Нехотя уходили снега. Гигантский лес шумно дышал весенними ветрами и приветствовал первых отважных птиц, сквозь холода и непогоды возвращающихся в родные гнезда.

— В полынью не провались ненароком. У нас тут с апреля по ноябрь — сплошное болото. За мной давай, след в след.

Глеб осторожно перенес вес тела на левую ногу. В самодельных снегоступах на обманчивых рыхлых сугробах он чувствовал себя как стреноженный. Борис Сергеевич напротив, ловко перебирался через валежник и кусты, помогая себе палкой, и вдобавок нес на плече видавшее виды ружье.

— Работа лесника, парень, дело тонкое, — продолжал он. — Дозволено многое, а вот делать можно не всё.

— Почему? — Глеб перевел дух. На лбу рассыпались бисеринки пота: сознательно контролировать физиологические процессы не удавалось.

— Чтоб лес не обиделся. Пока ты с ним душа в душу живешь, все в порядке. Он и прокормит, и вылечит, коли чего. Вон Кожемятовы, к примеру: ради старшего пацана сюда пришли. Лесом лечили. А Димка уже у нас родился — чудо-малец, здоровехонький! Но не моги лишнее дерево срубить! Рассердится матушка-земля.

— А как угадаешь, какое рубить, какое нет?

— А-а, тут-то собака и зарыта! — Борис Сергеевич закряхтел: так он изображал тихий смех. — Поди сюда. Руку к стволу приложи… Вот так. Что чуешь?

Глеб погладил шершавую кору.

— Что-то… не понимаю.

— А ты не рассуждай. Теперь это тронь. Сечешь?

Другое дерево вызвало чувство, похожее на падение в пустоту. Оно доживало свой век, о чем свидетельствовали прерывистые слабые импульсы энергии. Известных рецепторов, способных уловить подобное, в доступной части разума не нашлось. И Глеб, как повелось, слепо поверил таинственному спутнику рассудка, стремительно растущему в глубинах своего существа.

— Умирает, — проронил он.

— Точно! — Борис Сергеевич широко улыбнулся. — Вот его-то мы с тобой и отметим… Ты, парень, сам себя еще плохо знаешь. Ты будто от самой земли возрос, из самого ее чрева родился. Ты ее, матушку, сердцем слушай. Плохому не научит!

Деревня просыпалась вместе с природой. Монотонные вечера и долгие ночи сжимались и таяли, уступая место серым рассветам и наполненным весенними заботами дням. По улице потекли робкие ручьи, и неказистый бумажный кораблик отправился в плавание, подгоняемый восторженными криками десятилетнего Димки Кожемятова. Под крыльцом у Бориса Сергеевича каждое утро теперь слышался настойчивый писк. Облезлая полосатая Мурка исчезала в щели с очередной придушенной мышью в зубах и, накормив детенышей, деловито отправлялась в сарай на новую охоту. Вот и самый смелый котенок выполз вслед за матерью и, покачиваясь на тощих слабеньких лапах, встретил яркий апрельский полдень.

Тамара и тетя Вера раскладывали консервы и пакеты с продуктами в шесть аккуратных кучек. Самая большая для семейства Кожемятовых, три поменьше — для стариков Воеводиных, бывшего адвоката Карпова с женой и Семеновых — матери и дочери. Две маленькие корзины предназначались бобылю Бабаеву и Вовке по прозвищу «урка».

— Борис, не маловато ты привез? — ворчливо окликнула жена. — Дорогу-то не сегодня — завтра совсем развезет. Когда ж ты теперь в село поедешь?

— Сколько дали, столько и привез, — буркнул тот из недр задурившего мотора. — Глеб! Вылазь сюда. Я эту хреновину больше видеть не могу!

Парень выполз из-под железного брюха грузовика.

— Нижний кран радиатора протек, Борис Сергеевич. Я вам еще на дороге говорил. Хорошо хоть до дома дотянули.

— Тьфу, ядрена-вошь!.. Ну оживи ты его, сынок. Ты в его потрохах лучше всех сечешь!

Глеб вздохнул. Нелегко быть последней надеждой. А именно в этой роли ему приходилось сейчас выступать, не имея под рукой ни одной запасной детали для починки потрепанной машины. Без старого грузовика деревня была обречена на полную изоляцию от цивилизации. Затерянное в самом сердце лесов и болот это селение не значилось ни в одном реестре населенных пунктов. В лучшем случае о нем изредка вспоминали в районном центре. И то лишь во время дежурных губернских проверок.

Непоседа Димка висел на заборе и наблюдал за неравной борьбой людей с капризной техникой. Когда Глеб остался один на один со строптивым грузовиком, пацан деловито посоветовал:

— А ты подвеску с трактора сними.

Это было единственное, что он запомнил из разговоров отца о машинах.

— Иди гуляй, умник!

Димка как будто не расслышал.

— Ты мне книжки привез?.. Глеб, ты обещал!

— В сумке на верстаке. Возьми сам, у меня руки, — он продемонстрировал перемазанные мазутом ладони.

Мальчишка присвистнул и сиганул через калитку. Восторженное «о!», «вот это класс!», «здорово!» немедленно донеслось из сарая. Глеб улыбнулся, прогоняя накатившую тоску. Глядя на беспечного мальца, он невольно вспоминал Ивара. Было нечто общее у этих разных во всех отношениях людей. Куда бы привела дорога, успей он тогда скрыться вместе с юношей от Северянина и его подручных? Но колея, круто повернув однажды, не допускала возврата, а память не имела ни единого шанса изменить минувшее.

— Дима, захвати маме продукты, — окликнула с крыльца тетя Вера. — Томочка, а ты Семеновым корзинку занеси.

Тамара, в высоких резиновых сапогах не по размеру и в накидке до пят, остановилась в палисаднике.

— Я к ним не хочу. Они на небо смотрят. Я не люблю, когда они говорят с небом.

— Я сам к Семеновым зайду, — поспешил выручить девочку Глеб. — Через полчаса. Ладно?

Тетя Вера пожала плечами.

Дом Семеновых стоял на окраине деревни в компании двух заброшенных изб. Его окружал сгнивший до основания забор и густая сетка голого кустарника. Навстречу Глебу вышла молодая деваха в розовом платочке.

— Привет, — она застенчиво опустила глаза.

— Пригласи человека в дом! — раздался из курятника строгий голос матери.

— Проходи, Глеб, — девушка посторонилась, не отрывая взгляд от сломанной ступеньки.

— Спасибо, — он сделал несколько шагов в сенях. — Борис Сергеевич привез продукты. Это вам.

— Благодарствуйте. Ты не был у нас в горнице? Проходи, проходи. Господь велит встречать каждого, кто постучался в дверь.

Елена мягко переступила порог следом за гостем и, обратясь на передний угол, поклонилась изображению женщины в старинных одеяниях, держащей на руках голого младенца. Глеб впервые воочию увидал икону, ставшую притчей во языцех для всей деревни. Что-то в изображении ему не понравилось. Он попробовал с помощью аналитики выгрести из памяти все, что встречал на тему иконописи, но в последний момент ограничился простецким вопросом:

— Православная богоматерь?

— Да. Пресвятая Дева Мария.

Повеяло холодом. Нечто мерзлое таилось в прозвучавших словах, в гармоничном на первый взгляд изображении, в стенах и предметах горницы. Глеб вспомнил величественные златоглавые храмы, истерзанные временем деревенские церквухи и людей, входящих в божьи обители. Оглядываясь назад сейчас, с высоты взятых рубежей, он определил, что ощущения, полученные в результате наблюдений за верующими, были неоднозначные. Некоторые представлялись ему «теплыми», большинство — обычными, нейтральными. Но ни разу еще ему не приходилось встречать явственный колючий «холод».

На улице под старательным апрельским солнцем Глеб почувствовал себя значительно свободнее и еще раз оглянулся на избу Семеновых.

— Форма и содержание, — подытожил он вслух. — Форма поддерживается искусственными правилами, в том числе — религиозными. Так общество сохраняет видимую целостность. А содержание зависит исключительно от человека и от его места в системе «человек — земля».

Он поискал глазами собеседника, но кроме кошки на завалинке, занятой своей особой, поблизости никого не оказалось. Рассуждать мысленно было неприятно, и все же Глеб вернулся к прежнему способу построения выводов.

Под формой можно тщательно упрятать содержание, как под маской спрятать лицо. Но я сейчас каким-то образом увидел именно лицо. То, что всегда видит Тома… И почему я до сих пор не понимаю, что такое тамарин «цветок»? Прочему она продолжает говорить о поисках дивного дома? Не потому ли…