Вот почему левые с.-р., которые считают себя не учредиловской, а советской партией, теперь образуют прикрытие для контрреволюции. Как в предшествующий период это было с правыми с.-р., которые давали Колчаку на подержание, на прокат знамя Учредительного Собрания, так теперь левые с.-р. дают тем же самым колчаковским агитаторам и всем вообще контрреволюционерам на подержание поддельное знамя Советской власти.
Стало быть, эти восстания дали нам возможность узнать свою величайшую идейную и организационную силу. Но вместе с тем, разумеется, восстания были и признаком нашей слабости, ибо они вовлекли в свой водоворот, как я упомянул, не только кулаков, но и – не нужно себя обманывать на этот счет – известную часть среднего промежуточного крестьянства. Объясняется это общими причинами, которые мною были обрисованы, – отсталостью самого крестьянства. Но не нужно, однако, все валить на отсталость, ибо Маркс когда-то сказал, что у крестьянина есть не только предрассудок, но и рассудок, и можно от предрассудка апеллировать, взывать к рассудку крестьянина, подводить его на опыте к новому строю, чтобы крестьяне чувствовали на деле, что они в лице рабочего класса, его партии, его советского аппарата, имеют руководителя, защитника; чтобы крестьянин понимал наши вынужденные реквизиции, принимал бы их, как неизбежность; чтобы он знал, что мы входим во внутреннюю жизнь деревни, разбираемся, кому легче, кому тяжелее, производим внутреннюю дифференциацию, расслоение, и ищем теснейшей дружеской связи с крестьянами-середняками.
Это нам нужно, прежде всего потому, что до тех пор, пока в Западной Европе не стал у власти рабочий класс, пока мы левым нашим флангом не имеем возможности опираться на пролетарскую диктатуру в Германии, во Франции и в других странах, – до тех пор правым нашим флангом мы вынуждены опираться в России на крестьянина-середняка. Но не только в этот период, нет, и после окончательной, неизбежной и исторически обусловленной победы рабочего класса во всей Европе перед нами в нашей стране останется важная огромная задача социализации нашего сельского хозяйства, превращения его из раздробленного, отсталого, мужицкого хозяйства в новое, коллективное, артельное, коммунистическое. Разве может быть этот величайший в мировой истории переход совершен против желания крестьянина? – Никаким образом. Здесь нужны будут не меры насилия, не меры принуждения, а меры педагогические, меры воздействия, поддержки хорошим примером, поощрения, – вот методы, какими организованный и просвещенный рабочий класс разговаривает с крестьянами, с крестьянами-середняками.
И на Дону, товарищи, когда наши красные полки, освободители от власти Краснова, встречались с казачьими низами, – там спрашивали наших комиссаров-коммунистов: «а как же будет дальше? Вы все теперь бросите в общий котел? А у нас все отнимете и передадите в коммуну?». Те комиссары, которые лучше понимали смысл коммунистической политики, отвечали им: «Нет, насилие мы применяем только по отношению к капиталистам, эксплуататорам, помещикам и деревенским кулакам, эксплуатирующим чужой труд для наживы и спекуляции хлебом. Что касается середняка, в том числе и казака-середняка, то по отношению к ним мы будем применять методы идейного воздействия, т.-е. мы будем поощрять создание коммунистического хозяйства. Этим хозяйствам государство будет приходить на помощь агрономическими знаниями, научной, денежной, технической помощью, и пусть попробуют отдельные частные хозяйства соперничать с коммунистическими!». Тогда казаки, сомневающиеся казаки, проникнутые чувством мелкого собственника, говорили, почесавши в затылке: «Что ж, это не плохо. Мы посмотрим, – если у вас коммуна пойдет хорошо, и мы перейдем на то же положение».
Вот это единственно правильный метод пролетариата, стоящего у власти: видеть в крестьянине союзника и по этой линии направлять всю свою политику в деревне. Те восстания, которые были здесь в Поволжье, дали нам предостережение и предостережение вдвойне грозное, потому что на Западе пролетариат еще не у власти. Ошибки всегда плохи, но когда мы будем сильны победой пролетариата на Западе, наши ошибки будут менее опасны, – сейчас же они опасны, тем более, что тут не только ошибки, но сплошь и рядом прямые преступления. Советская власть есть власть. Власть открывает для отдельных лиц возможность всяких привилегий, незаконной наживы и обогащения, барышей и насилия, и к Советской власти неизбежно прилипли в разных местах элементы глубоко развращенные. Разумеется, есть много работников, которые при старом строе жили в известной среде и верили в старое, но увидали новое и перешли на нашу сторону, как честные люди, понявшие правду. А есть очень много таких прожженных прохвостов, которые при старом строе держались старой точки зрения, потому что это было выгодно, и которые при любом режиме готовы перекраситься в любую краску, молиться любому богу, – как в одной из старых драм сказано, что старый царедворец Остерман сперва помолится русскому богу, потом турецкому, потом немецкому, а потом всех трех и обманет.
Так вот, товарищи, и на верхах и на низах к Советской власти прилипли элементы, глубоко чуждые коммунистической политике, чуждые духовно и нравственно трудящимся массам, – и, смотрите, кое-где в уездах, волостях они ведут себя по отношению к крестьянам так, как вели себя в старину исправники, пристава, урядники, стражники и земские начальники. Кое-где крестьяне буквально в неистовстве, в бессильном протесте берут в руки дубину, вилы и отправляются взрывать рельсы, мосты, подбиваемые на это контрреволюционными агитаторами. Так, мне показывали в Казанской губернии документы относительно Сенгилеевского уезда, где крестьяне подвергались невероятным заушениям со стороны кое-каких маленьких советских чиновников, именно чиновников, а не советских работников, которые должны обслуживать нужды крестьян, которые против прямого врага должны применять открытое насилие, но к малосознательным крестьянам относиться, как к друзьям. Здесь же были старые царские приемы, старый гнет и насилие. И когда я эти документы прочитал, я спросил, что же с ними сделали. Я сказал, что, будь я в вашем трибунале, я бы созвал крестьян Сенгилеевского уезда, вызвал бы, с одной стороны, тех подлейших агентов Колчака, которые их подбивали к разрушению ж. д., а, с другой стороны, вот этих, будто бы советских, прохвостов, которые, пользуясь именем Советской власти, угнетали крестьян, – и одним и тем же взводом красноармейцев расстрелял бы и тех и других.[54]
Товарищи, отдадим себе ясный отчет в этом предостережении. Посмотрим и проверим наши советские ряды, очистим их от всех чужеродных элементов и заставим крестьян понять, что для них выход один – это переваливать вместе с рабочим классом через трудный перевал, у подошвы которого мы сейчас находимся. Ибо если внутреннее положение наше трудно, а в голодные месяцы весны и лета будет еще труднее, и эта трудность будет использована всеми нашими врагами, – то зато наше международное положение становится все лучше и лучше и открывает перед нами все более светлые и радужные перспективы.
Товарищи, я начал с описания Брест-Литовского мира, самой тяжелой и черной страницы в истории Советской власти. Вы все, вероятно, помните, как улюлюкали по нашему адресу все так называемые патриоты, которые говорили и о подкупе и о предательстве. Это были ужасные недели и месяцы, когда Советская власть обнаружила свое бессилие. У нас не было армии – старая армия рассыпалась, запрудила наш транспорт и разрушила хозяйство, а новой армии не было, – и мы вынуждены были подводить итоги войны, в которой царская армия потерпела ужасающее поражение. Мы должны были платить по старым царским и милюковским векселям. Это обрушилось на нас.
И когда мы с вами тогда говорили: «подождите, будет и на нашей улице праздник: германская революция разразится, германский кайзер не вечен», – как издевались по нашему адресу эти мудрецы, они говорили: «вы кормите русский народ баснями, улита едет, когда-то будет», и «пока солнце взойдет, роса очи выест». Больше того, немецкие меньшевики и с.-р., Шейдеманы и Эберты в своих газетах за десять дней до германской революции писали: «большевики сознательно обманывают русский народ, рассказывая о революции в Германии, у нас революции не будет». За десять дней до германской революции они писали эти строки. Наши русские меньшевики их цитировали, писали об этом, ссылаясь на их мнение, на их суждение. Товарищи, и здесь, как и в вопросе об Учредительном Собрании, история работала на славу и поспешила опровергнуть шарлатанские заверения меньшевиков. Германская революция разразилась.
