и в Киеве, стояли в бездействии.
А в Москве между тем разсматривали первый Донос Кочубея на Мазепу и допрашивали в Приказах Монастырском и Преображенском чернеца Никанора, привезшего этот донос.
Иеромонах Спасского Севского монастыря Никанор и чернец Трифилий проходили, в июле месяце, из Киева через Батурин; Мазепа был в отлучке; они сели отдохнуть за городом у Земляного валу; к ним подошел какой-то козак, разспросил кто они, куда идут, откуда, стал выхвалять странноприимство Кочубея и пригласил к нему; чернецы пошли, были введены слугою Иваном Ивановым. Хозяин потолковал обо всем до них касающемся, велел накормить и отвесть особую избу для ночлега. Поутру на другой день они слушали обедню в домовой церкви Кочубея. Жена его, Любовь, подарила им по холсту и по два полотенца; сам он дал в монастырь два рубля на поминовение и ефимок собственно Никанору; чернецы хотели уже пуститься в путь; но Кочубей упросил их еще ночь перебыть. Назавтра позвали в сад Никанора, без товарища, и ввели в палатку; здесь хозяин снова стал распытывать о его роде, и потом перед образом Богородицы спросил: можно ли ему поверить тайну? Никанор поклялся, что не выдаст; тогда Кочубей и жена его стали бранить Гетмана Мазепу, называли блудишком, бездельником, беззаконником. Монах спросил, за что они его так не любят. Они отвечали: за то, что, будучи крестным отцом их дочери, он хотел жениться на ней, получил от них отказ, зазвал ее к себе и изнасиловал. Тут Кочубеева взяла его за руку пошла с ним по саду и сказала:
«Мазепа такой злодей, что хотел и нас погубить. Однажды, быв на именинах у мужа моего, он пенял нам зачем мы не выдали за него дочери. Я отвечала ему: полно тебе коварничать, не довольно тебе, что изнасиловал и развратил ее, ты еще и с нас хочешь снять головы. Ты взводил на меня с мужем, что мы в переписке с Крымом. Нам покойный твой Писарь пересказал, что ты, от имени моего мужа, писал в Крым. Гетман запирался и говорил мне: полно вам врать и взводить лжи на мертвого. Но если б Государь; ехал через Батурин, я бы все пересказала Ему.
Чернецы стали собираться в путь; Кочубей приказал Никанору приехать к нему вместе с Архимандритом, и обещал дать богатый вклад в монастырь, лишь бы не замедлили приездом.
В Севске Никанор сказал Архимандриту о Кочубеевом обещании; но, будучи удержан делами в монастыре, Архимандрит приехал не сам, а прислал к Кочубею с письмом, с хлебами и с просфорами, из которых были выняты частицы во здравие семейства Кочубеев. Никанор прибыл в Батурин двадцать шестого Августа. Мазепа все еще был в Киеве. На другой день пришла из двора Кочубейского козачка и сказала Никанору, что Наказный Гетман приказал ему являться без доклада, однако ж только тогда, когда узнает, что нет гостей, и чтоб каждый раз, когда придет, запирал за собою двери.
Монаха подстрекнуло любопытство; он назавтра не откладывал, явился в тот же день после обеда. Кочубей спросил его, не было ли кого-нибудь на крыльце, когда он входил, и запер ли он двери за собою? Монах отвечал утвердительно. Кочубей начал подробно распрашивать о его роде, племени, чине, прежней жизни; не уверясь, что их не подслушивают, сам обошел все комнаты, и оглядел все двери. Наконец спросил: «можно ли мне поверить тебе тайну?» Никанор обещал ее хранить, хозяин дал ему поцеловать о том крест. В эту минуту вошла и хозяйка с крестом, написанным на дереве. Она плакала и сказала: «как Бог страдал на Кресте за нас, так надобно умереть и нам за Великого Государя.» Все трое присягнули в хранении тайны; тогда Кочубей обявил Никанору, что Гетман Мазепа хочет отложиться от Государя к Ляхам, учинить пакость великую Московскому Государству, пленить Украйну и города Государевы побрать. — Какие города? спросил Никанор. «То я после скажу,» отвечал Кочубей и велел ему ехать в Москву и, не мешкая ни минуты, сказать о том Ивану Алексеевичу Мусину-Пушкину, чтоб успели захватить Мазепу в Киеве, и защитить его Кочубея от Мазепы, который может его убить. Тут дал он Никанору семь червонцев и на наем подвод двенадцать ефимков. Скоро монах был уже в Москве, его взяли под допрос; и все, что я здесь описал, есть слово в слово его показание. Месть ослепляла старого Кочубея. Как он мог поручить столь важное дело, пришлецу, человеку неизвестному, с которым виделся два раза? Это непонятная легкомысленность. К тому же тайный донос!..
Что, если бы, по правам Украинским, Кочубей, имея верные доказательства, письма и свидетелей, как Наказный Гетман, созвал Раду в Батурине, объявил о деле, захватил Мазепу в Киеве, на Раде всенародно сделал бы следствие, и потом, по единогласному суду всех чинов, свергнул с Гетманства единомышленника Лещинского, врага Петра и Украйны? Что, если бы он тогда, как первый сановник в краю, отправил Мазепу в Москву под стражею, со всеми доводами, с изъявлением преданности Государю и с объявлением, что чины и народ ныне приступают к избранию нового Гетмана? Что было бы тогда? Нет сомнения, что Бояре не решились бы Кочубея брать в пытку; сам Головкин признавался, что это было дерзновение. Если бы в Москве и хотели защитить Мазепу его Московские клевреты, Петр не согласился бы наступить без причин на права народные. Он был благодушен.
