А Марьяна, заливаясь слезами, пообещала Тагеру своего самого большого плюшевого медведя, если только он найдёт Славика.

И тогда Тагер окончательно поверил в бесценность непонятно куда исчезнувшего Кукушкина.

— Ну и дела, — сказал себе Тагер. — Шутка ли, из дома вышел ребёнок, хороший, нужный всем человек, и не вернулся! Теперь всё зависит от меня, Тагера. Только я смогу найти Кукушкина. Больше некому! Ко мне, именно ко мне обратились за помощью и терпеливо ждут от меня, именно от меня решительных действий.

Прежде всего надо разработать систему. Всякий уважающий себя следователь начинает с вопроса: кому выгодно преступление, кому было выгодно, чтобы Кукушкин не вернулся домой?

Тагер нарисовал на бумаге окружность и вписал в неё: «Слава Кукушкин». От этой окружности он решил проводить красные лучи — людей, которые хорошо относятся к Кукушкину, и чёрные лучи — людей, которые плохо относятся к Кукушкину, — может быть, кто-нибудь из них устроил его исчезновение…

Значит, нарисовал Тагер окружность и вписал в неё «Слава Кукушкин», и принялся проводить красные лучи. На одном он написал «Новодедов», на другом — «Перепёлкина», на третьем — «Светлана Л.», на четвёртом — «Серафима П.», на пятом…

И когда в конце концов красный карандаш весь исписался, а чёрный так и остался нетронутым, Славка Кукушкин превратился в солнце.

И это было основное открытие сыщика Петра Тагера, которое он сформулировал так:

«Каждый человек для кого-нибудь — солнце, даже если это Кукушкин».

И поскольку чёрных лучей не оказалось, Тагер испугался, что у него ничего не выходит, и добился всесоюзного розыска. Но и всесоюзный не помог, он только до полусмерти напугал родителей Кукушкиных. Они кое-как погрузили виноград в самолёт, не досмотрев мечети и минареты, бросились сломя голову в Ленинград. В самолёте они не разговаривали друг с другом и только держались за руки. А винограду — что! Он тоже летел и летел в Ленинград и прилетел туда в самой лучшей форме.

Кукушкин прожил на Юкате довольно долго, если измерять время по юкатианским часам — почти целый год, но даже за год он не научился определять ненаше время.

Однажды он спросил у времени — какой сегодня день: вчерашний или сегодняшний?

Юкатианское время, не моргнув, ответило:

— Позавчерашний.

— А завтра будет какой?

— Завтра будет прошлогодний.

Ну пойми тут и разберись!

На Юкате было странным не только время, но и всё, с чем бы Славка ни столкнулся.

Например, в первый же миг своего прибытия на Юкату он столкнулся с её скалистой поверхностью. Поверхность была совершенно немой и безжизненной: ни ручья, ни реки, ни дерева, ни цветов, ни простой травы.

«Как же они здесь живут? — подумал Славка с удивлением. — Даже на дерево не залезть. Даже цветов не нарвать. Под кустом и то не спрятаться и не посвистеть в травинку… Нет, как они здесь уныло живут. Они просто даже себе не представляют, какое у них уныние».

И сразу же ему вспомнились слова Ешмыша, когда тот восхищался Землёй и назвал её удивительной планетой. Бедный Ешмыш!

Ешмыш и мыслящий цветок Тюнь-Тюнь, и маленькие козерожики, с которыми он прилетел, исчезли в первый же день, и если он видел их потом, то издалека: все они весело махали ему ивовыми прутиками.

Долго его не впускали в главный город страны козерогов — Ботон. Доктор Чреф держал Кукушкина на карантине, и, как оказалось, не напрасно.

Немного спустя после высадки Кукушкина пустынная и голая посадочная площадка неожиданно покрылась сиреневой травой, а в траве забрезжили солнечные головки одуванчиков. Одуванчики здесь выросли оранжевые.

Посмотреть на чудо пришли и приехали толпы козерогов. На первый взгляд они показались Славке все на одну мордочку, но чем дольше он разглядывал их, тем различнее они становились, да и форма рога у каждого была своя.

Чтобы сохранить неизвестное на Юкате чудо, козерогские учёные вызвали из Ботона охрану. Охрана была остророгая. Остророги окружили одуванчики со всех сторон, учёные тем временем размышляли, а потом начали исследовать цветы и траву — старались определить, польза от них будет или вред.

К единому мнению они так и не пришли: кто говорил, что всё это вредное, надо его вырвать и выбросить в космос; другие советовали не торопиться: вырвать всегда успеется, надо посмотреть и подождать, авось не погубят Юкату живые, немыслящие цветы.

Козерогский народ сам решил, что делать. Три дня и три ночи он стоял в очереди, чтобы поближе протиснуться к живым цветам и вблизи посмотреть на них, а заодно поглазеть и на Кукушкина. Впрочем, на Кукушкина смотрели без особого интереса, а как-то уж очень между прочим. Он даже на это обиделся. Всё-таки он, как-никак, прилетел к ним в гости, а на него — ноль внимания!

К концу третьих юкатианских суток по велению народа вышел на посадочную станцию один козерог, чем-то отдалённо напомнивший Славке фалангу-паука которого он видел в журнале, и оплёл это небольшое поле цветов тонкой золотистой паутиной.

И за эту загородку больше не сунулся ни один козерог. С этого дня цветущее поле стало местом встреч всех друзей и приятелей. Так и говорили: «Приходи к одуванчикам». В юкатианском языке появилось новое слово «одуванчики».

Первое время Славка жил на Юкате в своё удовольствие: спал, ел, смотрел на козерогов — очень больших тружеников, они день и ночь работали в космосе, — встречался иногда на большом расстоянии с Ешмышем и Тюнь-Тюнем — единственными своими знакомыми на этой планете. Но по мере того, как двигалось вперёд юкатианское время, он начинал чувствовать незнакомую раньше тоску: хотелось что-то делать, что-то узнавать, но этого не было и не было.

Когда он летел сюда, он, между прочим, надеялся, что с ним произойдут какие-нибудь приключения, хоть и страшные. Но ничего такого не происходило. Про него как будто совсем забыли, а он-то надеялся: может, хоть на далёкой планете ему повезёт, и он всем докажет, что не такой пропащий человек Кукушкин, как про него привыкли думать.

И вот однажды, когда он сидел прямо на траве рядом с цветущим и звенящим полем разбушевавшихся одуванчиков — они так выросли, что их головы уже тянулись к звёздам, и они перешёптывались со звёздами и предлагали им «голову на отсечение — мы прорастём и у вас», — к нему, неслышно ступая и оглядываясь по сторонам, подошли Ешмыш и мыслящий цветок Тюнь-Тюнь.

Славка вскочил и принялся их обнимать, а козероги отскочили в сторону и мелко задрожали.

Тогда Кукушкин тоже отошёл от них и обиженно спросил:

— Зачем же вы пришли, если не хотели меня видеть?

— Мы хотели вас видеть, — горячо зашептал Ешмыш, — мы очень хотели вас видеть. Но нам не разрешали. Вы всё время находитесь в поле зрения доктора Чрефа, он изучает вас…

Голос у Ешмыша оборвался, как будто его кто-то выключил, он побледнел, и тогда заговорил Тюнь-Тюнь, быстро и путано:

— Вы нас обманули… Оказалось, вы так мало знаете… Любой козерожик знает в сто раз больше… Доктор Чреф в ярости…

— Да как ваш доктор Чреф узнал, что я так мало знаю?! Я его и в глаза не видел. Он мне ни одного вопроса не задал. Может, я и ответил бы что-нибудь. Я всё ж таки про Землю знаю в сто раз больше, чем он.

— Ваши знания он прочёл при помощи луча Пэра. Стоит на какое-нибудь существо посветить лучом Пэра, как на экране у доктора Чрефа загораются знаки, и он их читает. Он читал ваши знаки всего пять минут по нашему времени. А это так мало. Одно пожатие ивовой палочки, и всё!

— Если б я знал! Если б я только знал, что улечу сюда, я бы готовился… не такой бы дурак был…

— Оббижжяетте. Но теперь ничего не поделаешь, — сказал Ешмыш грустно. Он снова заговорил, сначала медленно, а потом всё быстрей и быстрей, словно куда-то торопился: — И нам с Тюнь-Тюнем теперь придётся отвечать перед доктором Чрефом, и маленьким козерожикам тоже придётся отвечать… как они боятся…