Мне шел шестой век от роду, и я наслаждалась отдыхом на Земле, перечитывала Диккенса, Хемменфаста и Бьорна. Тогда-то мир и узнал о жуксах. Мы узрели их глазами колонистов, установивших Квантовый бакен в районе Эпсилон-омега-5.

Когда все две тысячи человек экипажа заболели лихорадкой, мы решили, будто корабль поразила чума. Астронавты забыли нормальный язык, а после пробурили в обшивке судна отверстия и через них вышли в открытый космос — без скафандров. И остались целы.

Питер попросил меня помочь группе быстрого реагирования справиться с чумой. На корабле имелось десять роботов-доппельгангеров. Через одного андроида мы попытались поймать наудачу колониста и изолировать его. Но тот лишь рукой махнул — робот развалился напополам.

Тот же колонист посмотрел потом в камеру, прямо на нас. Глаза у него стали выпучиваться, щеки раздулись, и он… лопнул! Каждый клочок тела астронавта продолжала распадаться на еще более мелкие частички, пока не исчез совсем. В нашего посланника вселилось нечто невидимое; его убило ничто.

Вскоре и сам корабль расплавился, обратился в чистую энергию. Нанозонды следили за тем, что было дальше: люди и РД парили в открытом пространстве, из ничего построили колонию — гигантскую сеть, в которой стали жить, как пауки. Потом из ниоткуда появился корабль, похожий на тот, расплавившийся, только крупнее и изящнее.

В район Эпсилон-омега-5 мы отправили три корабля, снабдив экипаж особыми инструкциями. На месте суда выстроились в треугольном порядке вокруг ядра галактики и активировали Квантовые бакены, отрезав колонию от остального мира. Создали квантомарность: квантовый эффект убил сингулярность, не позволил никому и ничему проникнуть за пределы огороженной зоны, запер чуму внутри периметра. Но экипаж заградительных кораблей погиб ужасной смертью.

Мы наблюдали, как умерла девушка-врач: ее глаза подернулись черной пленкой, а потом из них, из носа, ушей — даже из пор кожи — полезли крохотные черные насекомые. Они сожрали врача живьем. Остался только рой мушек, напоминающий человеческий силуэт.

И этот рои двигался.

Облако насекомых разлетелось и вновь собралось, приняв форму съеденной девушки: черты лица, грудь, конечности — все это твари воспроизвели с ужасающей точностью. Только кожа была черной и как будто гноилась.

Затем силуэт снова распался, и рой стал принимать форму букв, донося до нас сообщение: ВЫ НАША ПИЩА.

Сегодня ученым известно, что эти насекомые — никакие не насекомые. Они размером с бактерии, а то и меньше, просто умеют принимать форму жучков, руководимых коллективными сознанием и целью.

Все же на нас напала чума — разумный бич, жуксы, которым ничего не стоит вселиться в человека, а после убить его. Для них не проблема за несколько дней выучить один из земных языков, съесть корабль, а после восстановить его из микрочастиц. Итак, эти жуксы малы, жестоки и считают нас своей пищей.

Каким-то образом эта информация просочилась в мир, и началась паника.

Народы Земли не могли успокоиться. Им больше не было дела до лучшего и справедливого мира, который я пыталась создать. Всем заправлял военно-промышленный комплекс. За год снарядили тысячу кораблей — за девяносто лет они достигли зоны Эпсилон-омега-5 и выстроили второй защитный барьер вокруг первого. Само собой, экипажи оказались заперты внутри периметра непроницаемых стен. Их детям суждено было вырасти в космосе и стать сторожевой заставой, сменив родителей на посту.

Так появились Часовые, у которых не было иного смысла жизни, кроме как сторожить жуксов. Если же те вырвутся на свободу, Часовые умрут моментально.

Им внушили, будто служба необходима. Они существовали и существуют абсолютно бессмысленно, их поддерживает исключительно подобие веры, замешанной чуть ли не на мессианской идее. Кроме самих Часовых, в этой службе никто смысла не видит.

Вокруг планетарной системы жуксов мы выстроили тысячи непроницаемых стен. На защиту от угрозы бросили все силы, все ресурсы. Но военные решили поддержать напряжение, навариться на жуксах и создали новую систему приоритетов. Им удалось ее протолкнуть. Демократия была утрачена века назад, либерализм так и остался мечтой. Обществом, которое живет и строит экономику по военным стандартам, может править только военный диктат.

Зона за тысячеслойной стеной стала называться Ничейным космосом, там пространство искажено — такой эффект дает квантомарность. А все, кто живет в Ничейном космосе, пребывают в страхе, ведь искаженное небо у них над головами — это постоянное напоминание о жуксах, запертых за тысячами стен.

В Ничейном космосе не действует ни один закон цивилизованного мира. Это последнее прибежище пиратов. И оно мне отвратительно сверх всякой меры.

Я с Аллией. Атмосфера формальная… Я только что принял душ, причесался, привел в порядок седую бороду.

Мы в корабельном баре, выпиваем, едим. Смотрюсь, будто волк, которого заставили пользоваться вилкой и ножом.

— Не пускай ее к себе в душу, — утешаю я Аллию. — Я и не пускаю.

— Она ведь на самом деле не сноб. — Сноб, сноб. Еще какая снобиха!

— Но уважения нашего заслуживает. Задумайся, какую жизнь она прожила!

— Пробила путь наверх своей щелью.

— Враки и сплетни.

— Она убивала.

— И призналась в этом, понесла наказание. К тому же мы сами не ангелы.

— Мы солдаты.

— Мы убийцы.

— На войне как на войне. Ненадолго замолкаем.

— Позволь сказать кое-что, — заговариваю я.

— Что именно?

— Это не так-то просто.

— Говори уже, смотреть на тебя больно!

— Можно я прикоснусь к тебе?

— Ишь, выдумал!

— Знаю, ты любила Роба, но…

— Никаких «но»!

— Вдруг у нас с тобой что-нибудь да получится, а?

— Возьми себе в пассии Кэлен — ей все равно, с кем спать.

— Мы с ней уже переспали.

— И как?

— О, замечательно. Она даже мурлыкала, Аллия смеется.

— Слушай, — говорю, — дело не в сексе, а в любви. Я любил тебя и люблю до сих пор. Я по-черному завидовал Робу, хоть он и был мне другом. Прошу, скажи, что у меня есть шанс!

— Уф-уф-уф, аж мурашки по коже!

— Я каждое утро просыпаюсь в холодном поту, мне не с кем разделить одинокое ложе. Будь со мной, дели со мной мои страхи и радости.

— Я дала обет никого более не любить, даже если проживу тысячу лет.

— Глупости!

— Эти глупости помогают мне сохранить рассудок.

— Но я хочу тебя, не могу больше терпеть. — А руки тебе на что?

— Я и не жду от тебя любви. Удовольствуюсь… малым. Просто дружбой. И сексом. Сексом без любви, да. Можно ведь выполнять нехитрые телодвижения, пусть и без чувств.

— Обалденное предложение.

— Отчаяние мое велико, чересчур велико. Я живу слишком долго.

— У меня та же беда.

— Десять лет на том грузовике стали голгофой моей души. — Десять лет субъективного времени. На Земле прошли все пятьдесят.

— Значит, я постарел еще на полвека. — Мы оба.

— Поцелуй меня, Аллия. — Нет.

— Тогда обнажись предо мной. — Нет!

— Позволь же хотя бы представлять тебя в своих эротических фантазиях.

Аллия долго — очень долго — не отвечает. Потом говорит:

— Так и быть, но один раз. Не больше.

И я начинаю пожирать ее глазами: гладкую, нежную кожу, округлые, упругие груди, влажные губы чуть приоткрытого рта, черные волосы, обрамляющие идеальный овал лица…

— Ну, хватит. Я прекращаю.

— Больше такого себе не позволяй.

Я киваю и смотрю на нее холодным, начисто лишенным чувств взглядом коллеги. Я капитан, а она — член команды. Страсть утолена, и про любовь надо забыть. Я обещал, а мужик сказал — мужик сделал.

Я буквально вырезаю любовь к Аллие из своего сердца. Это сложная психологическая техника, но у меня получается.

Я будто бы никогда и не любил эту женщину.

— Полегчало? — спрашивает она… — Да, заметно, — говорю я.