— Граждане и товарищи, — вся в слезах высунулась из оконца Людмила, — ну честное слово, у нас сын пропал. Вышел из дому третьего дня и не вернулся. А нас в городе не было. Поймите, товарищи…

Очередь занялась обсуждением столь странного происшествия.

— Трогай! — сказал Василий. — Ехать пора.

Машина мягко рванулась вперёд. Вслед им махали и что-то кричали не знакомые раньше люди.

— У нас такого ещё не было, чтобы без очереди пропустили, — сказал шофёр. — Никогда не было.

— Не было, так будет, — ответила Людмила. — У нас тоже никогда до сих пор не было, чтобы сын из дому пропал.

— Как ушёл, так и вернётся. Будь вы мои родители, я бы обязательно вернулся, — засмеялся шофёр. Он был очень молодой и мог себе позволить такие шутки.

Машина летела по городу, как на крыльях. И скоро Кукушкины уже поднимались по знакомой лестнице.

— Привет, — сказала Людмила, распахивая незакрытую дверь, — уже и квартира нараспашку. Ты меня слышишь?

— Слышу, — сказал Василий. — Наверное, Славка вернулся. Это его привычка — приходить домой и не закрывать за собой дверь. Слышишь, кто-то ходит! Узнаю любимого сына по походке, тра-ля-ля!

Кукушкины вошли в квартиру и вскрикнули. Навстречу им выскочил…

Славка бежал что есть духу, ему слышались за спиной звонкие шаги погони. Куда он бежал, он и сам не знал, но дорога повела его в город Ботон. Он почувствовал это, не зная как, и понял, что по дороге бежать опасно: никого в городе он не знает, а первый же встречный опознает его и доставит к доктору Чрефу.

Может быть, доктор мчится за ним по пятам или наблюдает за ним в прибор «Микробум» — там виден каждый козерог как на ладони. Правда, он пока ещё не совсем козерог, но кто знает… во всяком случае, на лбу у него вздулись две порядочные шишки.

Так или иначе, но дальше Славка побрёл не разбирая дороги и скоро услышал пение. Пение было какое-то странное, как будто блеял козёл. Но это ему показалось — как будто блеял козёл, потому что не с чем ему было больше сравнить это пение. На самом же деле это пели в остроге Ешмыш и цветок Тюнь-Тюнь. Они пели и прокалывали своими рожками что-то очень похожее на нашу бумагу.

Непослушные звездолётчики сидели в остроге, а чтобы дорогое юкатианское время не пропадало даром, остророги заставили звездолётчиков работать — переплетать и сшивать книжки.

Про их книжки тоже надо сказать подробнее. Дело в том, что в юкатианском языке было всего шесть букв. Слова не писали и не печатали на бумаге, а прокалывали буквы рогами. Маленькая буква — маленькое отверстие, буква побольше — и отверстие побольше. Буква от буквы отличалась на диаметр ивовой палочки.

Когда Славка совсем подошёл к острогу, он увидел сидящих там Ешмыша и Тюнь-Тюня. Они сидели в прозрачной коробке, а вокруг бродили остророги с тонкими и длинными рогами длиной, наверное, в целый метр.

Остророги преградили дорогу Кукушкину, а Ешмыш с Тюнь-Тюнем закричали ему, чтобы он туда не входил, иначе не выйдет.

— Выпустите моих друзей! — сказал Кукушкин остророгам.

— Кто ты такой? — удивились остророги. И тут в голову Славке пришла спасительная мысль.

— Я — доктор Чреф! Убирайтесь отсюда!

— А где же ваши рога? — подозрительно посмотрели на него остророги. Славка, не долго думая, сделал пальцами «рожки». Обманутые стражники в испуге разбежались.

— Выходите скорей, пока они не спохватились! — крикнул Славка.

— А разве можно? — Ешмыш и Тюнь-Тюнь осторожно вышли.

— Можно, можно. Я вам разрешаю, потому что сам стал чуть-чуть доктором Чрефом — он хотел со мной совсем обменяться, но я убежал. Всё-таки я не хочу быть им, а только — собой.

— Но он такой мудрый, наш доктор Чреф. Он всё умеет, он всё придумал. Он даже сплёл себе из прутиков дочку — и получилась наша чёрная красавица Гелла, — сказал Ешмыш.

— Я не хочу быть доктором. Но я хотел бы от него всему научиться. Представляете, возвращаюсь на Землю, домой, в школу, и меня никто не узнаёт — так много я знаю!

— Доктор у нас никого не учит. Он сам всё умеет. Один. Мы знаем свою работу от рождения. Ты же сам видел, что маленькие козерожики крутят нашу тарелку не хуже меня. А есть малыши, которые работают мусорщиками не хуже Тюнь-Тюня.

— Это же всё неправильно, — запротестовал Кукушкин.

— Что неправильно? — удивился Тюнь-Тюнь.

— Всё. Вашим детям надо учиться. У вас есть школы?

— Школы? — переспросил Ешмыш и сказал: — Нет у нас этого. У нас много чего нет по сравнению с вашей Землёй. Помнишь, ты обещал сделать нам осень?

Кукушкин задумался и долго молчал. «Это из географии».

— Пожалуй, осень я вам сделать не могу. Для осени нужно солнце. Его надо перевернуть набок, и тогда будет осень. Но у вас нет солнца, или оно всё-таки есть?

— Нет у нас солнца, — грустно сказал Ешмыш.

— У вас нет солнца, но солнце у вас будет. Что там за бумага у вас лежит в коробке?

— Наши книжки лежат, — ответил Тюнь-Тюнь.

— Тащи сюда, — важно сказал Кукушкин и полез в карман за ручкой или карандашом. Но в кармане ничего не было. И он вспомнил, что ручка осталась в трубе вместе с тетрадкой. Как же так, сколько он мог бы записать про ненашу жизнь! Мог бы нарисовать друзьям настоящее солнце…

— Вот книжки, — выбежал Тюнь-Тюнь.

Славка перелистнул из конца в конец всю книжку, но, кроме дырок, ничего не нашёл.

Славка долго думал, как это можно читать дырки, но так и не понял.

— Ладно, не понимай, — досадливо сказал Ешмыш. — Но ты обещал солнце…

— У меня ручка и карандаш остались на Земле. Если бы у меня было что цветное, особенно жёлтое, я мог бы вам нарисовать, а так…

— Цветное, особенно жёлтое? — наклонил головку Тюнь-Тюнь. — Цветное и особенно жёлтое у меня есть на голове. Возьми один лепесток и нарисуй нам на память. Когда тебя не будет с нами, мы соберёмся с Ешмышем и немного погрустим о тебе, и вспомним, и поговорим. Мы даже можем не разговаривать, а просто смотреть на книжку, в которой ты нам оставишь своё солнце.

— Но оно же ненастоящее. Оно ни капли не будет греть, — испуганно предупредил Славка. Странно как-то говорит этот Тюнь-Тюнь.

— Оно будет для всех ненастоящим, а для нас с Ешмышем оно будет греть. Потому что ты нам его оставишь на память. Бери мой лепесток. Он может рисовать не только жёлтым, а любым, но у нас никто не умеет рисовать. И он пропадает. Рисуй!

Славка вырвал у Тюнь-Тюня лепесток и принялся рисовать. Ешмыш и Тюнь-Тюнь держали на протянутых палочках свою книжку, полную дырок-букв, а Кукушкин рисовал им солнце и золотую осень, когда деревья стоят золотые и красные и слепят глаза.

Лепесток Тюнь-Тюня и впрямь оказался удивительнее всех карандашей на свете: он менял цвет в зависимости от наклона, и таких необыкновенных красок Славке никогда не приходилось видеть.

Ешмыш смотрел, как рисует Славка, потом передал книжку в палочки Тюнь-Тюня, и уже Тюнь-Тюнь один держал разрисованную книжку. Ешмыш убежал. Потом он вернулся и принёс большой лист бумаги, или чуприка, как называли подобие бумаги козероги.

— А можешь нарисовать нам большое солнце? — заглянул Славке в глаза Ешмыш. — Чтоб все увидели его издалека. И подумали, что у нас осень.

— Могу. Но они не поймут, что у вас осень. Потому что они не знают, что осенью солнце — на боку. Если ты им объяснишь, то…

— Я им объясню. Солнце на боку — это из твоей географии. Правильно я говорю?

— Правильно ты говоришь, — ответил довольный Кукушкин. И принялся рисовать солнце и осень на огромном листе чуприка.

Когда он кончил рисовать, он отошёл на шаг — посмотреть, как у него получилось. Посмотрел и сказал:

— А что! А ничего!

И тут ему в голову пришла ужасная, по юкатианским законам, мысль.

— Давайте это большое солнце повесим на ваши палочки и понесём его в Ботон. Покажем всем. Чтобы все увидели его вблизи и поняли, как оно красиво. Пусть все захотят увидеть настоящее солнце и осень. А потом все жители Юкаты со мной полетят на Землю. Мы там всё увидим своими глазами.