Мне удалось зажечь публику на вступлении, но когда я играла Бетховена, стало видно: легато натянуто, артикуляция неровна, крещендо и диминуэндо слишком правильны и идут не от сердца. Играла я с огоньком, однако во мне с ужасающей четкостью стал проглядывать обыкновенный тапер с претензиями.

Проклятый оркестр, чертов рояль, гребаный стресс… Только их и оставалось мне винить после концерта. Да, техника игры у меня была совершенной, но в глубине-то души я сознавала: истинным музыкантом мне не быть. После стольких лет занятий и репетиций остался неусвоенным некий элемент X — преданность, страсть, умение отдаваться музыке, инструменту, зрителю… Я могла сколько угодно хорошо играть на рояле, но вот рояль никогда не сыграл бы со мной.

Впрочем, довольно самобичеваний. Важно не то, что я выступила в «Карнеги-холл» посредственно, а то, что я вообще выступила в «Карнеги-холл». Посмеялась над Богом, который одних создает гениальными музыкантами или спортсменами, а других — вроде меня — полными неудачниками. Плохие отзывы в прессе о моей игре? Да, были такие. Но я пропустила их, не заметила. Продажи моих книг возросли, и меня признали самым успешным писателем сезона.

Стыд и стеснение уступили место чувству триумфа и радости успешного отмщения.

И, конечно же, в тот вечер я встретила Андрея, которым многие годы восхищалась издалека. В свои семьдесят четыре он был моложе меня на десять лет, но выглядел старше: он не скрывал седину, глубокие морщины вокруг глаз и возраст кожи — обветренной; плотной. Однако эти отметины возраста не старили Андрея, напротив, подчеркивали силу, физическую и духовную. Андрей двигался плавно, непринужденно. Замечал все вокруг — не приглядываясь особенно к людям, он мог запомнить их внешность, цвет одежды, определить, в каких отношениях — дружеских, любовных, родственных или деловых — они находятся.

А я как была с детства неуклюжей, так и осталась. У меня все валилось из рук. На вечеринке я могла минут десять простоять рядом с человеком и даже не заметить его.

Память у меня невероятно цепкая и емкая, но каким-то чудом я умудряюсь забывать элементарные веши. Например, была у меня сестра, умершая в сорок с чем-то лет. Так я однажды {после ее смерти) рылась в альбоме, наткнулась на сестрину фотографию и не узнала, кто на снимке. (Хорошо еще подписала фото с обратной стороны.) Хотя дело тут вовсе не в особенностях моей памяти — просто сестра никогда мне не нравилась, ее проблемы, мысли, переживания меня не заботили. Вот банк памяти в моем мозгу и перевел ее образ в разряд подлежащих забвению.

Однако встреча с Андреем запомнилась живо.

Я неверной походкой спустилась со сцены и прошла в гримерку. Там жахнула три бокала марочного шампанского — окруженная помощниками и борясь с тошнотой, приступы которой накатывали, стоило подумать о неудачном выступлении. Потом ассистент передал, что со мной хочет встретиться некто по имени Андрей Маков.

У меня подпрыгнуло сердце. На встречу я согласилась, и через пару минут Андрей уже стучался в дверь гримерки.

А когда он вошел, все в комнате будто сдулись, уменьшились, сгорбились. На Андрее был черный костюм, а на мне синее платье (точно, синее, да!). Он пожимал руки моим друзьям, менеджеру, ассистенту, а те расступались перед ним, ощущая ауру силы, харизму. Наконец Андрей поцеловал мне руку и произнес:

— Могу я поинтересоваться, а что еще вы умеете делать?

В ту секунду во мне проснулся инстинкт хищницы — цель, смысл жизни заставили меня улыбнуться. Такая улыбка могла бы быть у тигрицы, приметившей антилопу.

— Смотря чего вы хотите, — ответила я. Андрей обошел меня, встал за спиной и, обняв за талию, поднял.

Я обмякла, напряжение полностью покинуло мое тело. Самочувствие поднялось, улучшилось раз, наверное, в десять!

— Неплохо.

— Простите мне… мою дерзость. Я только подумал, вам надо расслабиться.

— И вы оказались правы.

— Манеры у меня никудышные. Папе Римскому я прямо в лицо сказал: у вас плохая осанка.

— Так ведь он страдал артритом.

— Позже я узнал об этом. Представляете, как мне было стыдно?

— Представляю.

— Еще раз прошу простить. И кстати, рад встрече — со всеми вами.

До меня вдруг дошло: Андрей обращался ко всем присутствующим в гримерке. Так он извинялся за свою вольность. Но для меня-то на три-четыре секунды эти «все» пропали из комнаты. Были только я и Андрей.

— Мы собирались поужинать, — осторожно произнесла я. — А… — слегка смутился Андрей.

— Но вы можете к нам присоединиться.

— С большим удовольствием. Куда же вы направляетесь? — А куда же мы направляемся? — переадресовала я вопрос Филипу, менеджеру.

— У нас заказан столик в ресторане «У Смоленского».

— Значит, едем не туда, — обратилась я к Андрею. Кроме него, никто намека не понял. Он с улыбкой, очень тихо сказал мне:

— Клуб «Катерпиллер», — и вышел.

Клуб «Катерпиллер»? Конечно! Но во сколько? И надо ли мне переодеться? Подошло бы к случаю мое лучшее концертное платье? Или же нет?

Я решила не переодеваться. В клуб приехала ровно в девять. А там — толпа, шум и люди все молодые.

Андрей ждал меня. Он заказал шампанское.

— Salut.

— Salut. Мы выпили.

— Я прочел вашу книгу, — признался Андрей, немало смутив меня.

Сердце бешено заколотилось. Казалось бы, такой эротичный момент, настроение — что надо, а я ни слова не слышала из речи Андрея. Только бум-бум, бум-бум, бум-бум в висках.

Тут у меня включился усиленный периферический слух. Стало слышно, о чем болтает парочка за столиком на другом конце зала:

— Хорошо поговорить об этом.

— А я вот стесняюсь. Мне как-то не по себе….

— Но ведь ты должна знать, как меня осчастливить!

— Уж больны ТЫ хорошо знаешь, как осчастливить себя. Мне больше нравится спонтанность, импровизация.

— Я же не загоняю тебя в жесткие рамки. Импровизируй, пожалуйста.

— Все пять минут, что мы…

Наконец я сумела выключить периферический слух. Андрей тем временем говорил что-то, обращаясь ко мне — а кратковременная память у меня в головном банке данных кое-что успела записать. Та-ак, Андрей рассказывал: «…ощутил себя варваром. Я начал слушать классику только после шестидесяти лет. Я, наверное, заурядная личность, как вы считаете?»

— Нет, совсем нет, что вы, — ответила я. Андрей благодарно кивнул. Отлично, я угадала, на какую из записанных в памяти фраз нужно было ответить.

Я осмелела.

— Закажем что-нибудь?

— Мы уже заказали, — чуть встревожено ответил Андрей. — Ах да, конечно! — взбалмошно улыбнулась я. Быстренько порылась в банке кратковременной памяти. Нашла: отбивные из баранины. Но тот ли это был вечер и ресторан? Я огляделась, заметила официантку — угрюмую блондинку. Есть! Я снова оказалась на коне. (Неразбериха в голове у меня случается часто. Может, с мозгами что-то не так? Или я слишком совершенна для этого мира?)

— Мне бы неплохо снова расслабиться, — сказала я. — Из-за стресса я всегда будто не в своей тарелке.

— Не понимаю…

— Поехали.

Андрей был само терпение и внимание. Он и впрямь хотел понять, что случилось.

— Знаете, какой у меня самый большой проступок? — произнесла я.

— Расскажите, — попросил Андрей, и я поведала историю о том, как мы «изнасиловали» дочку олигарха.

— В конце концов Валентинова убила грузинская группировка. Он ужинал в питерском ресторане, а киллеры всадили в него взрывающиеся пули из пневматических пистолетов. Валентинов умер не сразу — встал, вышел из ресторана, вообразив себя неубиваемым, этакой реинкарнацией Распутина. Он сел в машину, и тут взорвались пули. Валентинова размазало по салону, как кита, проглотившего глубинную мину. Никто больше не пострадал, а от него остались только волосы, жир да кровь. Толстый ублюдок заслужил такую смерть. Особенно после того, что вытворял со своей дочерью. Он ее насиловал… кочергой. Знаете, таким железным прутом, которым ворошат угли в камине. Впрочем, насиловать он ее мог чем угодно, однако при клиническом осмотре в анусе у Валентиновой обнаружили след от викторианского клейма, какие ставили на литых викторианских изделиях. Такая вот улика… да что там, настоящий стимул прижать его, уничтожить! И Толстый Григорий умер. Я… э… не слишком много болтаю?