Чужая скрипка осеклась и смолкла. А когда последний аккорд концерта застыл в очарованном воздухе, Музыкант в черном халате исчез без следа.

А потом был прелестный завтрак и улыбающаяся мама, нежно смотревшая на юношей. Она так и не поняла, что заставило Бориса сесть за фортепьяно и почему так отважно звучал в это утро Чайковский. Но мамина виолончель, безусловно, поставила последнюю точку в споре с Музыкантом, и братья радовались их общей бесспорной победе.

Оставшись одни, Павел и Борис долго сидели молча друг против друга за большим обеденным столом в гостиной: Борис верхом на стуле, Павел в своем кресле-каталке. Мальчик хотел рассказать о тех картинах, которые породила в его сознании чужая скрипка, но по глазам брата понял — не имеет смысла, ибо он видел и чувствовал почти то же самое.

— Наверное, ты зря не стал поступать в консерваторию, — Павел вслух подвел итог своим мыслям.

Борис только усмехнулся.

— Как думаешь, что теперь будет делать Музыкант? — нерешительно спросил мальчик.

— Трудно сказать. Меня больше интересует, кто он такой? И как этот эгоист вообще мог достичь подобных высот в музыке? Ты подумай только: он творил то, что сотни людей до него просто исполняли. Он пользовался произведениями великих композиторов в своих гнусных целях. Он скомпрометировал Баха, посмеялся над Генделем, надругался над Вивальди. Ему в руки попало нечто, позволяющее творить! Представляешь, он же мог творить реальные чувства!

— Представляю, — тихо откликнулся Павел. — И он сотворил: погубил «капитана», поранил управдомшу Катеньку, заставил всех перессориться и переругаться.

Борис согласно кивал.

— Мне вот интересно, ОТКУДА у Якова Ильича этот дар? Купил он его, что ли?

— Как Фауст, — не то пошутил, не то предположил брат.

Молодой человек, оттолкнув стул, решительно встал на ноги.

— Я иду к бухгалтеру.

— Нет! — непроизвольно вырвалось у мальчика. — Борь, подожди! А что если Музыкант до сих пор там?

— Поэтому ты будешь сидеть здесь со скрипкой и прикрывать мои тылы, — совершенно серьезно сказал Борис.

С этими словами он вышел в коридор. Гулко хлопнула входная дверь.

Павел подкатил кресло ближе к открытому балкону и во все глаза стал следить за окнами бухгалтера. Боковым зрением он заметил брата, забежавшего в пятый подъезд, затем вновь нескончаемой чередой потянулись минуты ожидания. Несколько раз мальчик ловил себя на том, что мысли начинают отрываться от настоящего и уплывать в мир сновидений. Встряхнувшись в очередной раз, он огляделся и… оторопел. На балконе их квартиры стоял Музыкант. Худощавый, высокий, в черном домашнем халате, перехваченным на талии поясом, он стоял и грустно улыбался.

— Вы кто? — выдохнул Павел, сам не замечая, как напряглись пальцы, зовущие на помощь струны.

— Ты сам назвал меня Музыкантом, — ответил глухой, похожий на ветер, голос.

— Зачем вы пришли? — Павел старался выглядеть спокойным, но это ему плохо удавалось.

— Пришел на зов. Теперь ухожу.

— Почему?

— Твой брат тебе расскажет. Рад был познакомиться с тобой, Павел.

— Вы знаете мое имя?

— Я знаю очень многое. Может быть когда-нибудь ты тоже позовешь меня, — он задумчиво посмотрел на руки мальчика и скрипку, лежащую на коленях. — А впрочем, вряд ли, — он улыбнулся еще печальнее. — Меня никогда еще не звал счастливый человек. Прощай.

— Подождите! — Павел подался вперед. — Я хотел сказать… хотел сказать: спасибо.

Брови таинственного визитера приподнялись.

— Спасибо за то, что вы научили меня творить! — торопливо, продолжал юный скрипач. — Теперь я знаю, как оживить мечту!

— Ты достигнешь небывалых вершин, — тихо и торжественно пробормотал Музыкант.

Павел поднял глаза. Балкон был пуст, движения в окнах бухгалтера не наблюдалось, зато во дворе возле пятого подъезда стояла белая машина с красным крестом. Мальчик не мог сказать, когда она подъехала, и, тревожно глянув на часы, обнаружил, что брат отсутствовал уже более получаса. Холодный пот выступил на спине, когда Павел понял — уснул. Тут же вспомнился разговор с Музыкантом на балконе. Однако вместо вполне логичного в данной ситуации страха, он испытал нечто вроде облегчения. С братом ничего не стряслось, — продиктовало подсознание, — и Музыканта больше нет.

Борис вернулся минут через десять. Бледный и слегка рассеянный, он прошел в гостиную и плюхнулся на диван. Павел ждал.

— Яков Ильич умер, — объяснил, наконец, молодой человек. — Оказывается, у него был рак, неоперабельный. Врач со «скорой» сказала, что он мог умереть в любую минуту. Я всю коммуналку переполошил, пока пытался достучаться в его комнату. Мужики дверь высадили, а он там… почти мертвый.

— Он тебе что-нибудь сказал? — сам не зная почему, спросил Павел.

— Не мне лично. Но сказал. Только одно слово — «ненавижу».

Борис откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

— Несчастный человек, — Павел невольно оглянулся на балкон, — а Музыкант так хотел служить счастливым!

Юноша приложил скрипку к щеке и заиграл. «Элизиум» Бетховена наполнял скорбью и надеждой. Музыка распахнула занавес, и возник вечный Ахерон — рубеж прошлого и будущего. На его мрачных водах медленно качалась одинокая лодка, несущая в прошлое отчаявшегося человека, так и не отдавшего людям ни крупинки своего существа. Мягкие переливы звуков подталкивали лодку дальше и дальше, пока она совсем не скрылась в таинственном безвременье. Легкая, как пух, печаль соскользнула со струн и растаяла. А на берегу, зовущемся «будущее», зазеленели ростки новой жизни.

Музыка Творящая вскормила робкую мечту, предоставив ей неиссякаемый родник Веры. В безграничном просторе вспыхнула звезда. И к ней, сквозь туман, ветры и дожди, скрипка понесла волшебные звуки. Произведения великих мастеров, оживающие в добром сердце Творящего, могут отодвинуть боль, вдохнуть любовь, заставить убийцу опустить оружие, распахнуть тьму перед незрячим, взрастить сады в пустыне, рассеять тучи в небе и душе. Юный Музыкант верил: да будет так.

Вспышка.

Горячий белый свет ринулся в глаза, и вслед за ним в распахнутое сознание ворвалась боль. Я едва не вскрикнул и зажмурился. Под веками расплылись красные круги. Тупая пика, вонзившаяся в затылок, заставила меня поднять голову… Ничего не получилось. Чтобы что-то поднять, тем более часть своего тела, надо по крайней мере чувствовать это тело, а я с ужасом понял, что не чувствую ровным счетом ничего. Только тупая пика в затылке. Из глубин пустого колодца выкарабкалась первая внятная мысль: где я?

Я медленно приоткрыл глаза. Свет. Уже не столь горячий, как в момент пробуждения. Прямо надо мной раскинулось яркое лазурное небо, где в гордом одиночестве воцарился раскаленный добела шар. Солнце. Светило мерно покачивалось в необъятном небесном океане, из чего я заключил, что каким-то образом передвигаюсь. Скорее всего меня несут. Черт возьми, тогда почему я не ощущаю никакой опоры за спиной. И руки? Где мои руки?

Я попробовал пошевелить пальцами. Вроде бы руки целы. Повел плечом. Ничего. Странно, может быть мне не хватает сил? Пика в затылке превратилась в тупую круглую палку, и эта палка не слишком приветливо ласкала меня в такт шагу.

Так. Значит все-таки несут.

В поле зрения мелькнул балкон и конек крыши. Тот или те, кто меня транспортировали, остановились. Что-то лязгнуло о камень. Похоже, трость. Я порадовался про себя — слышу. Силы как будто бы понемногу возвращались ко мне. Однако пока я не выяснил, что со мной произошло, я не рискнул предпринимать каких-либо действий. Возможно, я ранен. Возможно, в плену или, напротив, меня спасают друзья. Я должен выяснить и… Тут я сделал еще одно неприятное открытие. Вспомнить? Это что же получается: я не помню?!

Следующая членораздельная мысль выползла из колодца моего сознания: кто я?

Тут я не выдержал и издал какой-то звук. Точнее, я хотел обратиться к моему или моим «носильщикам» с вопросом, но слов не произвел — один лишь жалкий вздох.