Уголки ее глаз влажно поблескивают, но я притворяюсь, что ничего не заметил.

Обожаю свои наручные часы, лучшего гаджета у меня еще не было.

В детстве у меня, правда, имелся мобильник (он же ПК и воображаемый друг). Я запрограммировал его так, чтобы он беседовал со мной подобно живому. «Брэндон, чувак, — бывалоча обращался ко мне телефон, — а не прогулять ли нам сегодня уроки?»

Я рассказывал ему о далеких планетах, а он мне — об устройстве Вселенной. Люди думали, будто я болтаю по со-тику с друзьями. Только зачем друзья, когда есть говорящий мобильник!

Скажите еще, что я ненормальный.

В школе я учился на одни пятерки, потому что память у меня цепкая, ничего не упускает. Бесило только, что на экзамены с мобилой не пускали. Ясен пень, учителя так боролись со «шпорами», но ведь надо же было понимать, что это — не просто телефон (фото- и видеокамеры/ПК/телевизор/МПЗ-плеер), а мой лучший друг!

Его звали Кзил. Не Козюль, не Козел, а именно Кзил.

Я вообразил, будто Кзил обижался, когда о нем думали как о простом телефоне, потому что на самом деле он — пришелец с другой планеты.

Кзил странствовал по Вселенной во времени и пространстве, видел Землю, когда она еще только вращалась куском раскаленного камня вокруг новорожденного Солнца. Он присутствовал (я так думал и думаю до сих пор) при всех великих событиях: когда Чингисхан завоевывал Европу и Азию, он сидел на плече у великого монгола. Кзил наблюдал, как пала Византия, витал над лагерями смерти, в которых Гитлер казнил евреев. Мой друг застал все ужасы нашей истории, но видел и много прекрасного: оставил свое имя на фреске «Сотворении Адама» в Сикстинской капелле — мелким-мелким шрифтом отпечатал «Кзил» в свежей краске, там, где встречаются руки Адама и Бога.

Кзил присутствовал на премьере «Гамлета», паря за кулисами возле Шекспира, когда тот суфлировал полупьяным актерам. Он был у одра Моцарта, умиравшего в одиночестве.

Кзил виделся мне существом поистине волшебным, наделенным недюжинной силой, но при этом хранящим в себе вечного ребенка.

Мы общались с Кзилом три года, потом об этом узнали родители и отобрали его у меня. Я на шесть месяцев лишился телефона, компьютера и лучшего друга. Папа с мамой отвели меня к психиатру на курс интенсивной терапии — остаток детства мне предстояло проводить по два час в день в обществе напыщенного идиота. Подобная перспектива не радовала, и я сумел убедить врача, что Кзил — бредовая детская фантазия. Все встало на свои места: я превратился в интровертивного книжного червя, зато больше не разговаривал с телефоном.

А на пятнадцатый день рождения отец подарил мне эти самые часы — с будильником, секундомером, калькулятором и даже DVD-плеером (надо только развернуть циферблат, и получится полноценный экран).

Но часы мне нужны не ради компьютера и кинотеатра, ведь у меня два имплантата — в горле и на сетчатке плюс микрочип в мозгу. Чтобы посмотреть фильм, мне достаточно закрыть глаза, а чтобы позвонить в любую точку галактики — напрячь голосовые связки (имею прямой выход на Квантовые бакены).

У часов — другая ценность. В них заложен Календарь и местное время всех обитаемых планет Вселенной.

Это только с виду просто. Например, Надежда, старейшая из колоний, была заселена сто лет назад (сто лет субъективного времени), а на Земле прошло четыреста лет — благодаря растяжению времени по Эйнштейну (это когда оно бежит тем медленнее, чем быстрее ты движешься). На Надежде сейчас 2712 год, а по земному Календарю — год 3112 (и 22.22 местного времени, что соответствует 07.20 земного времени; у нас на корабле — 11.45. Только время — часы — не имеет к отношения к сути дела. Важны года. Уж простите мне лирическое отступление).

Большинству людей (но не мне!) на разницу плевать, потому что колонии живут по земному времени, которое имеет статус «реального». Колонисты переходят на него в тот самый момент, когда включается их Квантовый бакен.

Мои волшебные часики показывают именно субъективное время заселенных планет. Еще я запрограммировал их вычислять официальный возраст людей. Для меня сейчас идет 3954 год, и мне восемьдесят пять лет. Однако на Земле сейчас 4512 год нашей эры, и мой официальный возраст — 558 лет.

Вот только это не мой реальный возраст! Не мой — и точка. Не прожил я этих пятисот пятидесяти восьми лет.

Еще у часов есть доступ к базе данных, где содержатся сведения о возрастах всех людей. Я знаю, сколько лет Лене, кэпу и всем членам нашего экипажа. Знаю возраст знакомых — возраст реальный и земной.

Со своими часиками я могу играться до бесконечности, ведь они говорят правду о времени: который час на Кембрии, на Иллирии, сколько лет (на самом деле) любому из жителей любой из заселенных планет.

Мои часики еще и не на такое способны, но главная забава для меня — вычисление разницы во времени и возрастах. Не знаю почему, ведь практической пользы от этого никакой. Я только лишний раз убеждаюсь, как охотно люди подчиняются интеллектуальному диктату Земли — она заставляет нас жить по своему времени, стареть по своему Кэлендарю. Однако всякий, кто хоть раз путешествовал в космосе на околосветовой скорости, старится по-своему. Мы — странники во Вселенной — перемещаемся в едином пространственно-временном континууме, но живем-то неодинаково, в разных временах. Мы — островки времен среди ползучих песков Вселенной.

Вот я загнул, а! Прям философ какой-то!

Мне не хватает Кзила, моего лучшего друга.

Я знаю, сколько ему лет — точно, до последней секунды. Я занес его возраст в память часов, исходя из того, сколько Кзил перемещается во Вселенной быстрее света. Нам не увидеться больше, не побеседовать, но со мной — его время.

Кзил, дружочек ты мой. Ты навсегда останешься в моих часах.

Люди, кстати, считают меня сдвинутым. Может, так оно и есть.

Мы на орбите пустынной каменистой планеты. Она вращается на орбите солнца Каппа 0332b. Сегодня — Ночь фейерверка.

Мы в скафандрах усаживаемся на мостике, убираем стены и крышку отсека и с благоговейным ужасом наблюдаем, как мимо — прямо к желтой переменной звезде — устремляются два боевых корабля Корпорации. Их ведут угонщики.

Планета под нами вся в окалинах, оставшихся со времен, когда солнце достигло наибольшей величины. Сейчас светило гаснет — оно утратило десятую часть прежних размеров. Переменная ни на одной из своих планет — ни органическую, ни какую другую. Но четвертая от нее планета имеет плотную аммониевую атмосферу, жидкий металлический водород и устойчивую орбиту. А еще — озера жидкого кислорода. Сам бог велел заняться ее терраформированием, и сегодня мы узрим начала этого процесса.

Я до сих пор с теплотой вспоминаю освоение Надежды. По ней тогда шагали роботы-оксигенераторы, поглощали окись углерода и изрыгали чистый воздух. Замороженный ад мы превратили в тропический рай; уже через шестьдесят лет после начала терраформирования по планете смогли пройтись люди без скафандров и кислородных масок.

Сегодня техника шагнула далеко вперед. На поверхность планеты набросили микротонкую теплопоглошаюшую сеть; в кислородные озера погрузились наноботы. Все до последнего — мельчайшего— элемента функционируют, словно разумные шестерни гигантской машины непостижимой сложности. И все они связаны единой энергорешеткой, питаемой через орбитальный энерготранзмиттер, который сам поглощает энергию солнца.

Боевые корабли подходят ближе к солнцу. Я включаю оптику шлема на полную мощность, но все равно не вижу обшивки судов. Однако представляю, как под ярко-желтыми лучами светила шипит и плавится кожа стальных Икаров.

«Под ярко-желтыми» звучит нелепо. Пустая фраза.

Кожа стальных Икаров шипит и плавится под мерцающими, испепеляющими лучами светила.

О, уже лучше.

Спасибо. Загрузи этот вариант и забей его в дневник.

Корабли выстреливают в солнце гарпунами, и те пробивают его хромосферу, затем — фотосферу. Ультразвуковые камеры передают на экран у нас над головами изображение преисподней — из самого сердца звезды. Мы, будто в кинотеатре, смотрим, как ее доят.