Вскоре мы уже прослушивали разговоры всех подручных Вонг-Кея. Митито же срочно отправили в клинику — на клизму, удалять смертельный груз. Она потом с полгода ходила на полусогнутых.

Тем временем Тош и Рэйчел наблюдали за семьей Вонг-Кея, армией его любовниц и легионом внебрачных детей. Постепенно составился детальный психологический портрет босса. На его основе Блэкс создал программу умопомрачительной сложности, которая объединяла все факты в стройную систему.

Тут в игру вступила я. Прочла стенограммы телефонных переговоров босса, изучила его фотографии, схемы передвижений, электронные письма, копию расшифрованного личного дневника, биографии любовниц — бывших и настоящих, — друзей, работников, отпрысков. Составила психологические профили родителей Вонг-Кея, братьев, сестер и друзей детства.

Преобразовав полученные данные в сложные уравнения согласно теории возникновения, я составила окончательный план ликвидации Вонг-Кея.

Я задумала сыграть на его глубокой суеверности. Мы сделали так, что босса повсюду стали преследовать дурные знамения; подсыпали ему в пищу психотропные препараты, вызывающие галлюцинации и приступы паники. Писали жуткие гороскопы и подбрасывали ему в дом. Войг-Кею регулярно перебегали дорогу специально выдрессированные черные кошки. А в его любимом ресторане мы повесили зеркала, в которых он попросту не отражался. (Пришлось их потом снять, пока другие клиенты ничего не заподозрили.) Мы вырыли из могил кости деда и бабки Вонг-Кея, истолкли их в порошок и посыпали им самого босса. (Позднее, когда полиция проводила обязательный анализ на ДНК, Вонг-Кей чуть не хлопнулся в обморок, узнав, что на лице у него — прах давно почившей бабки.)

Далее наступил второй этап операции. Мы распространили слух, будто Вонг-Кей — извращенец, растлевающий собственных внуков.

Естественно, его брак оказался под угрозой: жена и раньше подозревала, что Вонг-Кей спит с несовершеннолетними проститутками. А я знала о педофильских наклонностях и сексуальной озабоченности нашего объекта (знала из результатов опросника, который двадцатитрехлетний Вонг-Кей заполнял при приеме на работу, а также из его беседы с одним человеком в пекинском баре — тридцатидевятилетний Вонг-Кей тогда опрокинул в себя три больших бренди «Реми-Мартин»; и еще я прочла рассказ, написанный им в студенческие годы). Гордость не позволила ему просто объяснить супруге, что все это — наглая ложь, слухи. Отец учил его: «С женой личную жизнь не обсуждают. Жену ставят перед фактом». Семя отцовской морали глубоко сидело в душе Вонг-Кея, проросло там и дало плоды — вкупе со зловещими предзнаменованиями, из-за которых он начал бояться собственной тени.

С каждым шагом на пути к завершению плана я все больше ощущала себя богом, и Вонг-Кей предстал передо мной как на Страшном суде — так глубоко я проникла в его разум и душу, выяснила, какие у него любимые цвета, какие растения его раздражают, какие слова режут слух. Вонг-Кея бесило, даже если кто-то чихал при нем. Я знала всю его психологическую подноготную.

И такая медленная, постепенная травля сработала: Вонг-Кей сделался забывчивым, несдержанным, перестал ухаживать за матерью, начал поколачивать сестру, а потом унижаться, прося у нее прошения. Позабыл все жизненно важные факты: как-то раз еле вспомнил марку любимого пива. А уж либидо Вонг-Кея упало ниже плинтуса.

Разум Вонг-Кея сдавал, он поссорился с прочими боссами Триад. Близкого помощника назвал педиком и уволил. Собственные подчиненные Вонг-Кея возроптали, охрана ослабла.

Тогда в действие вступила наша арест-команда. Ребята развернули традиционную операцию типа «шпилька». Утративший бдительность Вонг-Кей стал попадаться на стандартные уловки полиции, и когда набралось достаточно компромата, босса арестовали. А мы остались незамеченными, словно вовсе и не участвовали в деле. Нас как будто не существовало.

Даже Вонг-Кей ни о чем не догадался. Он во всем винил себя, решив, что у него наступил кризис среднего возраста, а потом взял да и покончил с собой, не дотянув до конца судебного процесса. Власть над синдикатом перешла к его старшему отпрыску — Билли Шену, нашему давнему основному информатору. Теперь мы вели Шена, а через него — крупнейшую из банд. Началась тотальная слежка за Триадами, произошло еще несколько крупных арестов. Билли оставался на свободе, помогал рушить собственную империю.

Другие боссы решили урвать по куску от умирающего синдиката Вонг-Кея. Все новые стервятники приходили на места тех, кого мы уже убрали, но ни один из них не добился такой абсолютной власти, какой обладал Вонг-Кей.

Работа продолжалась. С каждым новым выполненным заданием крепла моя вера в себя. Я стала пионером нового вида полицейского расследования, изобрела компьютерные программы, позволявшие рассмотреть, что называется, под микроскопом все недостатки характера даже самой сложной личности. Изучала свидетельские показания, выявляла страхи, фантазии, которым индивидуум предается, когда мастурбирует; веб-сайты, посещенные объектом за последние десять лет жизни, стиль одежды, любовные интрижки, списки друзей, мечты и планы.

Одним из моих любимых стало дело о «виртуальном уничтожении» крупного банкира, который десятилетиями отмывал деньги и сбывал краденые произведения искусства. Звали его Роберт Роксборо.

Как и в деле Вонг-Кея, начали мы со сбора информации. Тош и Митито устроились на работу в художественную галерею одного португальского филантропа, а тем временем телефоны всех работников Роксборо и членов его семьи были поставлены на прослушку; проституток, с которыми он развлекался, тщательно допросили. Накопленные сведения я загрузила в программу-матрицу, проанализировала и пришла к выводу: Роксборо — крепкий орешек. Воздействовать пришлось не на ум, а на подсознание.

Я устроила так, чтобы на каждую картину в частной галерее Роксборо нанесли мазок ароматического вещества, выделенного из потовых желез собаки и смешанного с человеческими феромонами. Десять недель подряд Роксборо буквально преследовала наша натасканная собака. Шерсть которой мы пропитали тем же самым веществом. Клиент перестал гулять по паркам, даже на улицу выйти боялся, но от запаха деться никуда не мог — стоило ему переступить порог галереи, как он начинал задыхаться. В то же время он дико возбуждался: смотрел на картину Пуссена,[7] Поллока[8] или другого одаренного художника, и у него вставал с нечеловеческой силой.

К концу десятой недели объект уже не знал, что ему делать: трахать картины или подбирать бродячих собак.

У Роксборо развилась фобия — боязнь живописи. Он перестал красть картины и вышел из игры.

Потом наш агент стянул у него бумажник, который я пропитала эссенцией из гниющих червей и разлагающейся плоти человеческих трупов. Превосходное сочетание «ароматов» намертво въелось в банкноты и кредитки, а бумажник вернулся к владельцу менее чем через двадцать минут после похищения.

Запашок был слабенький, но не почувствовать его Роксборо не мог: очень скоро деньги стали ассоциироваться у него со смертью и тлением.

Наконец, Роксборо арестовали — доказательств его преступлений к тому времени скопилось достаточно. Но мы на этом не остановились, нет. Мы решили обломать ему кайф от самой жизни.

Затем наше внимание обратилось к Восточной Европе. Тамошние олигархи делились на четыре основные группировки, связанные общими интересами (несмотря на этнические различия). Бандиты блюли перемирие, изредка нарушаемое заказными убийствами — такой у них был худой мир, и они его бережно хранили.

А мы взяли и изнасиловали дочку одного из гангстеров.

«Изнасиловали», само собой, не по-настоящему. Просто заплатили Ане (той самой бандитской дочке) миллион долларов, чтобы она рассказала папе сказку, будто ее пустила по кругу дюжина «братков». Сама девушка после бежала в Миннесоту, где начала новую жизнь.