А сейчас, в пятом, и смотреть на неё перестал, вот где стало обидно. Мучилась, мучилась с ним, а он и смотреть перестал… Девчонки стали говорить: «А Славян у нас всё-таки ничего… симпатичный… и к девчонкам никогда не лезет, не то что другие. Надо его расшевелить. Узнаем, кто ему нравится. Уж конечно, не Ольга. Он и смотреть на неё не может, так она ему надоела».

И тогда она стала поворачиваться к Андрюшке и Юрке. И только тогда Кукушкин зашевелился. А может, он из-за неё пропал, потому что обиделся на неё. Она же его хорошо знала, он обидчивый. Обидеть его проще пареной репы.

Теперь Перепёлкина мучилась от своей вины: ведь она нарочно поворачивалась на Камчатку, а он поверил…

— Ольга, прекрати! — строго сказала бабушка. — Это день рождения или что? Почему ты плачешь? Можешь объяснить?

Ольга покачала головой и выбежала в коридор, и в этот момент в квартиру вошёл Тагер, потому что дверь была открыта — Нырненко в очередной раз бегал на квартиру Кукушкина.

Вот в этот момент Тагер и поговорил с Олей и приятелями — когда Нырненко вернулся — и сделал свои научные выводы, которые ему казались строго доказанными.

— Не надо так расстраиваться, — сказал Тагер Перепёлкиной. — Я найду твоего друга.

— Он мне не друг…

— Ну, тогда врага.

— Он и не враг.

— Так кто же он?

— Просто так.

— Вот и прекрасно. Найду этого «простотака».

— Найдите! — попросили Андрюшка с Юркой. — Поскорее, пожалуйста, а то без Славяна скучно-грустно.

В коридор вышла бабушка и увидела Тагера.

— Боже мой, что они натворили?!

— Успокойтесь, ничего. У них в классе пропал мальчик, Слава Кукушкин.

— Вот это да! Я лично рада, что он пропал наконец. Вы не знаете, как он мешал моей внучке. Так надоел… Она прямо слышать о нём не может.

— Бабушка, не надо… — сказала Перепёлкина и замолчала.

Глупо объяснять, глупо говорить, что всё изменилось, бабушка не поймёт: она живёт прошлым, она не знает, как вдруг в один прекрасный день всё может измениться… Оля и сама не знала, что такое возможно. И вот, оказывается, один прекрасный день не стал прекрасным из-за этого…

— Спасибо, ребята, — сказал Тагер и пожал приятелям руки. — Вы мне очень помогли в розыске. Теперь я вижу Кукушкина совсем другим. Теперь мне легче применить к нему свой научный метод. Метод Тагера. Тагер — это я, к вашему сведению. А ну, повалите меня, кто может!

Андрюшка и Нырненко сразу позабыли о хорошем тоне и набросились на Тагера: уж больно щуплым казался милиционер. Но Тагер схватил обоих мальчишек и перевернул их вверх ногами. Как они ни бились, он держал их на головах мёртвой хваткой. Пришлось им взмолиться: стыдно всё-таки перед Перепёлкиной болтаться вниз головой.

Тагер поставил их обратно, и друзья с восхищением сказали:

— Вот здорово! А троих можете?

— Могу. Вот поймаю вашего Кукушкина и обязательно вас всех переверну…

Тагер ушёл, день рождения продолжался. И был он вопреки всем правилам грустным… но только для одной Перепёлкиной.

Кукушкин в отцовском спальном мешке полз вперёд, откуда бил ему в лицо ярчайший свет. Рюкзак с яичной скорлупой, консервами и дневником он оставил на месте, о дневнике Славка вспомнит ещё не раз и пожалеет, что не взял его с собой.

Внезапно ему показалось, что в трубу заглянул сварщик в квадратной маске, которую надевают, когда сваривают швы. Но это оказался не сварщик, а кто — неизвестно…

— Вот оно! — в ужасе крикнул Кукушкин и, честно говоря, приготовился умереть от страха, потому что, как ни верти, страх он переносил плохо, гораздо хуже, чем голод, холод и одиночество. Поэтому, как и полагается в таких случаях, он закричал: — Мама!

И это его второе высказывание тоже требует своего объяснения. Откровенно говоря, в этом ужасно неожиданном положении ему было глубоко безразлично, свою ли он настоящую мать позвал, или Людмилу, он и сам этого не мог внятно объяснить. Доподлинно известно, что после того, как он сказал «мама», ему уже не было так страшно. Тем более, неизвестное существо дружески стало трясти ему руки своей странной рукой, похожей на ивовый прут, которым, говорят, в старину драли непослушных детей.

Так вот, это непонятное существо поздоровалось с Кукушкиным весьма обычным земным способом и ещё спросило:

— Вы сейчас торопитесь или вы сейчас никуда не торопитесь?

На это Кукушкин ответил, что он сейчас никуда не торопится, потому что ему уже некуда торопиться, кажется, он уже достаточно сошёл с ума от одиночества — и теперь всё в порядке. Можно сделать передышку от всей умственной работы… и точка.

Существо приблизило к нему свою квадратную мордочку и сказало:

— Не надо так говорить, а то вы меня обжжьяете. Обжжьяете.

И всегда оно говорило так, всякий раз, стоило Кукушкину засомневаться в своём уме.

— Вы думаете, я вам кажусь. Я вам совсем не кажусь. Потрогайте меня. Я есть. Существую.

Почему-то Кукушкин вспомнил, как в зубном кабинете Нырненко укусил врача за палец, и сначала никак не решался потрогать это существо. Потом он кое-как переборол себя, чуть-чуть коснулся его пальцем и сразу отдёрнул руку, но осталось ощущение приятного сухого тепла.

— А кто ты такой?

— Я — Ешмыш. Я с Юкаты. Мы прилетели сюда из созвездия Козерога. Мы — козероги. Видишь, у меня на макушке рог?

И правда, у этого странного Ешмыша на макушке торчал серебристый рог, как у маленького козлёнка, и сам он был такого же роста, как козлёнок.

— А чего вы прикатили к нам? — спросил Кукушкин не очень-то вежливо. — Мы вас что, ждали?

— Мы не прикатили, а прилетели, — тихо объяснил Ешмыш и грустно сморщил мордочку. — Это разные вещи. Прикатить — это совсем быстро. А прилететь — то совсем медленно. Мы — очень медленные. Нам не прикатить никогда.

После этого разговора Кукушкин окончательно пришёл в себя и огляделся.

Увидел он огромное поле, всё расцвеченное зелёными огоньками, как будто здесь всё время проносились стайками такси. И ещё он увидел вышки высокого напряжения. Эти вышки стремительно уносились в небо, чертя сложные железные кружева, — красотища какая! На самом верху, там, где прикрепляются провода, в чёрной дыре он увидел огромную тарелку. Она по-птичьи сидела на проводе и как будто уснула.

— Ой, смотри! — крикнул Кукушкин. — Летающее блюдце. Я его уже видел однажды. Мне ведь оно сейчас не мерещится, правда?!

— Правда, — сказал Ешмыш, — только это не летающее блюдце, а наш поглотитель пространства. Называется космик.

— Космик? И ты на нём прилетел? Вот здорово! Один или с кем?

— С цветком. Его звать Тюнь-Тюнь. Он — мыслящий цветок.

Ешмыш мелодично свистнул, и сейчас же рядом с ним выросла фиолетовая голова мыслящего цветка.

— Здравствуйте, — сказал Тюнь-Тюнь. — Неужели вы настоящий землянин? Так близко нам их видеть не удавалось. Они не могут стоять на месте, все куда-то бегут.

— Как это бегут? — сразу за всех обиделся Кукушкин. — Они и стоять могут. Нас с Юркой, например, когда выгоняют с урока, мы всегда под дверью стоим.

— Выгоняют с урока? — не понял цветок Тюнь-Тюнь. — А что это такое? Столько неизвестных слов сразу…

— Ничего, — успокоил его Ешмыш. — Постепенно поймёшь. Понимаете, мы прилетели к вам в научную командировку. Но почему-то никто не хочет отнестись к нам серьёзно. Все говорят, что летающих блюдец не бывает, потому что они не могут летать по всем правилам аэродинамики. Есть у вас такая наука?

Кукушкин на всякий случай уточнил:

— Вы лучше спросите, чего у нас нет. На Земле всё есть, — сказал он с гордостью.

— Так вот, — продолжал Ешмыш, — мы, к вашему сведенью, даже не летаем, а ввинчиваемся в пространство. Космик сплющивается, и мы ищем ходы, где нет гравитации, в этих ходах мы и перемещаемся.

«О чём он говорит? — подумал в недоумении Кукушкин. — Не понимаю ни одного слова, хоть и всё по-нашему…»